Не будете же вы сбрасывать католиков в море».

— Будем, — Кеннет отставил руку и полюбовался алмазным перстнем. «Подарок его величества, — гордо сказал он. «Если понадобится, Джованни, то будем и топить, и жечь, и вешать. Нет больше такой страны — Ирландия. Есть Ольстер, и я буду отвечать за его колонизацию».

Джованни погладил седую, короткую бороду и вдруг усмехнулся: «Знаешь, я в Новом Свете видел такое — огнем и мечом. В Индии мы все же ведем себя разумней».

— Это пока, — Кеннет допил бокал. «Поверьте мне, и там, и в наших колониях в Новом Свете — надо действовать безжалостно, иначе мы никогда не добьемся подчинения».

Джованни взглянул на огонь в камине и вздохнул: «Не могу сказать, что я с тобой согласен.

Но, — мужчина поднял бровь, — поэтому я и не будущий наместник короны в Ольстере. Что нас сегодня ждет на обед?»

— О, — Кеннет рассмеялся, — три оленя, рыба, свежие лепешки, и много виски.

— В последнем я и не сомневался, — Джованни похлопал зятя по плечу: «Ну, пойдем, а то мы и вправду — проголодались».

Уже когда они выходили из кабинета, Джованни замедлил шаг, и тихо проговорил: «Очень надеюсь, что ты понимаешь — не стоит рисковать и заводить еще детей, пока вы в Ольстере.

Мало ли что там может случиться».

Кеннет помрачнел, и, вздохнув, ответил: «Мы понимаем, да».

Когда слуги убрали посуду с длинного, стоявшего на возвышении стола, и уходящий ввысь зал осветился десятками свечей, что горели в массивных, бронзовых канделябрах, Джованни наклонился к младшей дочери и шепнул: «Ну, теперь можно и поиграть, милая».

Мияко передала ей лютню и ласково сказала: «У тебя отлично получается, Анита, не стесняйся».

— Стесняться, — это не о нашей девочке, — тихо рассмеялся Джованни и, вдохнув запах вишни, подумал: «Господи, как я ее люблю. А все равно — когда-то придется расстаться. Подольше бы, Господи».

Анита расправила гранатовое, бархатное платье и звонко сказала: «Я вам спою шотландскую песню, а вы, — она подмигнула собравшимся за столом, — помогайте, я уверена, что вы ее знаете».

Она уселась в кресло и, пробежав пальцами по струнам, склонив, изящную голову, запела:

— Я видел темноволосую деву, что стояла на рассвете, глядя в море, — Полли улыбнулась и услышала голоса вокруг себя:

— Я предлагал ей корону чистого золота, однако она отказалась от моего подарка, — вспомнила женщина, и, покачивая Мораг на коленях — стала подпевать.

Когда Анита, раскрасневшись, отложила лютню, Кеннет, опустившись на колено перед девочкой, сказал:

— Милая свояченица, спасибо вам большое, нельзя было спеть эту песню прекрасней. А теперь, — он обернулся к шотландцам, — дайте мне арфу, и принесите еще виски — я хочу, чтобы сегодня здесь звучала музыка нашей земли.

Джованни отложил «Дон Кихота», которого читал вслух жене и погладил ее по голове: «Они там, кажется, собрались всю ночь танцевать, ну, да, впрочем, за детьми присмотрят, уложат их в постель».

— Это если они под столом раньше не заснут, — Мияко поцеловала его в щеку. «Как хорошо, что мы сюда приехали, сэнсей, я хоть Полли с малышами помогу, служанки — это одно, а родная рука — совсем другое».

Джованни устроил ее у себя на плече, и, прижав к себе ее всю — мягкую, теплую, знакомую до последнего уголка, сказал: «Ты отдыхай. Завтра Кеннет мальчиков на охоту везет, Анита с Полли будет, а мы с тобой — только к обеду спустимся. А потом пойдем гулять, — долго, как там, в Японии, у водопада».

Мияко подняла на него черные, ласковые глаза и он шепнул жене то, что шептал всегда, каждую ночь, уже десять лет: «Εcce tu pulchra es amica mea, ecce tu pulchra oculi tui columbarum».

