-Это когда вы еще без памяти были, - мужчина ловко отер ему рот холщовой салфеткой: «Еще две ложки, а больше нельзя, лекарь не велел».

Петя с тоской посмотрел на медную миску. Суп был куриный, наваристый, золотистый. Пете, как любому выздоравливающему, все время хотелось есть.

-Попозже,  - пообещал реб Довбер. Он  протянул Пете ложку горьковатого настоя: «Это моя жена сварила, из трав. У нас девять детей, - он усмехнулся, - они тоже, знаете ли, таким болели».

Петя проглотил: «А почему вы за мной ухаживаете, а не…- он замялся.

Реб Довбер развел руками: «Вы же гой. Не еврей. Да если бы и были еврей, женщине нельзя ухаживать за посторонним мужчиной. Только за близкими родственниками».

Он ушел. Петя осторожно оделся. Реб Довбер принес ему чистые, хоть и заплатанные крестьянские штаны, рубаху и суконную, синюю сибирку. Все было немного коротко, но Петя только улыбнулся: «Я уже привык, с моим ростом».

Сапоги были старые, разношенные, удобные.  Петя присел на теплый подоконник и посмотрел во двор - он был чистым, выметенным, с курятником, и хлевом. Юноша вспомнил, как реб Добвер, улыбнулся: «Мальчики мои учатся с утра, а потом за живностью ухаживают. Я все-таки считаю, что евреи  должны руками работать».

Он налил Пете вина: «Это вам можно, лекарь разрешил. На Святой Земле наши братья этроги выращивают, виноград…»

-У меня дядя на Святой Земле, в Иерусалиме, - признался Петя. «Младший брат отца. Он евреем стал, давно еще».

-Батюшка ваш мне говорил. Рав Судаков, он у нас известный человек. Дочка его, - реб Довбер махнул на запад, -  в лесах живет, мельница у нее.

Вино было крепким и сладким. Реб Довбер сказал: «Это от сына рава Судакова, Моше, вашего брата двоюродного. Я тоже, - он вздохнул, - когда-нибудь соберусь и туда перееду. В Хеврон, в Иерусалим…, Наверное. Только здесь тоже евреи живут, надо с ними быть».

-А вы за французов? - вдруг поинтересовался Петя. «Наши родственники, дальние, евреи, из Амстердама - они в армии у Наполеона. Он им гражданские права дал. Вы тоже, наверное, хотите их получить…»

Реб Довбер помрачнел: «Все эти евреи, что за Наполеона воюют, и не евреи вовсе. Они не соблюдают ничего, забыли, как молиться, едят, что попало…, Лучше так жить, как мы живем, хоть свою веру не потеряем».

Петя все разглядывал двор. Ворота открылись, и он увидел девушку лет пятнадцати, в скромном, синем платье, что держала за руку девчонку поменьше. Они говорили на своем языке, малышка смеялась.  Девушка, внезапно, быстро посмотрела в его сторону. У нее были рыжие, как у него самого, огненные волосы и веснушки на белом, изящном носике.

Девчонка, - лет пяти, расхохоталась.  Крикнув: «Менуха, капн!», дернув за платье сестру, она побежала через двор к сараям. Петя увидел, как играет солнце в ее волосах, - будто костер. Приложив ладони к горящим щекам, он шепнул: «Менуха».

Раззолоченные покои пропахли сигарным дымом, на большом столе орехового дерева были разбросаны бумаги. Наполеон, в темно-зеленом мундире, расхаживая по залу, поморщился: «Мишель, распахни окно. Пусть лучше гарью пахнет, но хоть свежо будет. Голова болит».

Он подошел ближе и посмотрел на блестящие купола соборов. Вокруг было тихо. Кричали вороны, что вились над кремлевским двором, да где-то вдалеке слышно было ржание лошадей. Город лежал перед ним - сожженный, мрачный. Наполеон, прищурившись, увидел, как в осеннем небе плавают хлопья пепла.

Они только третьего дня вернулись в Кремль. Спасаясь от пожара, что охватил берега реки, ставка, выехала в императорский путевой дворец, на северную дорогу.

Наполеон тогда, злобно, сказал: «Не люди, а варвары, они даже своих домов не пожалели, чтобы нас выгнать. Пусть знают, что мы здесь надолго. Перезимуем, и пойдем на Санкт-Петербург, если Александр не примет мое предложение мира».

Он чиркнул кресалом. Затянувшись сигарой, император спросил у Мишеля: «Сколько поджигателей расстреляно?».

