Она присела рядом с Мэри. Посмотрев на угревшихся, сонных детей, девушка вздохнула: "Кормилиц взять надо. Хотя в них недостатка нет, две сотни женщин в лагере, а то и больше". На них пахнуло морозным воздухом. Мирьям услышала властный голос: "Что тут?"

Дети заворочались, захныкали. Она, поднимаясь, дергая за руку Мэри, — та тоже встала, торопливо сказала: "Сын и дочь. Гениси умерла, у нее кровотечение было".

Голубые глаза усмехнулись: "Отлично, от лишнего рта избавились. Дай мне сына, — велел Кинтейл. Он взял на руки ребенка. Тот внезапно замолчал, разглядывая лицо отца. "Крепкий, — подумал Кинтейл, — здоровый мальчик, весь в меня. И с белой кожей. Глаза темные, правда, но голубоглазого мне Мирьям родит".

— Найди Меневе кормилицу, хорошую, — коротко приказал Кинтейл. "Собирайтесь, утром отправляемся дальше".

Девочка, лежа у костра, заплакала. Кинтейл, отдав сына Мирьям, наклонившись, поднял младенца. "Я ее выкормлю, — торопливо сказала девушка, — пожалуйста, я прошу вас, не надо. Это же ваше дитя…, Пожалуйста…"

— Миссис Онатарио мне говорила, — вспомнила Мирьям, — любая женщина может кормить. Тем более, у меня уже был ребенок, — она, на мгновение, закрыла глаза. Пошатнувшись, девушка велела себе: "Не вспоминай!"

— Папа, — жалобно проговорила Мэри, — не надо убивать сестричку, она такая милая. Пожалуйста, папа, — девочка опустилась на колени. Кинтейл посмотрел на хныкающего младенца. Он коротко сказал, поднимая капюшон меховой парки: "Сама будешь с ней возиться".

Он вышел. Мирьям, облегченно вздохнув, сунула девочку Мэри: "Разведи кленового сиропа в воде, и дай ей с пальца. Я сейчас пристрою Меневу у кого-нибудь, и вернусь".

Мэри, взяв флягу из сухой тыквы, налила теплой воды в деревянную миску: "Не плачь. Мы тебя вырастим".

Девочка поморгала темными, красивыми глазками, и, вытянула из шкуры крохотную ручку. Когда Мирьям откинула полог типи, она увидела, что Мэри сидит, держа младенца на коленях.

— Ей понравилось, — улыбнулась девочка. "Она спит сейчас". Мирьям вздохнула. Скинув рубашку, оставшись в одной юбке, она попросила: "Давай ее мне. Сейчас всю ночь она сосать должна, тогда молоко появится. Ты приберись, лагерь сворачивается весь, мы дальше на запад идем".

Она приложила девочку к груди: "Ничего. Двоих выкормлю, не страшно. Справимся".

— Тетя Мирьям, — Мэри остановилась с кожаным мешком в руках, — а как мы ее назовем?

Мирьям посмотрела на черные, шелковистые, прямые волосы. Девочка бойко сосала. Мирьям, улыбнувшись, подняв голову, сама не зная почему, ответила: "Мораг".

— Красивое имя, — одобрительно сказала Мэри, убирая одежду, складывая шкуры.

Ветер хлестал по лицу снежной крошкой. Мирьям поправила перевязь, где лежала девочка. Наклонившись, вдохнув запах молока, Мирьям шепнула ей: "Ты ешь, Мораг. Мы сейчас пешком пойдем, а ты спи и ешь. Не бойся". Она посмотрела на белесое, туманное, зимнее небо, на бесконечную равнину, усеянную всадниками и повозками, на черные следы от костров. Девушка обернулась — тело Гениси было уже не видно под сугробами.

— Пойдем, — Мирьям дала руку Мэри. Женщина с девочкой, проваливаясь по колено в снег, направились вслед за повозкой на запад, туда, где в метели были еле видны очертания далеких гор.

Ханеле одернула подол холщового, длинного платьица, и положила на колени книгу: "Сейчас я тебе почитаю, Моше, а ты — играй". Рыжеволосый, крепкий мальчик, что сидел на расстеленном во дворе покрывале, улыбнулся, показав белые зубки. Повертев в ручках деревянную овечку, он ответил: "Бе!".

