— Государыня, — кисло ответил Мнишек, — в женской обители на реке Шексне. Вам показать на карте, где это?

Пан Теодор усмехнулся: «Далеко, святой отец».

— И то, — продолжил Мнишек, — надо благодарить Иисуса, что нам удалось уверить ее в том, что царевич жив, только похищен. А уж просить у сумасшедшей какие-то описания — увольте, — он вздохнул. «Я пытался найти кого-то из этого Углича, кто был близок ко двору, но там половине города отрубили головы, а половину — сослали.

— Так что, — Мнишек разлил остатки вина, — темноволосый юноша высокого роста, с темными глазами, двадцати одного примерно года — вот кто нам нужен.

— Но не всякий, — заметил Теодор, — все же, ваша светлость, царевич должен быть убедительным. Как вы совершенно верно говорите, — не надо рисковать.

— Ну, вот дождемся решения его святейшества, и взглянем на владыку московского трона, — Мнишек прервался и ласково сказал: «Доченька!».

Изящная черноволосая девушка, в роскошном платье серебристого шелка, остановилась на пороге зала и капризно проговорила: «Я тебя и не вижу, папа, а как же охота?».

— А вот сейчас и поедем, милая, — заторопился Мнишек. «Там уже все готово. Вы, пан Теодор, с нами, конечно, хоть полюбуемся, как вы метко стреляете. Жаль, что вам нельзя охотиться, святой отец».

— Ну, — отец Тадеуш откинулся в кресле, — зато завтра я буду наслаждаться вашей добычей».

Мнишек, щелкнув пальцами, согнал с места собак, и мужчины двинулись к выходу.

Пани Марина посмотрела вслед отцу и тихо спросила, подняв голову вверх: «А вы любите наслаждаться добычей, пан Теодор?».

Он взглянул в темно-серые, как грозовое небо глаза, и, наклонившись к маленькому уху, шепнул: «Больше всего на свете, пани Марина».

В студии, под самой крышей замковой башни, было прохладно, и Теодор велел, оторвавшись от холста: «Ну-ка, пани Марина, закутайте ноги в меховую полость, я не хочу, чтобы вы простудились».

— А почему вы не закрываете окна ставнями? — поинтересовалась девушка. Она сидела на возвышении, в большом, обитом бархатом кресле, среди наброшенных на его спинку шелков и кружев.

— Подбородок выше, — коротко сказал мужчина, — и вот эту руку, на которой потом будет сидеть сокол — держите ее ровно. Нет, — он отложил уголь, — не так.

Пани Марина почувствовала прикосновение его пальцев и, как всегда, заставила себя не краснеть. От него пахло краской, свежим деревом, и девушка, скосив глаза, увидела кровь под его ногтями. «Правильно, — подумала она, — собака же принесла ту птицу, и он ее сам приготовил, на костре, сказал, что побалует меня и папу настоящим охотничьим обедом.

Господи, у него рука, — в пять раз больше, чем моя».

— Отлично, — мужчина вернулся к холсту. «А ставни тут ни к чему, — из-за света, пани Марина.

Все равно пришлось бы их держать открытыми». Марина посмотрела на то, как он набрасывает контуры портрета — уверенными, быстрыми движениями, и вдруг сказала: «Я не знала, что архитекторы пишут картины».

— Не все, — он усмехнулся. «Я, в общем, тоже предпочитаю работать в стиле синьора Андреа Палладио, но ваш батюшка попросил, и, — Теодор улыбнулся, — я не смог ему отказать. Ну, и, в общем, я неплохой портретист, вы же видели альбомы».

— А вы у Палладио учились, там, в Италии? — спросила Марина.

— Я его не застал, к сожалению, — Теодор отступил от холста и несколько мгновений помолчал. «Очень хорошо, — одобрительно сказал он. «Я, пани Марина, учился у его ученика, синьора Виченцо Скамоцци, мы с ним вместе строили крепость Пальманова, в Альпах. Вам бы понравились виллы Палладио, когда я жил в Венеции, я часто уезжал на материк, их рисовать».

— Так интересно, — вздохнула Марина. «А я нигде не была».

— Вы станете царицей московской, — Теодор рассмеялся. «Этого, как мне кажется, вполне достаточно. К тому же вам пятнадцать лет всего лишь, пани Марина. Голову чуть поверните, — приказал он, и девушка, опустив длинные ресницы, часто, прерывисто дыша, — подчинилась.

Высокий, черноволосый мужчина взвесил на руке саблю и, улыбнувшись, сказал оружейнику:

«Вот теперь в самый раз».

