Она сама поцеловала его — как Матвей и хотел.

Потом, слушая ее слабые стоны, ощущая под пальцами острые соски, он вдруг вспомнил, как они пили со свояком в Оберпалене. Магнус, разливая водку, грубо сказал: «Подсунули мне колоду, ни кожи, ни рожи, и в постели рыдает только».

Матвей тогда усмехнулся: «Ну, все же ей четырнадцать лет пока, вырастет еще».

«Выросла», — подумал он сейчас, ласково переворачивая Машу на живот. Она зашлась в крике, подмяв под себя подушку. Кровать отчаянно скрипела и Матвей, оглянувшись, обещал себе испробовать еще и кресло.

Маша вдруг нашла его руку и крепко прижалась к ней губами. «Как сестра ее», — улыбнулся Матвей. «Вот же эти бабы Старицкие — ровно собаки, в крови это у них, что ли?».

— Вот этого твой муж точно не делает, — шепнул он, раздвигая ее ноги пошире, и еще успел поразиться тому, какая она сладкая на вкус.

— Я люблю вас, — вдруг, рыдающе, сказала ему Маша. «Я так люблю вас!».

На рассвете Петя постучал в опочивальню герцогини и отступил на шаг — дверь открыл Матвей. Он прислонился к трухлявому косяку, накинув на плечи рубашку, и, опустив глаза, с улыбкой посмотрел на то, как пальцы Воронцова сомкнулись на рукояти шпаги.

— А я ведь без оружия, Петр Михайлович, — одними губами, по-русски, шепнул Матвей. «Как тогда».

— Кто там, Матюша? — раздался из спальни томный голос герцогини — тоже по-русски.

— Герр Питер уезжает и зашел попрощаться, — рассмеявшись, ответил Матвей по-немецки.

— Ну, пожелай ему счастливого пути, и возвращайся ко мне, — велела Маша.

— Счастливого пути, герр Питер, — вежливо поклонился Матвей.

— Благодарю вас, — сцепив зубы, ответил Петя. «Передайте мое почтение ее светлости».

— Непременно, — обещал Матвей, и вдруг, взяв сильными пальцами Воронцова за плечо, шепнул ему на ухо: «А ты Степану кланяйся, братец, если жив он. Я-то, — жив и здоров, как видишь».

Петя высвободился и молча пошел по лестнице вниз.

— Уехал, — Матвей, улыбаясь, закрыл за собой дверь и скользнул в постель в Маше. Та прижалась к нему и счастливо закрыла глаза. «Ну его, — зевнула Маша, — лучше обними меня, милый».

— Пойдем, — потянул ее за руку Матвей.

Уже усадив девушку в кресло, опустившись на колени, он, усмехнувшись, взглянул вверх и спросил: «А что если мне подольше тут задержаться? Не выгонишь?».

— Нет, — выдохнула Маша, откидываясь назад. «Не выгоню, Матвей Федорович».

— Прасковья, — жена окольничего Федора Федоровича Нагого зашла на поварню, — икры достанет ли на всех?

— Боярыня-матушка, — улыбнулась ключница, отряхивая испачканные в муке руки, — как не достать? Три бочонка все же.

Боярыня озабоченно покрутила на пальце золотой перстень. «Может, что еще на стол поставить? Не дай Господь, лицом в грязь ударим. Все же сам государь на сговоре будет, да и все бояре ближние с ним».

Ключница вздохнула и стала загибать пальцы. «На первую перемену уха стерляжья, на вторую — осетры, на третью — окорок запеченный, потом лебеди жареные. Ну и закуски, заедки — как положено, матушка, уж не беспокойтесь вы.

— Вина хватит ли? — спросила боярыня, оглядывая поварню, где только что посадили в печь пироги — с рыбой и визигой.

— И вина греческого, и вина хлебного — всего на столе будет вдоволь, — успокоила ее ключница.

— В крестовой палате чтобы ни пылинки не было, — приказала Анна Васильевна. «И столы пусть девки, как следует, отскоблят, пол с дресвой помоют. Скатерти достань новые, масла в лампадах, чтобы до краев было».

«Господи, бедная, — сочувственно подумала ключница, глядя на чуть подергивающуюся щеку боярыни. «Шутка ли, за такого человека дочь замуж выдавать. А тут еще венчание впереди, хоть и после Покрова, а все равно — близко».

Будто уловив ее мысли, боярыня перекрестилась, и устало сказала: «Только б свадьбу пережить, Прасковья, а там уже легче будет. Ежели что не так пойдет, на всю Москву же ославят».