— Правильно, — улыбнулась Ханеле, — овечка. Она потянулась и погладила мальчика по длинным, чуть завивающимся волосам. "В три года его стричь будут, — вспомнила Ханеле, — папа его на север отвезет, на могилу рабби Шимона бар Йохая. Я тоже просилась, но мама Лея сказала — это нескромно, женщинам нельзя туда. Жаль, — девочка вздохнула и начала читать, — красивым, напевным голосом:

— Моше принял Тору на Синае и передал ее Йегошуа, Йегошуа старейшинам, старейшины — пророкам, пророки передали ее Великому собранию ученых. Последние дали три указания: "Судите без спешки, выводите в люди как можно больше учеников и возведите ограду вокруг Торы". Она прервалась и сказала брату:

— Это значит, что надо дополнять запреты Торы, чтобы люди по неосторожности или случайности не нарушили ее законов. Понятно?

Мальчик улыбнулся: "Да!".

— Отлично, — похвалила его Ханеле и стала читать дальше.

— Постучи, — велела пожилая женщина в платке молодой девушке, на сносях. Обе они стояли у ворот дома Судаковых.

— Мишну читает, — зачарованно сказала молодая, прислушавшись. "Ей же четырех еще нет. Но как, же это, мама? — она обернулась. "Тора же запрещает предсказания".

— К ней все ходят, — зашептала мать. "Госпожа Сегал дочку свою привела, у той четыре девочки уже было, а Ханеле только на нее посмотрела и сказала: "Мальчик родится". И родился — здоровый и крепкий. Стучи, стучи".

Ханеле открыла ворота, и звонким голоском сказала: "Мама Лея пошла в синагоге полы мыть, а папа — в ешиве. А у вас сыночек будет".

Пожилая женщина протянула Ханеле холщовый мешочек с печеньем. "С миндалем, — облизнулась девочка, понюхав. "Спасибо вам большое".

Девочка захлопнула ворота и мрачно пробормотала: "Господь велел говорить только хорошие вещи, помни".

Она вернулась на скамейку, и, протянув брату печенье, вздохнула: "Умрет ее сыночек, маленьким совсем. А ты долго будешь жить, Моше, — она ласково посмотрела на то, как мальчик, причмокивая, грызет печенье. Ханеле закрыла глаза. Она увидела низкое, серое, северное небо, и чаек, кружащихся, клекочущих над ее головой.

— Долго, — повторила она. Девочка подхватила книгу: "Пошли, умоемся, и я тебя спать уложу, зеваешь уже. А потом папе обед отнесу".

Она шла по узкой улице, держа в руках тарелку, и лукаво улыбалась. "Папа будет рад, — подумала Ханеле, — я сегодня еще одну главу наизусть выучила".

В кабинете отца приятно пахло хорошим табаком и старыми, кожаными переплетами книг.

Отец поднял голову от тома Талмуда и обрадовано рассмеялся: "Я уж и не ждал тебя, милая, думал — сам домой идти".

— Моше долго засыпал, а потом мама Лея домой вернулась, мы с ней стирали, — девочка ловко расстелила на коленях отца холщовую салфетку: "Ешь и слушай, папа".

— Господи, — подумал Степан, — у меня это десятилетние мальчики учат. Ни одной ошибки. Говорят, что Виленский гаон в ее возрасте тоже — Танах наизусть знал.

Девочка закончила и отец, откашлялся: "Очень, очень, хорошо, милая. Ты у меня молодец". Он поймал взгляд дочери — та страстно смотрела на открытый том Талмуда.

— Ну, кто узнает? — вздохнул Степан. "Никто. И Раши своих дочерей Талмуду учил. Ничего страшного. Ей скучно станет, сразу же, не женского это ума дело".

Он покосился на закрытую дверь. Убрав тарелку, потянув к себе книгу, Степан спросил: "Почитать тебе?"

— Я сама — обиженно ответила Ханеле. Встав коленками на табурет, она встряхнула черными косами. "Это они обсуждают, в какое время надо произносить "Шма", — пробормотала девочка и начала читать.

Степан слушал, а потом, осторожно спросил: "Ты понимаешь что-нибудь?"

Ханеле закатила серые глаза: "Мудрецы спрашивают, почему в Мишне сказано, что Шма надо читать сначала вечером, а потом — утром. А сказано это потому, что в Торе — Ханеле поводила нежным пальчиком по строчкам, — когда рассказывается о сотворении мира, то Господь говорит: "И был вечер, и было утро". Поэтому день начинается с вечера и в Мишне тоже — первым упоминается вечер. Ничего сложного, — Ханеле слезла с табурета. Она вдруг замерла, держа в руках тарелку.