-Четыре сотни, - голос капитана де Лу был спокойным, тихим. Наполеон вдруг подумал: «У него больше самообладания, чем у некоторых генералов. Может, Мишеля отправить в Санкт-Петербург, для мирных переговоров. Опять же, отец его там…, Нет, нет, мне нужны верные люди,  с тем, что я задумал».

Император молчал, куря, разглядывая колокольню Ивана Великого. Мишель  вспомнил, как они приезжали в Москву, гостить в имении Шереметевых, в Кусково. Родители дружили с графом Николаем Петровичем. Тот, после смерти жены, пригласил их провести лето в усадьбе.

«Да, - подумал Мишель, - за год до того, как меня тетя Мэри забрала из России. Мы тогда с Петькой весь Кремль облазили, отец нас в Грановитую палату водил…Господи, уйти бы нам отсюда. Понятно, что эта страна не сдастся».

Мишель, хоть и вырос в России, но считал себя французом. Отец, усмехаясь, сказал ему: «Против своего народа ты бы, конечно, не смог воевать».

Мишель покраснел и пробурчал: «Папа…»

Отца все это время прятали. Иосиф держал его в одном из уцелевших особняков на Арбате, где размещался госпиталь для легкораненых. Его довезли до Москвы в отставшей от обоза телеге, ночью. Майор Кардозо сам правил лошадьми.

За четыре версты от заставы отец  вгляделся в осеннюю тьму: «Пора».

Давид протянул ему костыль: «Дядя Теодор, вы только не сбегайте, пожалуйста. Доберетесь до этого дома, что папа для госпиталя выбрал, и мы вас еще полечим».

Федор  усмехнулся: «Куда мне бежать, милый, я еле ковыляю, даже с этой штукой, - он потрепал по плечу Давида и подмигнул ему: «Скоро увидимся».

На следующий день, здоровый, обросший рыжей бородой, пожилой мужик, в крестьянском кафтане, вошел во двор госпиталя, и жестами показал, что может убираться. Мужик сильно хромал, был молчаливым и услужливым. Ему разрешили жить в сарае.

-Лучше папе, - облегченно подумал сейчас Мишель. «Решил, что скоро уйдет. Говорят, Кутузов на юге, под Калугой. Коня ему надо достать, поискать какого-нибудь, здорового, чтобы папу вынес. Петька уже там, у Кутузова, наверняка. Вот и хорошо».

Император все молчал. Мишель заметил, как дергается бледная, хорошо выбритая щека.

-Надо было мне к ней сразу вернуться, - горько подумал Наполеон. «Я сейчас ей привезу все золото, отсюда, из Кремля. Ей и девочке на всю жизнь хватит. Нечего здесь сидеть, уже заморозки. Она мне напишет новый амулет. Армия останется на зимних квартирах, а весной пойдем на Санкт-Петербург. Значит, так и сделаем, покинем Москву, доберемся до Смоленска…, Но не той дорогой, там все разорено. Отправимся на юг. Только вот…- Наполеон хищно улыбнулся, - они мне заплатят, эти русские».

-Пиши, - велел он Мишелю и начал диктовать:

-Маршалу Мортье, генерал-губернатору Москвы. Перед отходом армии на зимние квартиры, в Смоленск, приказываю поджечь все публичные здания в городе, взорвать кремлевские стены, и сам Кремль. К завтрашнему дню жду от вас, а также от военных инженеров  схемы расположения зарядов. Крепость должна быть уничтожена после того, как вы, со своим корпусом, окончательно покинете Москву для соединения с остальными частями армии. Написал?

Мишель поднял на него лазоревые глаза и кивнул. «Добавь там, - велел Наполеон, - ответственным за выполнение этого распоряжения, от моей ставки, назначается капитан де Лу».  Он потушил сигару о мраморный подоконник: «Когда все закончишь, немедленно приезжай в эту  деревню, - Наполеон пощелкал пальцами.

-Село Троицкое, - помог ему Мишель.

-Проклятый язык, - мрачно заметил император. «Найди генерала Кардозо, и скажи ему, что мы из Троицкого уедем втроем…»

Мишель невольно рассмеялся и покраснел.

-У нас даже один еврей есть, как и там - Наполеон чуть улыбнулся.

-В Смоленск? - Мишель принес Наполеону чернильницу и перо. Император, размашисто, расписался под приказом.

-Нет, - угрюмо ответил Наполеон, - дальше на запад. А потом вернемся к армии.