Матвей взял свечу, и, осторожно открыв дверь, постучался в опочивальню Маши. Там, — он застыл, затаив дыхание, — было тихо. Он чуть нажал на ручку, и остановился на пороге — камин еле теплился и большая, старая кровать была пуста.

Ему снилась Марфа. Она лежала у него на груди, рассыпав бронзовые волосы, зевая, и, приподняв голову, вдруг сказала: «Как вернешься из Курляндии своей, я травы пить брошу.

Девчонкам уже зимой три года будет, пора нам следующего рожать.

— Или следующую, — усмехнулся он, гладя ее пониже спины — там все было так же, как пятнадцать лет назад. Он чуть шлепнул жену и прошептал: «Руку ведь отбить можно, и как это ты так ухитряешься?».

— А я, Петька, хоть и маленькая, да крепкая, сам знаешь, — Марфа потянулась и поцеловала его в губы. «Нет, в этот раз я нам мальчишку принесу, такого, как ты, синеглазого. Тебе же дело надо кому-то передавать».

— Я, когда думал, что умру, там, в Италии, — смешливо сказал он, — себя успокаивал тем, что ты за Федьку управлять будешь — ты ведь и так, когда меня нет, тут всем распоряжаешься. И успешно, надо сказать.

Он с удивлением увидел, что жена чуть покраснела.

— Что? — ласково спросил Петя.

— Ну, — протянула жена, — от владельца «Клюге и Кроу» такое услышать — вещь редкая. Ты же у нас хозяин требовательный.

— Очень, — медленно сказал он, и, потянувшись, перевернулся. «Я, Марфа, сейчас покажу тебе, какой я требовательный», — он провел губами по ее щиколотке и дальше, — вверх, туда, где все было гладким и горячим.

— Еще, — попросила Марфа.

— Да я только начал, счастье мое, — успокоил ее муж. «Уж не волнуйся, до рассвета ты у меня не заснешь, не позволю».

Он проснулся от поцелуя — нежного, будто кто-то водил лепестком цветка по его губам. Еще в полудреме он погладил густые волосы и шепнул: «Счастье мое, это ты?».

— Я, — тихо ответил женский голос, и он, открыв глаза, застыл, боясь даже пошевелиться.

Рыжеватые косы были распущены и в свете единой свечи в ее глазах играли озорные искорки. Смятая рубашка лежала на полу.

У нее была маленькая, девичья грудь. Маша потянулась к нему и тихо сказала: «Вот, я и пришла».

Матвей выругался сквозь зубы и, обернувшись к двери, подумал: «Ну не к Петьке же в опочивальню ломиться, стаскивать его с моей любезной родственницы. Как бы Машка завтра с ним вместе в Ригу не отправилась, а оттуда — в Лондон. Там ее уже никому не достать — даже мне, тем более, если повенчаются они.

Хотя нет, Магнус пока жив, и, если уж так — пусть живет как можно дольше. Тогда дети ее от Петьки ублюдками будут, трона московского им не видать. Эх, надо было мне раньше сюда приехать — но кто, же знал? А если… — он замер на мгновение и вдруг вздохнул: «Нет, сюда она уже сегодня не явится — будет там, у него нежиться до утра».

Он зевнул, и, пристроив свечу на покосившийся стол, сел в кресло. Отчаянно хотелось спать, и Матвей, потянув с кровати прохудившееся, побитое молью одеяло, завернувшись в него, закрыл глаза.

— Ваша светлость, — пробормотал Петя, отодвигаясь как можно дальше от этой теплой груди.

«Что…»

— Увезите меня в Лондон, — глядя прямо ему в глаза, попросила Маша. «Пожалуйста».

Он откашлялся, и сказал, избегая этого требовательного, настойчивого взгляда: «Вы меня не так поняли, ваша светлость. Я буду рад видеть вас в Лондоне — как свою гостью, не более».

— Я вам не нравлюсь? — темные ресницы дрогнули и она с усмешкой посмотрела вниз.

— Нравитесь, — обреченно сказал Петя, подумав: «Ну не спорить же с очевидным».

— Ну вот, — Маша улыбнулась, и нежно провела ладонью по его щеке. «Поцелуйте меня, герр Питер».

— Нет, — сжав зубы, ответил он. «Я женат, ваша светлость, а вы — замужем. Прошу вас, не надо».

— Я вас люблю, — прошептала Маша. «Мне все равно».

— А мне — нет, — он встал, и, все еще не глядя на нее, стал одеваться. «И уходите, ваша светлость, иначе придется уйти мне».

— Пожалуйста, — она вдруг, — Петя даже не успел опомниться, — оказалась на коленях.

