— Бедная, — подумала она. "Только папе не надо говорить, он расстроится. Никому не надо говорить. Иосиф там, Аарон тоже — они ей помогут".

— Ты что? — заволновался отец. "Что случилось, милая?"

— Ничего, — ясно улыбнулась Ханеле. "Папа, а можно я с тобой буду читать, иногда? Так интересно…, - протянула девочка. Степан, взглянув в серые, обрамленные длинными ресницами глаза, почувствовал привычную, тупую боль в сердце.

— Хорошо, милая, — он поднялся и посмотрел на часы. В коридоре уже были слышны голоса мальчиков. "Немножко, конечно, — добавил он. Наклонившись, поцеловав дочь в щеку, Степан велел: "Беги, Ханеле, мне уже и на занятия пора".

Дочка ускакала во двор. Он, присев на каменный подоконник, закурив трубку, усмехнулся: "Все равно — рано или поздно ей это надоест".

На кухне приятно пахло выпечкой и пряностями. Девушки, сидя за большим столом, перетирали серебро.

— Я там сверток с едой под камнем оставила, — сказала Джо, любуясь блеском подсвечника. "И записки тоже положила. Как они завтра пойдут в приют, так все и заберут".

— Два месяца уже не виделись, — грустно отозвалась Дина, теребя белокурую косу. "Слышала ты, — она посмотрела на Джо, — теперь перед свадьбой стричься надо, коротко, чтобы волосы из-под платка не выбивались".

Голубые глаза девушки заблестели: "Как же так, некрасиво ведь, так косы жалко…"

Джо откинулась на спинку стула. Оглянувшись на дверь, расстегнув верхние пуговицы платья, она усмехнулась: "Как Иосиф меня впервые увидел, так у меня волосы были вот такие — Джо показала пальцами, — я же на корабле плавала, там с косами неудобно. И ничего, — девушка рассмеялась, — понравилась я ему. Так что не бойся".

Дина помолчала и робко спросила: "А ты ведь с Иосифом целовалась?"

— И сейчас целуюсь, — Джо положила вилки на холщовую салфетку, и стала их чистить, — правда, как ты говоришь, два месяца уже не удавалось, с этими строгостями. Теперь и по улице одним не походить, вон госпожа Сегал все шипит, что нескромно это.

— А как целоваться? — поинтересовалась Дина, краснея.

— Губами, — ухмыльнулась Джо. "Впрочем, подожди следующего года, нам госпожа Судакова все расскажет, она же невест учит".

— Лучше уж ты, — хихикнула Дина. "Ну, так как?"

Джо только открыла рот, как хлопнула входная дверь. Госпожа Сегал громко сказала: "Быстро сюда, дальше я эти корзины одна не потащу".

Уже вечером, сидя на кровати, расчесывая длинные волосы, глядя в маленькое окно полуподвальной комнаты на яркий, летний закат, Дина вдруг вздохнула: "Так жалко Еву. Она уже теперь и не оправится, наверное".

Джо подоткнула подушку у себя за спиной: "Я же спрашивала Иосифа, тогда еще, два месяца назад — что с ней. А он только глаза отвел. Значит, говорить не хотел".

— Не оправится, — покачала головой Джо, и устало закрыла глаза.

Дочь уже засыпала. Степан сидел на кровати в детской, держа ее за руку, слушая, как сопит сын в своей колыбели.

Вечер был теплым, даже жарким. Ханеле, откинув холщовую простыню, заворочавшись, сонно, сказала: "Сыночек мой…"

Степан замер. Наклонившись к ней, он шепнул: "Спи, милая, поздно уже". Серые глаза дочери распахнулись. Девочка, глядя в полутьме на лицо отца, пробормотала: "Сыночек. Так больно, так больно. Никого рядом нет, только завтра придут. Я их дождусь, надо дождаться".

Она увидела исхудавшую, в одной рубашке, женщину, что скорчилась в углу каменной, пустой комнаты: "Я ее знаю. Это тетя Ева. Господи, не показывай мне ничего, пожалуйста, я спать хочу".

— Ева…, - одним дыханием сказала девочка, и, зевнув, заснула — мгновенно.

Степан еще посидел немного, опустив голову в руки, вспоминая жемчужный блеск ее кожи, растрепанные, каштановые волосы. Тяжело вздохнув, поднявшись, он вышел в коридор.