— Как ты прекрасна, подруга моя, — подумал он, слыша далекий, приглушенный рокот моря, и затихающую музыку внизу, — как ты прекрасна.

Он вздохнул, и, перекрестив мирно дремлющую жену, — задул свечи.

Белокурая девочка, подобрав юбку, держа в одной руке башмаки, спрыгнула в воду, и звонко сказала: «Спасибо, Чарли!».

— Да не за что, Тео, беги, — улыбнулся Чарли Уильямс, — уже и обедать пора. Он вытащил лодку на песчаный берег и обернулся — старый Джеймстаун, что стоял на острове посреди реки, был виден отсюда, как на ладони.

— Жалко, что отец мой не дожил, — вздохнул Чарли, аккуратно сложив весла. «Видел бы он, сколько тут всего построили, и на северном берегу, и на южном. И что его понесло в этот поход на индейцев?».

Он наклонился, чтобы смотать канат и тут же рассмеялся — прохладные, нежные ладошки закрыли ему глаза.

— Миссис Маргарет Уильямс, — утвердительно сказал юноша, целуя пальцы жены, — да вы, никак, соскучились?

Сзади послышался девичий смех, и Маргарет, так и не отрывая рук, шепнула: «И очень сильно, дорогой муж». Он еще раз поцеловал простое серебряное колечко на пальце, и, обняв девушку, сказал: «Ну, сегодня же суббота, после обеда работать грех, так что, — Чарли наклонился и поцеловал каштановый, прикрытый чепцом затылок, — я весь твой, любимая».

— Смотри, — Маргарет взяла его за руку, — я намереваюсь этим воспользоваться, и сегодня, и завтра. Они рассмеялись и стали подниматься по деревянной, узкой лестнице на откос холма.

Тео стояла, засунув руки под передник, глядя на маленькое кладбище старого Джеймстауна.

«Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Небесное, — шепнула она и перекрестилась, вспомнив маленькую, ухоженную могилу. Рядом было еще одно надгробие, большое, и Тео всегда, вздохнув, забирала у Николаса один цветок и опустив его на серый камень, шептала: «Спите спокойно, дядя Майкл».

— А ты что тут стоишь? — Чарли потрепал девочку по голове. «Папа и дедушка сейчас приедут, они на совете, но к обеду опаздывать не будут, обещали».

— Красиво, — восторженно сказала Тео, глядя на огромную, темную реку, на корабли в гавани, на далекие, голубые вершины гор. «Папа там был, на западе, — подумала она, беря Чарли и Маргарет за руки, идя между ними к дому — большому, красивому, с крепким, высоким входом, с конюшнями и амбарами. С заднего двора было слышно кудахтанье кур.

— Как далеко, — Тео все оглядывалась на горы. «А за ними еще земля, и еще, а потом — океан.

Папа там жил, когда был маленький, с тетей Мартой и бабушкой Тео. Покахонтас рассказывала, что на севере тоже много земли, и Большая Вода. Вот бы до нее добраться, хоть когда-нибудь, так интересно!».

Они поднялись на крыльцо — из открытой, высокой двери вкусно пахло свежим хлебом и печеным мясом, — и зашли в дом.

Матвей посмотрел на карту, что лежала на длинном, чисто выструганном столе, и сварливо сказал: «Вот что, господа. Раз уж мы заключили мир с Вахунсонакоком, и его дочь у нас в заложницах — нечего даже и думать, чтобы посылать туда, — он показал — куда, — военную экспедицию. Хватит, и так мы достаточно людей потеряли, тем летом».

— Тем более, говорят, он откочевал, далеко на запад, в горы, — сказал молодой Джон Рольф.

Дэниел поймал взгляд приятеля, и, чуть улыбнувшись, подумал: «Все же дедушка из этих стариков самый разумный, все остальные привыкли, как в былые времена, — жечь и убивать.

Хватит, надоело».

Он откашлялся, и осторожно заметил: «Господа, вы же сами знаете, — у нас десяток новых плантаций заложено, нам сейчас каждые руки дороги, мы просто не можем позволить себе войну. Это слишком, — Дэниел рассмеялся, — накладно».

— Привезти сюда черных и пусть они выращивают табак, — раздался кислый голос. Мужчина выбил трубку, и, закурив, затянувшись, добавил: «Эта работа не для белых людей».