-Вещи, - подумал Аарон, - наверняка, от нее какие-то вещи остались. Может быть, кто-то из крестьян их взял. Мы в деревню идем.

Улицы были узкими, серого камня, дома совсем бедными, пахло сеном, Аарон слышал, как квохчут куры в сараях. «Сейчас виноград собирают, - настоятель толкнул старую калитку, - все мужчины в горах. Или с овцами, на пастбищах».

Двор был крохотным, чистым. На вечернем солнце лежала, разнежившись, кошка с котятами. Из открытой двери низенького дома веяло свежевыпеченным хлебом. Хозяйка, низенькая, полная, в платье с  передником и чепце, говорила на таком диалекте, что Аарон не понял ни единого слова. Женщина улыбнулась и повела рукой в сторону курятника.

Он увидел, как покраснел отец Эмилио, как он отвел глаза в сторону. Аарон, отчего-то перекрестившись, наклонив голову, шагнул внутрь. Она сидела на сене. Завидев его, она доверчиво протянула ручку с деревянной игрушкой.

-Кура! - весело сказала девочка: «Кура!»

Она поднялась. Девочка была высокая, крепенькая, в каштановых волосах застряли соломинки. Голубые, ясные глазки смотрели на Аарона. Он присел, и почувствовал, как слезы катятся у него по лицу. Девочка заковыляла к нему и протянула маленькую, теплую ладошку. От ее холщового, бедного платьица пахло молоком и овцами. Она лепетала, показывая Аарону куриц. Когда они вышли во двор, внучка радостно всплеснула руками: «Киса!»

Аарон обнял ее. Девочка дышала ему в ухо, она смеялась, она была тяжеленькая. Аарон покачал ее: «У нас тоже все будет, моя хорошая. И куры, и киса..., Поедем домой, поедем с дедушкой...»

-Бай-бай, - внучка положила голову ему на плечо и сладко зевнула: «Бай-бай».

Аарон перекрестил высокий, белый лоб, поцеловал ее в щечку. Хозяйка унесла маленькую, и он услышал голос настоятеля:

-Мы не знали..., не знали, как ее крестить..., ваша дочь  уже без сознания была. Крестили Марией, по Мадонне.

-Бабушку ее так звали, - Аарон вытер глаза. Из окна дома слышалась  медленная, ласковая колыбельная.

-У них, - отец Эмилио кивнул в сторону полуоткрытой двери, - мальчик тогда умер, - настоятель перекрестился, - синьора Реджи выкормила Марию. Если бы вы не приехали, они бы ее в дочери взяли, вырастили бы...

Аарон стоял, слушая песню, улавливая далекий звон колокола из монастыря. Настоятель взял его за руку: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся, святой отец».

Блеяли овцы, пастухи возвращались в тихую, вечернюю деревню. Небо было ясным, золотым.  Отсюда, со склона горы, виднелась блестящая полоска моря на горизонте.

-Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного, - вспомнил Аарон и кивнул: «Да. Спасибо вам, святой отец».

-Вы устали, - настоятель открыл ему калитку: «Путь долгий. Побудьте у нас, поживите в монастыре. Потом заберете вашу дочь, заберете Марию, и отвезете их домой. У вас теперь внучка есть, - монах неожиданно, ласково улыбнулся: «Вы простите, что я вам сразу не сказал, все же..., - он зарделся. Аарон кивнул: «Что вы, святой отец. Я все понимаю».

-Внучка, - Аарон оборачивался на маленький, бедный дом и слышал ее младенческий смех, видел голубые глазки, и каштановые, как у Аниты, волосы. «Внучка, - он перекрестился, - Мария. Господи, сколько я буду жить, обещаю, я никогда, никогда ее не оставлю...»

Все время, пока они шли к монастырю, Аарон улыбался, вспоминая ее нежный, детский лепет, ощущая в своей руке ее маленькую, горячую ладошку.

Бревенчатый, сорокафутовый частокол поднимался вверх. Через каждые двадцать футов стояли вышки, куда вели деревянные лестницы. Было еще тихо, лагерь спал. Нежный, ранний рассвет вставал над равниной. В центре огромной, усеянной палатками и сараями, долины забил колокол. Охранники стали меняться. На каждой вышке их было двое, с винтовками, нацеленными на пространство около стены. Это место называлось «мертвой линией». Стоило заключенному хотя бы подойти к ней, солдаты немедленно стреляли.

