Корабль быстро шел на север, подгоняемый хорошим ветром. Капитан посмотрел на высокую, тонкую женщину в  платке, что держала на руках ребенка. Тот, темноволосый, пухленький, - радостно чему-то смеялся. Они стояли на корме, во все стороны простиралось море, паруса корабля были освещены заходящим солнцем.

-Когда Одесса? - раздался сухой голос сзади.

Капитан обернулся: «При таком ветре - завтра к утру пришвартуемся в тамошнем порту».  Он взглянул на рыжую, ухоженную бороду, вдохнул запах сандала, и хмыкнул: «Бедняки. Может быть, кто-то и бедняк на Святой Земле, но только не этот Судаков».

Степан посмотрел на свой золотой брегет и усмехнулся, вспомнив  последнюю поездку в Европу, два года назад. Он услышал страстный, тихий госпожи Штейн, жены берлинского торговца: «Это лично для вас, рав Судаков…, Подарок…, Пожалуйста, не отказывайтесь, мне просто хочется, чтобы у вас осталась память обо мне…»

-Девятнадцать ей было, - Степан незаметно облизал губы. «А Малке  шестнадцать исполнится, как мы поженимся. Хорошо, она дюжину детей родит, а то и больше, мать ее плодовитая была. Не то, что Лея, - он поморщился.

Он отправил дочь и внука в Яффо, а сам остался в Иерусалиме. У Ханеле в глазах был какой-то странный, холодный огонь, но рав Судаков предпочитал не думать о нем. Уже в конце лета, увидев, что дочь ждет ребенка, он ядовито рассмеялся: «Так рав Горовиц, этот праведник, получается - прелюбодей? Сошелся с тобой, еще при жизни жены?»

Ханеле безмятежно улыбнулась: «Это не его дитя». Больше она ничего не сказала - только отворачивалась, или уходила.

-А потом родился этот...- злобно прошептал Степан, глядя на дочь и внука.

Ребенка назвали Исааком. Он был темненький, с материнскими, серыми, раскосыми глазами. Он все время улыбался. Только когда его положили на колени деду, - рав Судаков был сандаком на обрезании, дитя зашлось в припадочном плаче, судорожно дергаясь, задыхаясь. И с тех пор, каждый раз, когда Степан приближался к нему - мальчик рыдал, отворачиваясь, пряча лицо.

-Он тебя не любит, - коротко говорила дочь. Мальчик был не таким, как все. В год он еще не ходил, только ползал и сидел, улыбаясь, играя со зверями, которых ему вырезал Аарон.

Проходя по рынку, Степан слышал голоса кумушек: «Святое дитя…, Говорят, разложили перед ним  животных, и он сразу выбрал кошерных, а остальных  оттолкнул. И это в полгода всего лишь! Когда его мимо мезуз проносят - тянется к ним ручкой, госпожа Сегал…, Не иначе, как..., - женщина понизила голос. Степан зло пробормотал: «Суеверия, мерзость…, Каждый день очередь к этому уроду стоит. Если он кому улыбнется, то это хорошая примета, а если еще и потрогает - то девушка непременно замуж выйдет, а бесплодная  родит. И ведь сбывается».

С кормы донесся смех, и он решил:

-Хватит. Я уважаемый человек, глава ешивы, пишу книги…, Мне такой внук не нужен. Она молодая, родит еще. Тем более, наконец-то развелась с этим Горовицем. Как оправится она, выдам ее замуж, и оставлю в Польше. Пусть живет, как знает. А сам вернусь домой, женюсь на Малке, и тогда Горовиц у меня поплачет. А книги, - Степан улыбнулся и вдохнул соленый, морской воздух, - она же с собой рукописи не взяла. Там одних черновиков на два десятка томов.

Он вскинул голову - над мачтами корабля кружилась одинокая чайка. Степан вспомнил балкон, выходивший на гавань Ливорно и ее далекий, нежный голос: «Я вам поиграю, капитан Стефано».

-А я бы мог встать к штурвалу, - он прислонился к борту корабля и погладил бороду. «Не забыл еще, как это делается». Мальчик все смеялся. Степан, почувствовав черную, тяжелую ненависть, поднявшуюся, казалось, из самых глубин его сознания, повторил: «Он мне не нужен. Тем более, что…, Нет, он и говорить-то пока не умеет, и не научится. Но все равно нельзя рисковать. Надо все предусмотреть, как с Леей».