Большие глаза набухли слезами. «Я умоляю вас, просто увезите меня — не женой, нет, раз вы женаты — кем угодно! Только бы мне быть с вами!»

— Ваша светлость, — он выдохнул, чувствуя, как опять закололо в левой руке, — я могу вас увезти, — Петя помедлил, — как гостью английской короны. Но не более.

Он поднял с пола ее рубашку, и, отвернувшись, протянул ее Маше: «Оденьтесь, пожалуйста.

Если вы решите уехать — я с удовольствием вам помогу. Но я не буду изменять своей жене, ваша светлость — ни с вами, ни с кем-то еще».

Ее лицо вдруг изменилось — глаза уродливо сузились, слезы брызнули на щеки. «Зачем вы тогда сюда приехали!» — прошипела она. «Зачем вы дразнили меня!»

— Я вас не дразнил, — Петя пожал плечами, все еще глядя в окно. «Я хорошо отношусь к вам, ваша светлость, и если вы приняли мою искреннюю дружбу за что-то, — он помедлил, — другое, — я сожалею об этом».

— Я вас ненавижу, — сквозь зубы сказала герцогиня, и, все еще стоя на коленях, потянулась за рубашкой. «Уезжайте отсюда, и чтобы я вас никогда больше в жизни не видела».

Он так и стоял, глядя в темное, грязное окно, пока не услышал, что за ней захлопнулась дверь.

Петя опустил старый, проржавевший запор, и, вздохнув, сев на кровать, сказал: «А как бы я после этого Марфе в глаза смотрел?».

Он вытянулся навзничь, закинув руки за голову, глядя в облезлый потолок с пятнами от дождевой воды на нем. Опять заболело где-то слева — в плече, отдавая в спину, закололо в груди, и, он, поднявшись на локте, потянул к себе подушку. Только так, полусидя, он смог, наконец, заснуть.

Матвей проснулся от сдавленных рыданий.

— Что такое? — он недоуменно открыл глаза и увидел, что Маша лежит ничком на постели.

Плечи, прикрытые поношенной льняной рубашкой, горестно тряслись. Она плакала, обнимая подушку, не видя ничего вокруг себя.

Чуть усмехнувшись про себя, Матвей сел рядом и погладил ее по голове.

— Что с тобой, Машенька? — ласково спросил он. «Что, милая?».

— Он меня выгнал, — провыла Маша, и опять зашлась в рыданиях. «Сказал, что он женат!».

Матвей мысленно перекрестился и пообещал, — как доберется до Москвы, — поставить сто свечей своему святому заступнику, евангелисту Матфею. «Слава Богу!», — искренне подумал он, все еще гладя Машины волосы — нежно, осторожно.

Он наклонился и шепнул девушке: «А я за тебя беспокоился — хотел пожелать тебе доброй ночи, а смотрю, тебя нет. Ну и решил подождать — мало ли что».

— Никто меня не любит, — Маша вытерла лицо рукавом рубашки и опять расплакалась. «Я перед ним на коленях стояла, а он…»

— Ну, ну- Матвей положил ее голову себе на плечо. «Ну как можно тебя не любить — ты ведь такая красивая».

— Правда? — недоверчиво спросила девушка.

Матвей посмотрел на покрытые красными пятнами щеки, на слипшиеся ресницы и ответил:

«Правда. А герр Питер этот — дурак. Потом он будет на коленях тебя умолять о любви, а ты откажешь».

— Откажу, — мстительно, злобно согласилась Маша и тут же опять расплакалась: «Лучше бы он меня ударил! Магнус хоть и бьет, но все же потом допускает до себя…, А этот!»

— Ну, я же говорю, — дурак, — смешливо сказал Матвей и аккуратно провел пальцами по мокрой щеке. «Не спугни», — велел себе он. «Давай полежим», — он медленно вытянулся на постели и пристроил девушку рядом. «Ты же устала, отдохни», — он коснулся губами ее шеи.

— А вам я нравлюсь? — вдруг, тихо, спросила Маша.

— Очень, — после долгого молчания ответил Матвей. «Но кто я такой, чтобы тебе нравиться, милая? Ты герцогиня. И молодая совсем. А я старик уже, — он горько усмехнулся.

— Неправда! — горячо сказала Маша, поворачиваясь к нему. «Вы такой красивый, Матвей Федорович! Лучше бы я за вас замуж вышла, а не за Магнуса! И вы мне всегда нравились, — она зарделась, — и сейчас тоже».

Матвей приподнялся на локте и смешливо посмотрел на девушку: «Ну, если нравлюсь…».