-Петька, - подумал он, - Господи, где же он? Хоть бы с партизанами был. Когда мы к Смоленску шли, я спрашивал о нем. Никто ничего не слышал».

-И это не женщины и дети, а бляди и ублюдки, - сочно добавил Витгенштейн. «Как будто вы, Федор Петрович, не знаете, кто там под обозами во время войны валяется».

Федор взял свою подзорную трубу: «Пока мы препирались, и стрелять стало бесполезно - до западного берега наши ядра не долетят».

Витгенштейн выматерился: «Пусть кавалерия с ними не церемонится!»

Федор все изучал в подзорную трубу восточный берег. Отбросив ее, выругавшись, генерал велел: «Коня мне!»

-Ваше превосходительство – жалобно закричал ему вслед адъютант, - там стреляют!

-А я думал, в бирюльки играют, - гневно сказал Федор, вскакивая в седло. Верхом нога болела меньше. Он еще успел подумать: «В кавалерию, что ли, перейти?». Федор спустился вниз, с холма и пустил коня галопом. Он просил только об одном - чтобы та рыжая голова, что он заметил в толпе французских солдат у разрушенной переправы, никуда не исчезла.

Петя лежал в цепи швейцарских стрелков. Он бы никогда в жизни не попал сюда, однако, добредя лесами до захваченного французами Борисова, Петя очутился в суматохе отступления. Попав на западный берег Березины, - как раз у Студенки, - юноша понял, что затаиться и ждать своих войск, у него не получится. Тут и прятаться было негде - болотистая, с редкими деревьями, равнина.

-Суки, - швейцарец, перезарядил ружье. «Нас три сотни человек осталось, из полутора тысяч. Мы эту орду не удержим». Он обернулся на кишащую людьми воду: «А ты откуда?»

-Из Парижа, - отчего-то вздохнул  Петя. Он прибился к швейцарцам еще третьего дня. Никому не было дела до того, кто он, и откуда.

-А я из деревни, - ответил швейцарец. Петя подумал: «Никогда в жизни не буду по своим войскам стрелять. Просто подожду, пока наши ребята, - он усмехнулся, и покрутил головой, - пока наши не уйдут на запад, и пойду навстречу своим.

Он спал со швейцарцами у их костров, и хлебал с ними суп из конины. То, что он был в гражданском платье, ни у кого подозрения не вызвало - солдаты Великой Армии были одеты кто во что горазд.

-Жена моя там, - горько сказал швейцарец, кивая на воду. «Мы в деревне стояли, вот и встретил ее. Мари зовут, если по-нашему. Только бы…, - он оборвал себя и прицелился: «Вот и кавалерия появилась».

Петя застыл. Отбросив ружье, юноша поднялся. «Ты что! - дернул его за руку швейцарец, - с ума сошел?»

Петя уже бежал через заснеженное поле, крича: «

Cessez le feu

!

C'est mon père

!

».  Пули все равно летели рядом с ним, несколько раз он бросался на землю. Федор, бросив поводья, проклиная раненую ногу, заорал: «Не стрелять! Не стрелять!».

Петя был уже совсем рядом. Федор услышал его плач: «Папа! Милый мой!». Отец обнял его. Прижимая к себе сына, сбив его с ног, он прикрыл  Петю своим телом. Земля дрожала от копыт сотен лошадей, от реки раздавались крики. Федор все шептал: «Не надо, милый мой, не надо. Все, все закончилось…»

Наступила тишина. Петя, поднявшись, поддерживая отца, глядя на бескрайнюю равнину, усеянную остатками повозок, сожженными обозами, трупами людей,  неожиданно горько подумал: «Все только начинается».

Они постояли просто так, молча. Потом отец и сын медленно пошли на восток - туда, где над холмом развевались русские флаги.

Рэйчел вышла в цветущий сад. Ее дом стоял между двумя приютами. Франческо, выстроив его, сказал: «Я вам маленький палисадник сделаю, кузина. Только для вас». Он улыбнулся и махнул рукой в сторону приютов: «Там много места, детям есть, где побегать. Вам, наверняка, захочется иногда в тишине побыть».

Женщина прислушалась - на холме царило безмолвие. Изабелла, вместе с дочкой и Джо, увели девочек гулять. Мальчиков Майкл забрал на фабрику - показывать им отстроенные цеха. Аарон спокойно спал наверху. Рэйчел, присев на деревянную скамейку, развернула письмо.