Жена оглянулась и недоуменно спросила: «Авраам, зачем мы идем в арабскую деревню?». Он взял ее под руку и  указал на стоящий в отдалении каменный дом: «Там есть очень хороший врач. Я хочу, чтобы он тебя осмотрел».

-Но мне уже лучше, - запротестовала Лея. Ей, и вправду, было лучше. Она пила снадобья, мания не возвращалась, и она почти не плакала. Только когда женщина возилась с Исааком, ее глаза чуть блестели.

Степан вспомнил, как, в день смерти Евы Горовиц, он стоял на той  же дороге и повторил: «Просто, чтобы быть уверенным, дорогая».

Жена  остановилась. Оглядев его с ног до головы, Лея сказала, туманно, рассеянно глядя вдаль: «Я тебя люблю, Авраам. Помнишь, был дождь, я пришла, увидела…- она осеклась  и горько покачала головой: «Это не Ханеле меня прокляла. Это она, теперь я поняла».

-Не думай об этом – ласково попросил Степан, постучав в тяжелую, окованную железом дверь. Потом он просто расплатился с надзирателем, передав ему холщовый мешок с золотом: «Это за два года вперед. Потом будете получать плату каждый год, как положено. И помните, она склонна к самоубийству, нельзя держать окна открытыми».

-Мы ее посадим туда, где нет окон, эфенди, - ухмыльнулся араб. Степан  вышел наружу, в сияние осеннего солнца, а в спину ему бился крик: «Нет! Нет! Где мой муж? Авраам, где ты? Выпустите меня отсюда!»

Он надел шапку и быстро пошел прочь, к Дамасским воротам.

-И медальон у нее заберу, - Степан все смотрел на  ребенка. «Незачем его оставлять. Выброшу в море, и все. Не приведи Господь, она поймет, как им пользоваться. Если уже не поняла. Я же понял, сразу, как только увидел, - он замер. Голос в голове был другим, незнакомым. «Он понял, - облегченно подумал Степан. «Вероотступник Горовиц».

Ханеле оглянулась. Прикрыв Исаака шалью, отвернувшись от отца, девушка ласково сказала: «Смотри, это море. А в море  рыбки».

-Мама! – мальчик прижался темненькой головой к ее груди и зевнул.

-Сегодня ночью, - велела себе Ханеле. Она услышала плеск воды и  поморщилась. Исаак захныкал. Девушка, нежно укачивая его, повторила:

-Сегодня. В Одессе вокруг него будет слишком много людей, а тут мы одни. Если все получится, он сойдет на берег собой…- она вздохнула, - настоящим…, А если нет, - в углу алого рта залегла жесткая складка, - то завтра на рассвете корабль будет уже в порту. Нахман там, я его предупредила. Он заберет мальчика и увезет к себе домой. Жене скажет, что сироту нашел. Маленький в семье жить будет, с отцом…, А меня там похоронят, - она вздрогнула, услышав откуда-то детский крик.

Исаак потер глазки и потянулся к груди. Ханеле, закутав его в шаль, быстро спустилась вниз по трапу. Степан проводил их взглядом и поежился - ветер становился холодным, а чайка все вилась над кораблем, что-то клекоча - хрипло, тревожно.

Ей снилась мать. Ханеле знала, что эта женщина, стоящая на берегу широкой, в низких берегах реки, высокая, с растрепанными ветром, черными волосами, - ее мать. Она обернулась. Посмотрев на Ханеле большими, серыми глазами, женщина протянула к ней руку. Шел мокрый снег, небо было дымным, тяжелым, и мать покачала головой.

-Ты не отомстишь, - сказала она. «Но тебе и не надо - просто сделай так, чтобы кто-то отомстил».

Ханеле, ступая босыми ногами по ледяной каше, подошла к ней. Дул, завывал ветер, река была покрыта грязно-серым, в торосах, льдом. Мать погладила ее по голове и задумчиво проговорила:

-Сначала я хотела, - она повела красивой рукой, - уничтожить все это.

 Ханеле посмотрела на выстроившиеся вдоль набережной дворцы, на тусклый блеск шпиля какой-то церкви - она поднималась над темными стенами крепости. Мать улыбалась - алыми, тонкими губами. Она пожала плечами и продолжила:

-Но мстить надо не камням, а людям. Так что…, - она усмехнулась. Ханеле услышала грохот, крики людей, дымящуюся лужу крови, что смешивалась с грязным снегом.

-Зачем? - только и спросила она.