Потом она потянулась за виски и велела, отпив: «Попробуй».

— Не могу оторваться, — пробормотал Джон между поцелуями. «Да и кто бы смог? Я потом тебе еще кое-что покажу, тебе понравится»

— С тобой, — Мирьям подняла бровь, — мне уже все нравится. Она вдруг приподнялась на локте и, озорно глядя на него, сказала: «И, кстати, тебя нельзя называть «Маленький Джон», это вводит в заблуждение».

— Я люблю удивлять, — он уложил ее рядом, и, поцеловав каштановый, сладкий, щекочущий губы затылок, велел: «Теперь спи, я тебя сейчас убаюкаю, и пойду работать».

— Работать? — сладко зевнула она.

— Дорогая моя любовница, — Джон провел губами по ее спине, — у меня новый король, я уже раскрыл два заговора против него, а еще назревает и третий, судя по всему. Так что, как бы я ни хотел, — он добрался до талии и Мирьям рассмеялась: «Что, и ниже отправишься?»

— Непременно, попозже просто, — ответил он. «Так вот, — как бы я ни хотел проваляться тут с тобой неделю, я все же иногда буду тебя бросать. Ради Англии».

Он накинул халат на соболях, и Мирьям, опустив руку вниз, потянувшись, томно сказала:

«Ну, к такой сопернице я не ревную».

Джон наклонился, и, поцеловав ее в губы, рассмеялся: «Я тебя поведу после завтрака в картинные галереи, там висит Венера работы синьора Тициана Вечелли, папа ее у герцога Урбинского купил. Ты сейчас лежишь точь-в-точь, как она».

Мирьям проводила глазами мягко закрывшуюся дверь, и, устроившись в пене кружев и шелка, свернувшись под меховым одеялом, заснула — крепко, как в детстве.

Мальчик остановил лошадь и восхищенно сказал: «Как красиво!». За широкой, быстрой рекой виднелись мягкие очертания холмов. Еще дальше, в легкой дымке можно было разглядеть голубые, высокие вершины гор.

— Смотри, — показал ему старший брат, — наш дуб уже пожелтел.

— Жалко, что в седле нельзя рисовать, — вздохнул Стефан. «Если бы я мог, так, как папа — он все помнит. А я, пока до папиной студии доберусь, уже и забуду, каким был этот дуб».

— Ну, — Петр пожал плечами, — тебе шесть лет всего. Еще научишься запоминать. О, — он приподнялся, — вон мама.

Женщина остановила гнедого, стройного коня и, рассмеявшись, сказала: «А почему вы до сих пор в седле? У меня тут много всего вкусного, — она похлопала по плетеной корзинке, — побегаете, как следует, и сразу проголодаетесь».

Петр, ловко спрыгнув на землю, помог младшему брату спуститься и наклонил голову, — снизу, с колокольни костела Иоанна Крестителя, раздавались мерные, звонкие удары.

— Между прочим, — Лиза раскладывала провизию на холщовой салфетке, — святой отец вас очень хвалит. Он вчера приходил к папе — говорить о ремонте стен, и сказал, что у него давно не было таких хороших учеников, вот только кто-то — она потрепала Стефана по рыжим кудрям, — все время рисует.

— Нет, — Петр заступился за брата, — когда он отвечает урок, он не рисует, я сам видел.

Мамочка, — он поднял серые, прозрачные глаза, — а давай ты с нами тоже поиграешь?

— Пожалуйста, — попросил младший мальчик, — с тобой так весело.

Лиза оглядела свою роскошную, темно-синего бархата юбку для верховой езды, замшевый, отделанный золотым шитьем камзол, и, скинув охотничью шапочку, вынула заколки из пышных кос. «Ну что с вами делать?» — она подняла бровь и рассмеялась: «Догоняйте!».

На большом, овальном столе красного дерева была разложена карта. В высоком камине, казалось, горело целое бревно. Юрий Мнишек погладил окладистую, черную бороду, и свистом подозвав охотничьих собак, бросил им кости от зайца, что валялись на серебряном блюде.

— А у вас, святой отец, я смотрю, ничего не осталось, — смешливо сказал магнат, оглядывая чистую, тоже чеканного серебра тарелку, стоявшую перед капелланом.

— Ах, пан Ежи, — расхохотался священник, — ваши собаки все равно не стали, бы, есть рыбу.