-Милая моя доченька! - читала она мелкий, четкий почерк отца. «У нас все хорошо. Малка на Песах  родила мальчика. Назвали его Биньямином, по отцу Шломо, он как раз недавно умер, там в России. Девчонки очень рады тому, что у них появился братик. Малке и ухаживать за ним не надо -они все сами делают. Мастерская ее мужа процветает, он начал учиться у меня ремеслу писца. Раз вы воюете с Америкой, то, конечно, письма оттуда до вас не доходят, а вот до нас - да. Тетя Эстер прислала большое пожертвование для ешивы, в память ее покойных мужа и сына, и в честь рождения первого внука. Так что, милая, у меня двенадцатый внук. Эстер написала, что роды были легкие, мальчик большой, здоровый. Назвали его Хаимом, волосы у него светлые,  в Батшеву, а глаза, как у отца, серо-голубые. Как война закончится, ты ее и сама поздравишь, конечно. Невестка Мирьям тоже ожидает счастливого события, уже осенью.  У Судаковых все в порядке, только отец и брат Элишевы все еще воюют, и когда уже только все это закончится? Я рад, что вы, дорогие мои, в безопасности. Посылаю Еве, Диане и Аарону поцелуи и благословение. Ты пиши мне, доченька, и знай, что за могилами родителей твоего мужа ухаживают, я же читаю по нему Кадиш, и буду это делать, пока я жив. Твой любящий отец, Аарон Горовиц.

Рэйчел опустила листок на колени и вздохнула. «Скоро все уезжают, - подумала она. «Господи, как мне их благодарить? Тетя Изабелла со мной целый год была, и Сиди, и Джо..., Если бы не они, я бы не справилась, конечно».

Франческо остался в Лидсе до Рождества, наблюдая, вместе с Майклом, за ремонтом фабрики.  На Рождество из Лондона приехал Джованни. Они наряжали елку для детей в большом зале приюта. Сидония с Изабеллой украшали зал, Джо и Юджиния репетировали с мальчиками и девочками рождественский спектакль. Потом были еще  благотворительные собрания, базары, Рэйчел ездила в Манчестер и Ливерпуль, выступала там в церквях, собирая деньги.  Все это время, закрывая глаза, она видела перед собой лицо мужа - не мертвое, изуродованное камнями, окровавленное, а веселое, улыбающееся. Она видела, как Пьетро, сидя рядом с ней, раскинул руки, видела, как Аарон пошел к нему и оказался в объятьях отца.

Рэйчел просыпалась в середине ночи, одна, в своей большой кровати. Она шептала: «Пьетро», протягивая пальцы, чтобы ощутить его рядом - но натыкалась на холодную пустоту.  Женщина тихо плакала, уткнув лицо в подушку. Потом, при свече, она читала Библию - до рассвета. Утром надо было подниматься, надевать глухое, траурное платье, черный чепец и надзирать за тем, как готовили завтрак детям в приютах.

Сначала она каждый день ходила, с детьми, на могилу мужа. Осенью, отведя ее в сторону, Изабелла осторожно сказала: «Не надо, милая. Аарон еще маленький, он не понимает, а девочкам это тяжело».

Рэйчел упрямо сжала губы: «Это их отец, тетя».

Серо-зеленые, добрые, в чуть заметных морщинах глаза взглянули на нее: «Все равно, милая, подумай о Еве и Диане.  Им весело, они учатся, у них подруги..., Когда ты их ведешь на кладбище, они плачут потом, сама же знаешь».

-У нас траур, - Рэйчел стояла у стола с ножом в руках - они готовили чай. «Дети должны скорбеть и молиться Иисусу за душу своего отца, тетя. И они будут это делать».

Изабелла только вздохнула: «Милая, не мучай себя так. Ты молодая, красивая женщина. Еще встретишь кого-нибудь, полюбишь его, у детей будет отец...»

Рэйчел со всего размаха рубанула ножом по доске. Женщина гневно ответила: «Никогда я не предам память Пьетро, и детям его никто не заменит. И хватит об этом, тетя».

Сейчас, помотав изящной головой,  Рэйчел велела себе: «Не думай об этом. Это грех, разврат, ты в трауре, и всегда в нем будешь». 

Майкл и Бен остановились на квартире Кроу. Питер купил себе этаж в недавно выстроенном доходном особняке на  Парк-сквер. «Дом ни к чему, - рассмеялся он, - вполне хватит десятка комнат. Это место для работы, а не для отдыха». Там же, пока не пришло время, ехать в Кембридж, жил и Мартин Кроу. Обедали они все у Рэйчел. На квартире Кроу, хоть и была хорошая кухня, но Майкл развел руками: «У вас вкуснее, кузина, да и Бен, все равно, -  когда он не на фабрике, со мной, - то здесь занимается, или играет».