— А вы, матушка Анна Васильевна, — ласково сказала ключница, — пойдите, там подарки от жениха привезли, вон, — она кивнула во двор, — цельный воз только что заехал. Разберите с Марьей Федоровной. Чего вам тут, — она вздохнула, — угарно ж, душно, еще не дай Господь, голова заболит, али сомлеете. За обедом сегодня свои все будут?

— Да, только свои, — боярыня слабо улыбнулась, а вот завтра…, - она вздохнула и не закончила.

— Матушка, — Марья Нагая прислонилась к косяку двери, и, — как всегда, — даже ключница, что знала ее с детства, на минуту приостановилась, любуясь прелестью девушки. «Пойдемте, матушка, — нежно сказала Марья, — на дворе свежо, посмотрим, как воз разгружают, подышите хоть».

Боярыня улыбнулась и позволила дочери мягко взять себя под руку.

Марья шла впереди, высокая, тонкая, ее черные, с синеватым отливом косы, спускались на прямую спину.

— Братья твои сегодня возвращаются, — внезапно сказала мать. «Успели все же, с войны-то. И до венчания тут будут».

— Слава Богу, — чуть замедлив шаг, перекрестилась Марья. «Я уж по ним соскучилась, еще до Пасхи-то в Ливонию уехали, что Михайло, что Григорий».

— Хорошо еще, что отец твой все лето тут был, — заметила Анна Васильевна, — только после свадьбы обратно к войску двинется.

Осень на Москве выдалась ладная и теплая, и сейчас Марья, выйдя на двор, вскинула голову и посмотрела в небо, где вереницей шли белые, кружевные облака.

— Так бы и улететь к нему птицей, матушка, — вдруг, страстно, сказала девушка.

Серые, с просинью глаза Марьи вдруг засияли, белая, ровно мраморная кожа щек чуть окрасилась розовым. Она глубоко вздохнула и улыбнулась: «Ну, завтра увидимся уже с ним».

— Пойдем, — ворчливо сказала мать, чуть шлепнув Марью, — посмотрим, что твой нареченный-то прислал.

Оказавшись в кладовой, Марья ахнула — все вокруг было забито отрезами бархата и шелка, валялись связки мехов — соболь, горностай, куница, а посреди всего стоял серебряный, отделанный золотым тиснением ларец.

Она подняла сапфировое, с алмазами ожерелье, и выдохнула: «Господи, красота-то, какая!»

«Семнадцать лет ей всего», — вдруг, пронзительно, подумала боярыня. «Не рано ли? И он — хоша и царя близкий друг, и советчик, и знатен, и богат, но все, же за сорок ему, да и вдовец.

Может, за кого моложе бы Марью выдать?

Да разве отказывают таким людям, коли сватаются они? У него вдесятеро больше владений, чем у нас, у трона царского днюет и ночует. Да и по душе он Марье, а, впрочем, кому бы ни пришелся по душе-то — красавец ведь, и обходительный какой».

— Скорей бы, матушка, — вдруг, краснея, примеряя перстни, призналась Марья.

«Кровь-то в ней гуляет, конечно», — сухо подумала Анна Нагая. «Ну, от греха подальше, пусть венчаются — человек он взрослый, спокойный вроде, может, оно и к лучшему».

Боярыня обняла дочь, и, улыбнувшись, сказала: «Пойдем, Марьюшка, надо наряд твой на завтра выбрать — все же, окромя жениха твоего, тут еще и царь будет, неохота, чтобы ты колодой какой глядела, перед государем-то, все ж в первый раз он тебя увидит.

Дочь дала себя увести из кладовой — но все ж не сдержалась, — украсила длинный, изящный палец кольцом с крупным, как орех, алмазом.

Матвей Вельяминов стоял на крыльце городской усадьбы и любовался конями, которых как раз вывели на прогулку.

— Федор Федорович, — сказал он, обернувшись к окольничему Нагому, — ты не стесняйся, говори, какой тебе нравится. И для сынов своих выбирай, не с руки им ко мне заезжать-то, я понимаю, им под материнское крыло сразу хочется, с войны-то. А подарки шуринам своим будущим мне сделать надо, как же без этого.

— Да у тебя кони, Матвей Федорович, — как на подбор, — улыбнулся окольничий, поглаживая бороду. «Глаза разбегаются».

— У батюшки моего, упокой Господь его душу, — ответил Матвей, — жеребцы хороших кровей были, дак я уж старался, чтобы от них потомство славное получить. Вот, посмотри, — он сбежал вниз и принял уздечку из рук конюха, — как тебе гнедой этот? Молодой, еще двух лет нет, и резвый — Матвей рассмеялся, — не поверишь, какой.