Малка поцеловала девчонок. Элишева велела ей: «Иди, иди,  все за полночь сидеть будут. Твои хоть потанцуют вволю, мы с госпожой Судаковой за ними присмотрим».

Муж ждал ее у ворот. Малка выскользнула с женской половины. Бергер, увидев ее, вздохнул: «Каждый день буду ей говорить, какая она красивая, но и того мало».  Он робко протянул руку. Малка, помедлив, коснулась пальцами его ладони. Она была твердой, надежной.

-Шломо, - тихо сказала Малка. Бергер покраснев, шепнул ей: «Я тебе это уже говорил, и еще раз повторю, и буду повторять всегда. Я люблю тебя».

Они уходили, держась за руки. Позади, во дворе ешивы, пели: «Опять будет слышен голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты - в горах Иудейских и на улицах Иерусалима».

Степан поднял голову - он сидел при свече, читая Тору. На свадьбу он не пошел, хоть рав Горовиц и убеждал его, что Шломо и Малка будут рады.

-Не надо, - мягко сказал он тогда Аарону. «Зачем? Не положено такое. Сами знаете, рав Горовиц, с бывшей женой только тогда можно встречаться, если это детей касается». Он повел рукой: «В остальном не след с ней видеться».

Дверь скрипнула. Жена, улыбаясь, устроилась за столом напротив него. «Еще танцуют все, - тихо заметила Лея. «И дети тоже, пусть порадуются. А я по тебе соскучилась».

-Я тоже, - он протянул руку и погладил ее ладонь. «Боль ушла, - понял Степан. «Как Лея появилась, сразу легче стало».

Лея прошла в маленькую кухоньку. Налив, им лимонада, принеся пирог, жена попросила: «Ты почитай мне, Авраам. Ты так хорошо читаешь».

Он читал Псалмы, все еще держа ее за руку, в раскрытые ставни был виден спящий, тихий сад. Уже лежа в постели, обнимая Лею, он подумал: «Феде я написал, Ханеле тоже. Моше позаботится, отправит им все. Лею жалко, конечно, одну оставлять, но что делать. Пришло мое время».

- Многие дочери поступали доблестно, но ты превзошла их всех; женщина, боящаяся Господа, да восхвалится. Воздайте ей за творения рук ее, и да прославится она в городе делами своими, - шепнул он жене и почувствовал, что Лея улыбается.

Она положила голову ему на плечо и неслышно вздохнула: «Как он без меня, один? Ничего, Элишева хорошая женщина, хозяйственная, семья у нее присмотрена. Авраам ни в чем нужды знать не будет. Жаль, конечно, его покидать, но Господь так рассудил. У престола Всевышнего мы встретимся, я знаю».

-Я люблю тебя, - одними губами сказала Лея. Он, погладив прикрытую платком голову, поцеловав темные глаза, ответил: «И я, милая. И всегда любил. Спи, счастье мое, я здесь, я с тобой».

-Не болит, - поняла Лея. Устроившись у мужа под боком, она ровно задышала. У него тоже ничего не болело. Степан, обнимая ее, задремал.

Луна освещала крыши Иерусалима, от ешивы доносилось пение, в их комнате было тихо. Холщовая занавеска на окне чуть заколебалась,  а потом все успокоилось.

Аарон проснулся еще до рассвета. Омыв руки, пробормотав молитву, он  быстро оделся. Рав Горовиц заглянул в комнаты к внучкам. Они вернулись со свадьбы только к утру, девочки спокойно спали, свернувшись в своих кроватках. «Я быстро, - сказал себе Аарон. «Просто..., не так что-то».

Он вышел в серые, еще не освещенные солнцем сумерки. Миновав дом Бергера, подняв голову , Аарон улыбнулся - ставни были закрыты.

Малка, услышав шаги на улице, пошевелилась. Муж ласково сказал ей: «А я никуда сегодня не пойду. И завтра тоже». Шломо поцеловал ее, - теплую, ласковую, легко дышащую: «Всю неделю никуда ходить не будем».

Малка обняла его и счастливо попросила: «Еще! Так хорошо, так хорошо, милый мой». Она и вправду не знала, что может быть так хорошо.

-Этопотому, что мы любим, друг друга, - вздохнула Малка  и муж согласился: «Да».

Аарон оглянулся, уже заворачивая за угол: «Вот и славно. Они счастливы будут».  В особняке Судаковых все еще спали. Он, пройдя через сад, остановился на пороге пристройки. В комнате было полутемно. Аарон, увидев их - улыбающихся, все еще держащихся за руки, тихо сказал: «Благословен ты, Господь, Судья Праведный».