У кухни  выстроилась очередь. Там разливали в деревянные ведра серую жижу. В ней плавали вареные картофельные очистки, иногда попадались свиные ребра, - за них дрались, - или головы рыбы. Куски тяжелого, непропеченного хлеба сваливали в холщовые мешки.

Один дневальный по бараку брал ведро, второй мешок. Скользя по лужам нечистот, они возвращались к сараям. У грязного ручья тоже скопились люди. Оттуда брали воду для питья. Рядом с кухней и домом охранников стоял крепкий барак без окон. В нем держали арестованных за мелкие провинности, за найденные при обыске запрещенные вещи, или за то, что заключенный опоздал к утреннему построению. Дневальные прошли мимо виселицы. Трупы были вчерашними, вокруг них кружились вороны. Комендант лагеря, капитан Уирц наставительно говорил:

-Незачем тратить патроны, Конфедерации они нужны на фронте. Северных сволочей мы будем вешать, до тех пор, пока на юге останутся веревки.

Мимо них с писком метнулась крыса. Дневальный, что нес мешок, вздохнул:

-Жаль, камня под рукой нет.  Кое-кто за ними охотится и продает, за табак.  Но я бы и не попал, - он посмотрел на свою грязную, с обломанными ногтями, покрытую язвами руку. Пальцы тряслись. Колокол все бил, второй дневальный поднял ведро: «Пошли. Иначе палок отведаем».

У всех охранников, кроме оружия, были короткие кнуты и дубинки. Капитан Уирц такой дубинкой раскалывал череп человеку, с одного удара. Светлые волосы второго дневального шевелил ветер, голубые глаза смотрели куда-то вдаль. Он был невысокий, легкий, в потрепанной, выпачканной форме сержанта армии северян. Документы у него тоже были сержантские. По ним выходило, что Фредерик Диббл, двадцати пяти лет, холостяк, родился в Массачусетсе и до войны работал на ферме. «Главное, - Майкл Вулф, осторожно нес ведро, - главное, чтобы Мэтью здесь не появился. Но ведь он мой брат..., Я не верю, что он меня выдаст. Меня здесь никто не знает, а вот если узнают...»

Если бы майора Майкла Вулфа, штабного офицера генерала Гранта, отвечающего за связь с администрацией президента, узнали, его  сразу бы расстреляли.

-Не сразу, - поправил себя Майкл, идя к лазаретным палаткам, - сначала меня бы отвезли в Ричмонд, в штаб конфедератов и, как следует, допросили бы. Может быть, - он горько усмехнулся, - Мэтью бы и допрашивал.

О брате он ничего не знал, кроме того, что Мэтью несколько раз видели в Ричмонде. Об этом доносила Странница, один из основных агентов северной разведки. Майкл почти не появлялся в Вашингтоне. Однако, когда Дэниел, еще в конце прошлого года, приехал с поручением в штаб Гранта, Майкл поинтересовался у него: «А кто такая эта Странница?»

Майор Горовиц был в штатском, в старом, невидном костюме, в потрепанных, но крепких ботинках. «Я отсюда, - он затянулся папиросой, - сразу за линию фронта. Мелкий торговец. Как понимаешь,  Майкл - Дэниел усмехнулся и приложился к фляжке с кофе, - я не могу тебе сказать, кто такая Странница, кто такой Странник  и вообще, что это за люди, о которых вы читаете в донесениях.

Он потрепал Майкла по плечу: «Так безопасней».

Они сидели на деревянных ступеньках штаба. Наверху, в темном, вечернем небе  высыпали крупные звезды. Майкл отчего-то подумал: «В столице листья облетели, наверное. А здесь, в Теннеси, тепло».

На горизонте виднелись очертания Миссионерского хребта. На Дозорной горе передвигались тусклые огоньки фонарей. Конфедераты уцепились за высоты, северная армия стояла на равнине.

-Нам надо взять хребет, - Майкл все смотрел туда, - тогда мы снимем блокаду с Чаттануги и начнем продвигаться в самую глубь юга. Разрежем их армию на две части, сможем подойти ближе к Новому Орлеану..., От Джошуа почти год ничего не слышно. Новый Орлеан в осаде, и по морю туда не пройти.  У конфедератов теперь и подводные лодки появились. Правда, у нас тоже.