Он постоял, прислонившись к стене, а потом заставил себя войти в соседнюю спальню, где ждала его жена.

Двое мужчин, повыше и пониже, в темных сюртуках, медленно шли по рынку. Иосиф обернулся: "Ерунда, показалось. Незачем за нами следить, никому эта бедная женщина не нужна".

Аарон на ходу пощупал отрез шелка: "И все равно, Иосиф, это же еврейский ребенок. Ты ему даже обрезание сделал, как положено. Только имени не дали"

Иосиф остановился, и, натолкнувшись на какого-то торговца, — извинился по-арабски. "Аарон, — развел он руками, — ну что же делать. Мы не можем его держать у себя, его кормить надо. Кормилица хорошая, а что она христианка — так и отец у мальчика, ты меня прости, католический священник был, и приют францисканцы содержат".

Они, молча, пошли, дальше. Аарон, посмотрев на плетеную корзинку с едой у себя в руке, вздохнул: "А Джо согласится, чтобы он с вами жил?"

Иосиф улыбнулся: "Согласится, конечно. А что ты его хотел взять — так я же тебе рассказывал. Я ходил к Судакову, просил его, чтобы община Еве помогла. Он меня отправил восвояси. Не стоит этого мальчика в Иерусалиме оставлять, поверь мне. Как мы с Джо поженимся, следующим годом, так и заберем его".

— Дина бы тоже согласилась, — улыбнулся Аарон. "Она добрая девушка. Но ты прав, в Европе ему лучше будет". Юноша помолчал и спросил: "А Еву…, Иосиф, ее никак не спасти?"

— Ты же видел, — мужчина дернул краем рта. "Она же себя голодом морит. У тех, кто потерял разум, такое бывает. Как она еще доносила до срока — удивляюсь. Я боялся, что она выкинет, или дитя мертвое родится. Но Господь миловал. У нее и волосы почти все выпали, и зубы шатаются. Она вряд ли долго протянет, — мужчины вышли из Дамасских ворот и стали спускаться по тропинке, что вела к деревне.

Немного поодаль, в стороне от бедных, из грубого камня лачуг стоял дом. Иосиф стер пот со лба и остановился перед тяжелой, деревянной дверью с врезанной в нее решеткой. "Жара, какая, — подумал он, и положил руку на плечо Аарону: "Пошли".

В большой комнате пахло потом и мочой. Иосиф обернулся к монаху, что стоял сзади: "Давайте, я ее первой осмотрю, потом займусь остальными, раз вы говорите, что она кровью кашляет".

— Уже вторую неделю, — развел руками францисканец. "Каждую ночь, и днем — тоже. И не ест почти ничего, выплевывает. Бедная девушка".

Иосиф взглянул на женщин — с остриженными волосами, в длинных, холщовых рубашках, что бесцельно бродили по комнате, или сидели, раскачиваясь, у стен. Подхватив свой саквояж, нагнув голову, он шагнул в боковую каморку.

Она лежала на тюфяке, смотря в маленькое окно, за которым были видны стены Иерусалима, черепичные, красные, охряные крыши, и огромное, яростное солнце.

Иосиф присел рядом и взял тонкое, костлявое запястье. "Сердце уже с перебоями работает, — понял он. "Сейчас Аарона позову, из мужского отделения. Пусть с ней побудет, пока я с женщинами занят".

— Искала его и нашла его, искала его и нашла его, — бормотала Ева.

Он посмотрел на запавшие, огромные глаза, на морщины вокруг рта, на серую, сухую кожу. Чуть коснувшись обритой наголо головы, Иосиф ласково сказал: "С вашим сыном все хорошо, Ева, он крепкий мальчик. Он у кормилицы сейчас. Мы о нем позаботимся, я обещаю".

Женщина закашлялась. Иосиф вытер салфеткой струйку крови, что поползла по щеке. Она вдруг заплакала, перевернувшись на бок, подтянув острые колени к впалому животу.

— Сыночек, — услышал он едва различимый голос, — сыночек мой.

— Она же не хотела мальчика отдавать, — вспомнил Иосиф, — но как его тут держать, невозможно, совершенно невозможно. Да и молока у нее не было. Потом я вернулся, а она ползала по каморке, искала его, и плакала. И тоже повторяла: "Сыночек".

Он почувствовал слезы у себя на глазах: "Сейчас Аарон к вам придет, почитает. Вы полежите, Ева, вы очень ослабли. Не надо волноваться".