-В общем, так, - наконец, сказал Максимович, стряхивая пепел:

-Схватки  сначала были хорошие, но с вечера они, то пропадают, то появляются. Ребенок пока, - он повторил, - пока, в безопасности, сердце у него бьется, но….- врач повел сигарой в воздухе и не закончил.

-Сами понимаете, вашей жене почти тридцать шесть. Первые роды, плод крупный, - что ожидаемо, - вы оба высокие. Если до утра ничего не случится - будем вызывать схватки и накладывать щипцы, хотя я не люблю вмешиваться в естественный процесс  разрешения от бремени. Но тут, - врач развел руками, - промедлив, мы можем потерять и роженицу, и ребенка.

Федор перекладывал какие-то бумаги: «Я…я что-то могу сделать?»

Максимович посмотрел на выдвинутые ящики стола и пожал плечами: «Принесите икону, как она хочет. И сходите в Пантелеймоновскую церковь, разбудите священника, пусть царские врата откроют».

Он мимолетно улыбнулся: «Тогда ваша жена будет спокойна, а это, знаете ли, немаловажная вещь. Ну а вы -  молитесь, разумеется».

-Конечно, - Федор поднялся . Взяв со стола икону, он взглянул в зеленые глаза Богородицы. «Помоги, - попросил он. Рядом лежало письмо. Он посмотрел на аккуратный почерк Питера: «Если тебе удастся выяснить что-то об отце Майкла, я был бы очень благодарен. Мальчику важно знать - что с ним случилось».

-Пойди еще узнай, - горько подумал Федор. «Это Тайной Канцелярии дело, не положено таким интересоваться, головы не снесешь. Ладно, летом поеду на заводы, постараюсь там спросить - может быть, башкиры слышали что-то об этом Салавате Юлаеве. Хотя погиб он, наверное».

Он зашел в спальню, и, опустившись на колени рядом с Тео, взял ее руку: «Я в церковь, милая. Разбужу отца Павла, пусть он царские врата откроет. Тебе сразу легче будет. И вот, - он вложил в ее пальцы икону, - вот она».

Тео тяжело дышала: «Теодор…, Если что…пусть дитя живет…, пожалуйста».

-Не будет такого,  любовь моя, - коротко ответил ей муж. Поцеловав смуглый лоб, горячий, покрытый капельками пота висок, он вышел.

Мороз перехватывал дыхание. Метель стихла, над Петербургом висело глубокое, черное, пронизанное звездами небо. Федор  остановился и, подышав на руки, спрятал их в карманы шинели:

-Теперь, как Антуана казнили - у меня  его тетрадь осталась. Пусть лежит, ждет своего часа. Я такое публиковать не буду, хоть Антуан и хотел, - он вскинул голову и посмотрел на ковш Большой Медведицы.

-Как это Кант сказал, в «Kritik der praktischen Vernunft»?». Правильно: «Две вещи наполняют меня священным трепетом - звездное небо над головой и моральный закон внутри нас. Моральный закон - повторил Федор и, сам того не ожидая, -  улыбнулся. «Так верно будет. Пусть достанется потомкам».

Он еще раз полюбовался звездами и вспомнил метеорит, с которым возился в своей мастерской, в Академии Наук. «Палласово железо, - хмыкнул Федор. «Надо его азотной кислотой протравить, убрать ржавчину. Я уверен, что там другое строение, нежели чем в земных минералах. Господи, да о  чем это я? - он встряхнул головой и поспешил к церкви.

Отец Павел, еще зевая, зажег свечи и открыл царские врата. «Вы помолитесь о здравии Феодосии Давыдовны, - ласково сказал он. «О том, чтобы дитя благополучно появилось на свет. Все будет хорошо, Федор Петрович».

Федор взял свечу. Посмотрев на строгий лик святителя Пантелеймона, он прошептал:

-Ты ведь  врач был. Так помоги врачу, утверди его в знаниях, направь его руки, дай ему уверенность в деле его. И ты тоже, - он подошел к иконе своего небесного покровителя, Федора Стратилата. Воин стоял, держа в руке меч. «Ты тоже , - вздохнул Федор, - позаботься о нас».

Он встал на колени. Уронив голову в руки, Федор так и стоял, - что-то шепча, пока его не тронули за плечо. Горничная, в накинутом на голову платке, тяжело дышала: «Федор Петрович, скорее…, Его превосходительство врач велел за вами послать, чтобы я бежала со всей мочи...»

-Что там, Аграфена Ивановна? - он поднялся, побледнев.