Позвольте нам, смиренным служителям церкви, получить свои крохи со стола богатейшего человека Галиции.

— Ну, вам нельзя жаловаться, отец Тадеуш, — Мнишек разлил по тяжелым кубкам рубиновое вино и, прищурившись, добавил: «В конце концов, многие священники вашего ордена принимают мученическую смерть за веру, а вы сидите в теплом зале, и смакуете плоды урожая на виноградниках Его Святейшества».

— Это пока, — святой отец принял бокал. «Как только мы двинемся на восток, нам придется пострадать, пан Ежи. Уверен, что московиты, как эти японцы, — он порылся в бумагах и поднял какую-то тонкую книжечку, — отличаются жестокостью. Вы видели? — поинтересовался отец Тадеуш.

Мнишек размашисто перекрестился: «Да хранит Господь душу праведника. Пани Марина, когда читала про эти белые цветы, что Господь вырастил на месте его казни, плакала, как ребенок. И надо же, святой отец, Господь сам позаботился о кресте, как это чудесно».

— Ходят разговоры о его канонизации — капеллан поднял бровь. «Ну, не сразу, конечно, не сейчас, но отец Джованни, как истинный пастырь, отдал свою жизнь за невинных людей, спас целую семью христиан».

— Да пребудет он с Иисусом и всеми святыми, — вздохнул Юрий Мнишек и махнул рукой: «Пан Теодор, заходите, пожалуйста».

Человек, пригнув голову, шагнул в огромный зал, и капеллан подумал, как всегда: «Господи, третий год его вижу, и привыкнуть не могу. Такой человек в одиночку не то, что коня, — конницу остановит».

— Ваша светлость, святой отец, — коротко поздоровался пан Теодор. В полутьме его голубые глаза сверкали холодным блеском — как сапфиры на рукояти меча за поясом.

— Я уж, с вашего позволения, не буду садиться, — рассмеялся он, и мужчины тоже улыбнулись.

Теодор принял бокал вина и, чуть отпив, одобрительно сказал: «То самое, из Орвието. На Москве мы вряд ли такое попробуем, так что надо пользоваться моментом».

Мужчина поставил бокал на край карты и продолжил, очертя ладонью полукруг: «Как мы и говорили, отсюда удобнее начинать восстание на юге. Вот, — он указал на несколько городов, — если армия холопов пойдет отсюда на Москву, то та вряд ли устоит».

— А пресловутый Белый Город? — поинтересовался капеллан. «Он ведь строился как раз для защиты их южных границ».

— К тому времени в Кремле будет новый царь, — отмахнулся Мнишек. «Пушки Белого Города не сделают ни единого выстрела, отец Тадеуш».

— Вообще, святой отец — сказал пан Теодор, рассматривая крупный алмаз на своем пальце, — холопский бунт, — это прекрасная возможность для царя доказать, как он заботится о своей стране. Как только боярская конница втопчет эту шваль в землю и Болотникова выставят в клетке на Красной площади, — московиты еще больше полюбят Дмитрия Ивановича, — мужчина жестко усмехнулся.

— Ну, надеюсь, пан Болотников останется в неведении касательно своего будущего, — рассмеялся Мнишек.

— Разумеется, — Теодор отпил еще вина. «Ну, а как только он познакомится с царем, — настанет время ему переходить границу.

— Его святейшество пока думает о подходящем кандидате, — пан Тадеуш погладил чисто выбритый, пухлый подбородок. «Сами понимаете, мы не хотим повторения лондонского провала. Видимо, за нашим посланцем следили от самого Рима. Скорее всего, англичане посадили своего человека в курии, иначе, откуда бы им узнать о наших планах?»

— Совершенно неоткуда, — согласился пан Теодор.

— И вообще, — сердито сказал Юрий Мнишек, — я с самого начала говорил, что такого делать не стоит. У царя должны быть темные глаза. Вдовствующая государыня, конечно, хоть кого признает своим сыном, — бедная женщина совсем помешалась, — но рисковать не надо.

— В этом их Угличе все же был двор, были дети, которые играли с царевичем, те же самые братья и сестры этого Питера Кроу — Бог ведает, где они сейчас, пропали после того — Юрий поискал слово, — инцидента, но все же.

— Надо бы спросить государыню, — капеллан повертел пальцами, — пусть даст нам описание этих детей. Все же, может быть, кто-то остался на Москве, мы бы тогда нашли их и убили.