В мастерской пахло гарью и раскаленным железом, шипел, остывая, клинок, опущенный в деревянное ведро.

— А это для кого? — заинтересовался Болотников.

— Пан Теодор заказал для сына своего старшего, десять лет ему, пора мальчику собственную саблю иметь, — мастер вытер пот со лба и восхищенно сказал:

— Вот у пана Теодора клинок — то, пан Иван, дамасская сталь, цены нет сабле такой, тут разве что у его светлости похожий, а так, — оружейник махнул рукой, — такому клинку и король рад будет. Видели вы рукоять? — мастер снял кожаный фартук и добавил: «Червонного золота насечка, алмазы и сапфиры, индийские».

— То панское оружие, — процедил Болотников, все еще рассматривая свою саблю, — в бою, пан Анджей, не камнями драгоценными сражаются.

— Ну, так, — пан Анджей рассмеялся, — видели вы, как он ей владеет, пан Иван? Чучело наискось, с одного удара рассекает. Не хотел бы я его противником быть. И сын старший у него такой же — вроде ребенок еще, а ростом — с шестнадцатилетнего.

Болотников обхватил сильными пальцами простую рукоять своей сабли и погладил короткую бороду: «Знаете, пан Анджей, господа — они ведь потом придут. Мне людей под копыта коней боярских бросать, а они, — мужчина кивнул в сторону замка, — тут отсиживаться будут, а после — за своими вотчинами явятся».

— Ну, царь Дмитрий Иванович вас тоже, пан Иван, наверняка наградит, за верную службу, — протянул оружейник.

— Наградит, — презрительно сказал Болотников, поведя широкими плечами. «Я же не за награды сражаюсь, пан Анджей, а за царя законного, чтобы эти Годуновы, — он хотел выругаться, — но сдержался, — на колу торчали, что Борька, что сынок его.

— Пан Анджей, — раздался с порога мастерской нежный голос, и оружейник радостно сказал:

«Готов ваш кинжал, пани Эльжбета, почистил, как просили».

— Здравствуйте, пан Иван, — небрежно сказала женщина, и Болотников тихо, поклонившись, ответил: «Здравствуйте, пани».

Запахло чем-то свежим, как будто цветами, и пани Эльжбета, положив кинжал на узкую, ухоженную ладонь, смешливо сказала: «Вам не кажется, пан Анджей, что эта рысь, — женщина указала нежным пальчиком на золотую фигурку, — похожа на меня? Пан Теодор так говорит».

— Ваша правда, — оружейник рассмеялся, — и смотрит так же, гордо. Только вам надо глаза у нее на сапфировые поменять. Пусть будут синие, словно у вас, — как на сабле у пана Теодора.

— Нет, — Лиза ласково погладила голову рыси, — то кинжал старый, семейный, пусть остается таким, как был. Спасибо, пан Анджей, — она расплатилась и вышла.

— Тоже дамасская сталь, — вздохнул мастер. «Под женскую руку делался, сразу видно».

Болотников, не слыша его, следил за ней. Она подхватила пышные, бархатные юбки цвета старой меди, и пошла к входу в замок. Каштановые волосы блестели в утреннем, ярком солнце. Соколиные перья берета чуть покачивались. Сливочного цвета кружева закрывали высокую шею.

Он, было, стиснул зубы, и велел себе отвернуться, как женщина, поскользнувшись на краю оставленной ночным дождем лужи, охнув, — упала.

Лиза ударилась локтем о каменную ступеньку и зашипела от боли.

— Пани Эльжбета, — сильная рука подняла ее, и Болотников озабоченно спросил: «Вы не ушиблись?»

Ее щеки — белые, словно молоко, чуть покраснели, и женщина ответила: «Немножко, но все прошло уже. Спасибо, пан Иван».

Кинжал лежал рядом с изящной, обутой в сафьяновую туфельку, ножкой. «Господи, какая маленькая, — подумал Болотников, — как у ребенка». Лиза потянулась за ним, но мужчина сказал: «Что вы! Я сам».

Он наклонился и увидел, — совсем рядом, — тонкую щиколотку. Через шелк чулка просвечивала нежная кожа. Мужчина взял кинжал, но тут, же выронил — чья-то нога наступила на его руку.

— Не трогай то, что не твое, холоп, — раздался презрительный, мальчишеский голос.

Прозрачные глаза Петра оглядели мужчину с ног до головы, и он добавил: «И не смей касаться моей матери, а то я тебе руку отрублю. Пойдем, матушка».