Натан услышал какой-то шорох и насторожился. На опушке было уже темно, наверху, на ветках сосен, перекликались птицы. Кто-то раздвинул кусты и поводил горящей головней: «Сюда. Кажется, есть, чем поживиться. Экипаж разбитый и сундуки рядом».

Натан увидел алые мундиры  британских солдат, - их было двое, -  и невольно положил правую руку на голову сына. «У меня даже оружия нет, - горько подумал он, - мама забрала. Да и я не стрелял, вот уже сколько лет».

Он и вправду, забыл, как стрелять. В армейской прокуратуре он сидел над бумагами, или выносил приговоры в полевых судах. Расстреливали другие. Натан, подписывая документы, даже не думал о том, кто будет приводить решение трибунала  в силу.

-Солдаты, - сказали ему как-то раз, еще, когда он начал работать в департаменте. «И офицер, что командует взводом. Но вы не волнуйтесь, майор Горовиц, нам при этом присутствовать не надо».

Натан и не присутствовал. Пошарив пальцами по земле, - даже камней рядом не было,-  он попросил: «Господи, пусть они нас не заметят, пожалуйста».

Хаим зевнул и сонным, все еще обиженным голосом, сказал: «Папа! Кушать хочу!»

Натан услышал, как один из британцев клацнул затвором винтовки и, обреченно подумал: «Вот и все. Господи, пусть они Батшеву с мамой не найдут, пусть дитя родится...»

Раздались выстрелы, британец покачнулся и упал лицом вперед прямо в костер. Хаим зарыдал, отец, превозмогая боль в руке, прижал его к себе. Второй солдат, выронив головню, зашипел от боли - из руки  хлестала кровь.

В свете костра Натан увидел лицо матери. Она стояла, одной рукой держа шаль. Из свертка раздавался настойчивый, громкий крик. Британец рухнул на колени, и попытался уползти. Эстер, встав над ним, разнесла пулей его затылок. Обернувшись к Натану, мать улыбнулась: «Все хорошо, милый. Сын у вас, здоровый, крепкий. Посмотри, и я его Батшеве отнесу».

-Братик! - радостно сказал Хаим. «Баба, дай братика!»

Пахло горелой плотью. Эстер положила младенца на колени сыну. Она вытащила труп британца из костра, и отбросила его подальше. «Баба стреляла, - зачарованно сказал Хаим. «Папа, - он улыбнулся, - братик маленький!»

-Вырастет, - уверила его бабушка. Натан почувствовал, что плачет. Мальчик был небольшой, но крепенький, с темными, еще влажными волосами. Он внезапно успокоился, замолчал. Натан увидел его глаза - серо-синие, большие. В них отражалось какое-то зарево. Натан, вскинув голову, заметил красноватые всполохи в темном, ночном небе.

-Это Вашингтон, - только и сказала Эстер. «Ничего, милый, - она ласково погладила младшего внука по щечке, - мы его отстроим, Элияху, вот увидишь».

-Элияху Горовиц, - Натан нашел руку матери и пожал ее: «Спасибо, спасибо тебе!»

-Все хорошо, - Эстер обняла их всех и посмотрела на младенца. Он все еще молчал, казалось, завороженный пылающим, огромным небом. Ветер уже нес на них запах гари. Эстер, чего-то испугавшись, заставив свой голос не дрожать, повторила: «Все будет хорошо».

Мокрый снег разъезжался под копытами коней, огромное, голубое, весеннее небо уходило вдаль. Пахло весной, на обочине дороги щебетали воробьи. Мишель, посмотрел вперед «Нас  всего шесть сотен. Господи, и его величество так уверен в том, что армия перейдет на нашу сторону. Я, конечно, работал  в Париже, но все равно...»

Наполеон ехал рядом, - в простой, старой темно-зеленой шинели и потрепанной треуголке. Седло тоже было старое, крепкий, невидный конь спокойно ступал по лужам. Смуглый, твердый подбородок был вздернут. Император  улыбнулся и указал на развилку дорог: «Езжай назад, попрощайся. Не волнуйся, с твоей женой отличная акушерка. Мадам Джозефина, - он улыбнулся, - некоторых моих генералов за пояс заткнет».

Мишель посмотрел на северо-восток - там сверкали снежными вершинами горы. Еще на Эльбе Иосиф, хмуро, сказал: «Совершенно незачем женщинам ехать в Париж. Мало ли что. Мы опять начинаем воевать. Господь его знает, как оно все обернется. Пусть отправляются в Амстердам и спокойно ждут нас. С домом все в порядке, я уверен».

-Там король, - неуверенно сказал Мишель, - вряд ли он будет рад...