Он долго стоял, опустив голову. Потом, потянувшись, чиркнув кресалом, рав Горовиц зажег свечу. На столе лежали Псалмы.

Аарон взял старый, пожелтевший томик, и зашептал: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни».

Высокая, дубовая дверь квартиры открылась. Мальчик, держа в руках две корзины роз - снежно-белых и винно-красных, ухмыльнулся горничной: «Как всегда, для ее превосходительства госпожи Воронцовой-Вельяминовой».

Тео обернулась - она стояла у окна, глядя на синюю, чуть волнующуюся Фонтанку, на пышные деревья в Летнем Саду: «Спасибо, милая. Я сама их в вазы поставлю, идите. Обед накрывать пора, Петр Федорович скоро вернется».

-Восемнадцать лет, каждую неделю, их присылают, - Тео наклонилась и погладила лепесток красной розы. «Да кто же это? Хотя, - она вздохнула, - какая разница? Наверняка, тоже на войну ушел. Господи, - женщина перекрестилась, - убереги их от всякой беды».

Она вспомнила тихую, светлую, белесую ночь, и ласковый шепот мужа: «Что ты, любовь моя..., Я ведь инженер, я буду укреплениями заниматься, оружием..., Совершенно ничего опасного. И я воевал уже».

Тео тогда вытерла заплаканное лицо шелковым платком. Она взяла большую, до сих пор - в следах химических ожогов, - руку мужа. «Теодор, - она сглотнула, - но ведь тебе седьмой десяток..., И там ведь Мишель.  Как, же так, против него воевать? Мы его вырастили, ты сам всегда говорил - он тебе такой, же сын, как и Петенька».

Муж долго молчал. Взяв из шкатулки сигару, чиркнув кресалом, Федор затянулся: «Я от своих слов не отказываюсь, - тяжело ответил он. «Мишель мне сын, и так будет всегда. И, конечно, если я его на поле боя встречу - я оружия против него не подниму. Буду надеяться, - Федор горько усмехнулся, - и он  тоже».

Тео  уткнулась лицом в его плечо и неразборчиво пробормотала: «Ты не понимаешь..., Я дышала, дышала за него, чтобы он жил. Я мучилась, терпела этого мерзавца, Робеспьера, чтобы Мишель жил…, Я...»

-А я его купал, - нежно улыбнулся Федор. «Марте помогал, как он родился. Я его читать учил Тео, на коне ездить, я ему сказки рассказывал..., Не плачь, - он погладил темные, тяжелые, с чуть заметной проседью, волосы, - не плачь, милая. Он адъютант у Наполеона, я военный инженер, нам и встречаться негде. До зимы вся эта авантюра Бонапарта закончится, обещаю тебе. Как они сюда зашли, так и выйдут, вернее - вылетят. К Рождеству дома буду, елку поставим...- он стал целовать ее, а потом все было так, как все эти восемнадцать лет. Она была такой  близкой, горячей, что Федор уже и не знал,  где ее тело, а где - его. Тео обнимала его,  шепча что-то ласковое. Устроив ее голову у себя на груди, гладя ее, засыпающую, по жаркой, смуглой спине, Федор спокойно подумал: «Если что, Петька о матери позаботится. Степану я написал, через Ханеле, в Англию  тоже..., Ханеле не тронут, она  в самой глуши. Иосиф, наверняка, в армии, и сын его. Господи, помоги ты нам, как же это - против своей семьи воевать. Хотя они врачи, не могли отказаться, это их долг».

Кутузов только рассмеялся, когда Федор угрюмо сказал: «Я вас должен предупредить, ваше превосходительство, мой приемный сын, капитан де Лу - один из адъютантов у императора Франции. И его личный врач, генерал Кардозо - тоже мой родственник, дальний. Я пойму, если...»

Генерал, чуть хромая, прошелся по комнате и присвистнул: «Федор Петрович, у нас в армии, сами знаете, хватает потомков эмигрантов французских. Не вы один с такими родственниками. Его величество о ваших семейных связях знает, как я понимаю, - Кутузов усмехнулся, -   идите, и выполняйте свой долг».

-Буду, - сказал Федор, глядя на белую ночь за окном. Тео уже спала. Он, перекрестив ее, поднялся. Федор посмотрел на блеск сапфиров на эфесе сабли. Оружейник сделал новый клинок и благоговейно повертел в руках эфес: «Ему, ваше превосходительство, как бы ни тысяча лет уже. Может, не стоит на войну такую драгоценность брать?»