-Не знаю..., - девушка помотала головой. «Федосья Давыдовна так кричала, так кричала..., Мишенька проснулся, плакал, я его убаюкала...»

Дверь квартиры хлопнула,  снег полетел на персидский ковер в передней. Федор услышал стоны, перемежающиеся ласковым голосом акушерки: «Немножко, еще немножко, Федосья Давыдовна…, Потерпите, милочка...»

Максимович выглянул из спальни и сердито заметил: «Все бы пропустили, уважаемый, коли б я девушку за вами не послал. Все началось, и бойко так. Руки вымойте, и приходите. Вы сейчас тут нужны».

В комнате пахло кровью и потом. Федор, присев на постель, пожал ее длинные пальцы: «Все, все, милая, все скоро закончится, и увидим  дитя...»

Тео помотала растрепанной головой: «Не уходи..., Будь здесь..., Икону, - она пошарила по кровати, - икону дай...»

Он вложил икону в ее руку. Федор сидел так, целуя ее горячую щеку, шепча что-то нежное, пока она не выгнулась, страдальчески, жалобно закричав, пока врач, засучив рукава рубашки, не стал осторожно, аккуратно выводить ребенка на свет.

Мальчик громко, отчаянно заревел. Акушерка, обтирая его, улыбнулась: «Большой какой. Фунтов десять, наверное. И рыжий, как огонь. Держите сыночка, Федор Петрович, пусть растет здоровеньким, умным, радует вас...»

Тео, плача,  откинулась на подушки и протянула руки. Федор благоговейно взял дитя.

-Господи, - пронеслось у него в голове, - сын. Мог ли я подумать..., Господи, спасибо тебе… – мальчик открыл голубые глазки и посмотрел на отца.  Он был рыжий, как солнышко, тяжелый, и, оказавшись у груди матери - сладко зевнул. «Петенька..., - сказала Тео по-русски. «Петенька, маленький мой, сыночек, здравствуй, здравствуй...»

Она протянула руку и вытерла Федору глаза. «Не плачь, - шепнула Тео. «Все хорошо, все хорошо, любимый мой».

Ребенок нашел грудь и приник к ней - деловито, настойчиво. Рыжие волосы уже высохли. Федор, коснулся головы сына: «Петька...». Он обнял их и, покачивая, велел: «Теперь спите, оба. Я обо всем позабочусь. Просто отдыхай, любимая, набирайся сил, корми маленького».

Тео улыбнулась, взвесив на руке ребенка. «Он очень большой, - смешливо сказала она. «А как еще вырастет!»

-Вырастет, - ласково согласился Федор, устраивая их в постели. Мальчик уже спал - блаженно закрыв глаза длинными, рыжими ресничками.

Он поцеловал высокий, смуглый лоб жены. Накрыв их меховой полостью, Федор  вышел. Он привалился к двери, и перекрестился: «Господи, спасибо тебе. Позаботься о нашем сыне, пусть его святой покровитель, апостол Петр - не оставит его».

Издалека, с другого берега реки, забили колокола Петропавловского собора. Федор, посмотрев в окно, увидел над Невой слабый, еще робкий свет зимнего, низкого солнца.

Пули свистели, цокая по камням. Иосиф, закончив перевязку, осторожно подняв голову, увидел трупы, что лежали на болоте.

-Уносите, - распорядился он, подозвав санитаров. Провожая глазами раненого, Иосиф горько вздохнул: «Ногу придется ампутировать. Мы совершенно не умеем лечить повреждения суставов. Колено уже не спасти. Черт, посидеть бы, подумать...- он вытер пот со лба и услышал умоляющий голос младшего врача: «Капитан Кардозо, не ходите..., Они все, должно быть, мертвы, это опасно».

-Еще чего, - сварливо ответил Иосиф. Он бросил лейтенанту оловянную флягу:

-Присмотрите за ними, - Иосиф обвел глазами раненых, что лежали на шинелях, - когда вернутся санитары, этих троих, - он указал, кого, - отправляйте в первую очередь.  Тем, у кого ранения в живот - воды не давайте. Остальные пусть пьют. Я скоро вернусь.

-Наверное, - добавил он себе под нос, выползая из-за камней. Иосиф  осмотрелся, - полуразрушенный мост висел над ручьем, австрийцы на той стороне все еще стреляли.

Он вспомнил светло-голубые глаза Джо и ее растерянный голос: «Милый, но как, же это? Французы  будут воевать с англичанами. Там мой брат, там наши родственники...»