-Где король, и где мы, - прервала его Джо - женщина проверяла пистолеты, сидя за столом. «Никто нас не тронет, не волнуйся. Возьмем проводника, он нас доведет до немецкой границы, а там  дорога прямая. Стрелять мы умеем, все трое, - она со значением посмотрела на Джоанну. Та только кивнула.

-А папа, бабушка? - звонко спросил Шмуэль. «Папа с нами поедет? И ты, дедушка?»

-Папа пойдет воевать, и я тоже, - Иосиф погладил внука по темноволосой голове. «И дядя Мишель. Потом его величество вернется на трон, мы останемся в Амстердаме, а Мишель и Джоанна поедут в Париж, к себе домой».

Ночью, Джоанна, прижавшись к нему, грустно сказала: «Значит, маленький Мишель или Жанна - в Голландии родится».

-Ничего страшного, - уверил ее Мишель, целуя белую, теплую шею. «Все равно,  я хочу потом в Америку поехать. Натаниэль нас звал. Отправимся на запад, и будем жить коммуной».

Джоанна дала ему свои заметки о книгах Фурье. Мишель внимательно их прочитал. Сидя у камина,-  зима на острове была сырой, - он хмыкнул: «Это очень хорошо, конечно, однако одними фаланстерами социальный строй не изменить. Нужно, как у нас, во Франции, ввести равенство сословий, всеобщее избирательное право, - для мужчин и женщин, - нужно, чтобы рабочий класс осознал пользу таких изменений, и прекратил цепляться, - саркастически добавил Мишель, - за свои огороды с луком-пореем».

-Именно! - Джоанна стукнула кулаком по ручке кресла.  Мишель всегда понимал ее с полуслова. Муж поворошил дрова в камине: «Образование - вот что изменит рабочий класс. Умение читать, писать, способность отстаивать свои права, выступать на митингах..., Нам нужны будут адвокаты, - такие, как Нат, - нужны будут представители рабочих в парламентах, надо организовывать профессиональные союзы...»

Джоанна, глядя на расплавленное золото заката, что отражалось в тихой бухте, спросила: «Ты веришь в то, что такое возможно? Ведь даже его величество - все равно монарх».

-Нет ничего дурного в конституционной монархии, - Мишель чиркнул кресалом. Раскурив сигару, мужчина повторил: «Ничего дурного. Я уверен, и его величество, и наследный принц, поддержат улучшение положения рабочего класса».

Уже когда Мишель заснул, Джоанна, поворочавшись, положив руку на живот, улыбнулась: «Ты это увидишь, сыночек. Или доченька. Увидишь, как депутаты от рабочих заседают в Национальном Собрании. Обещаю тебе». Она зажгла свечу и нашла в шкатулке единственное, дошедшее до них письмо от матери. Мадлен переслала его открытым образом, такая переписка прочитывалась британцами. Джоанна, вздохнув, погладила ровные строки:

-Милая моя доченька, дорогой зять! Элиза с мужем и ребенком вернулись в Париж, Вероника с Франческо - в Лондон. Я осталась в Ренне одна. Но это не страшно, я хожу по нашему особняку и вспоминаю детство, когда мы играли с покойным Франсуа и маленьким Жюлем. Отец твой все еще в Вене. Дела там, судя по слухам, затягиваются, а потом он поедет в Рим, сама знаешь, - перо матери остановилось, - зачем. Посмотрим, что там случится. Вероника и Джон передают вам большой привет. Джованни с Изабеллой уехали в Лондон. Элиза присматривает за Юджинией в Париже, а я читаю старые книги, вышиваю, и хожу в церковь. Посылаю тебе свое материнское благословение, доченька. Надеюсь, что мы еще увидимся.

Получив это письмо, Джоанна внезапно, сама того не ожидая, расплакалась. Она вспомнила ту ночь в Париже, когда они с матерью, обнявшись, лежали на кровати. Мишель тогда долго ее утешал, говорил, что они обязательно встретятся с герцогиней. Джоанна, подняв глаза, спросила: «А дядя Теодор? Что он пишет? Приедут они?»

-Хотели, - развел руками Мишель, - но я папу еще в Париже предупредил, что мы здесь ненадолго.

-Мишель! - ахнула Джоанна. Муж, посадив ее к себе на колени, признался: «В начале марта. Но ты с тетей Джо и Деборой в Амстердам поедешь, там безопасней. Не спорь, пожалуйста, - он ласково погладил ее по животу: «В марте начнем, к осени закончим, я вернусь, и отплывем в Америку. Увидим Ната и его Бланш,  а потом  отправимся на запад».