-Кто вы? - внезапно, спросил Степан: «Почему вы оказались там, в Зерентуе? И потом, в Томске, я вас помню. Вы все время здесь были, пока я учился».

Старик взял в руки грубую, черную рясу: «Сапоги свои оставь. Они хоть у тебя и солдатские, но присматриваться никто не будет. Борода, - он наклонился и быстро, нежно, провел рукой по щеке Степана, - скоро отрастет. Все будет хорошо».

-Кто вы? - повторил Степан, поднимаясь. Они стояли друг напротив друга, оба высокие, широкоплечие.  Степан подумал: «Какая выправка у него хорошая. И глаза, эти глаза…Господи, я все забыл, но ведь было что-то, было… «Сурок», Бетховена, я играл «Сурка»…, Мне еще пяти лет тогда не исполнилось».

Старик, поцеловав его в лоб, перекрестил: «Иди, сыночек, - попросил он, - иди, милый. Помни, твоя земля там, где они, любимые твои. Иди за ними, и больше никогда не расставайтесь».

Степан взял его за руку: «Пожалуйста. Как тогда, как тогда…., - он сглотнул и ощутил большую ладонь, что гладила его по голове. Он расплакался, уткнувшись лицом в крепкое плечо старика. Тот все стоял, обнимая Степана, покачивая его: «Не надо, сыночек, не надо, милый. Все пройдет, все будет хорошо».

-Ты только не говори никому,  - услышал он голос старика: «Даже Марфе Федоровне своей, сыночек».

-Все равно никто не поверит, - подумал Степан и взял у него рясу. Когда он переоделся, и закинул на плечо суму, он, было, открыл рот.

-Ты, наверное, хочешь спросить, почему?- голубые, немного поблекшие глаза старика, подернулись грустью.

-Нет, - Степан все смотрел на него, не отрываясь, - нет, ваше…Федор Кузьмич, не хочу. Мы с Марфой просто, - мужчина помолчал, - всегда будем вас помнить, сколь мы живы. И дети наши тоже.

Он склонил рыжую голову и поцеловал натруженную, в мозолях руку.

Степан уходил на восток, по мосту через Ушайку. Оглядываясь, он все видел старика. Тот стоял у калитки флигеля и махал ему. Степан свернул на большую дорогу и  перекрестился, глядя прямо перед собой: «Осталось совсем немного».  Черная точка  удалялась,  а потом и вовсе пропала на бескрайней равнине, освещенной закатным, низким солнцем.

На утоптанной земле церковного двора были сложены распиленные доски. Кирпичные стены  поднимались вверх. Батюшка Никифор, маленький, крепкий, с густой бородой, весело сказал:  «Остались  бы и после освящения, Марфа Федоровна. Медовый Спас скоро, пост начинается…, Куда от праздника Божьего ехать?»

Марта стояла, смотря, как строители копошатся на крыше. Полы в церкви были уже настелены. Батюшка перекрестился: «Господи, как нам благодарить ее? Истинно,  душа христианская. И погост в порядок привели. Теперь не стыдно любому начальству такой храм показать».

Женщина  увидела два красивых, гранитных креста, сразу за церковью. Они лежали рядом, Петр Федорович и Евгения Петровна. Марта заказала медные таблички и ограды. Она вздохнула, сидя за чаем у батюшки: «Теперь, отец Никифор, у вас в церковь весь поселок поместится». Поселка было, сотня каторжан, их держали в отдельно стоящем, каменном здании тюрьмы, и несколько сотен приписных крестьян, с женами, бурятками и монголками.  Кроме лавки, чайной, где пили водку, и крохотного почтового отделения, в одном домике с жандармерией, здесь больше ничего и не было. Все вокруг покрывал налет серой, свинцовой пыли. Марта ходила по грязным улицам, и вспоминала тихий голос бабушки:

-Юджиния у Бетховена училась, милая, при королевских дворах играла. А потом…., - бабушка махнула рукой. Поднявшись, она подошла к окну. Женщина затягивалась папиросой, глядя на осенний,  тихий сад, на пышные,  увядающие розы. «Я на ее могиле, - голос женщины был сухим, - прощения просила. Надо было мне дочь свою увезти из России, и внука тоже. И Теодора с Тео».

-Они бы не уехали, - робко заметила Марта: «Вы сами говорили…»

-Говорила, - согласилась старая женщина. Она помолчала: «Не уехали бы. И все равно, каждый день, с тех пор, как я дочь мою за Байкал проводила, я об этом вспоминаю. Надо было мне самой умереть, а их  спасти, милая. Ничего, - Марта вернулась в кресло и взяла карту Сибири и северного Китая, - ничего, - тонкие губы улыбнулись, - ты все сделаешь».

-Сделаю, - повторяла себе Марта, сидя в приемной у начальника каторжной тюрьмы. Толстый капитан расплылся в улыбке, увидев письмо томского губернатора. «В Чите мне сказали, - Марта посмотрела на него искренними, зелеными глазами, -  ваше благородие, что на рудниках, церквей не хватает…»

Капитан откашлялся и покраснел. Церковке в Зерентуе было полвека, и она именно что дышала на  ладан. «Конечно, Марфа Федоровна, - уважительно заметил жандарм, - если вы обет дали, то дело богоугодное. Мужиков у нас много, они  быстро церковь возведут».

-Нет, отец Никифор, - Марта поправила черную шляпку, - мне в Томск отправляться надо. Дождусь проводника и поеду.

Проводника ей порекомендовал сам батюшка. Марта, озабоченно, заметила: «Мне возвращаться надо, отец Никифор, на запад, как бы это сделать?». Священник поднял бровь: «У нас юноша есть, лучше него Забайкалье никто не знает. Он приказчик, с караванами все здесь исходил. И отец его покойный, - батюшка, отчего-то замялся, - он природой интересовался. У него даже обсерватория своя была. Господин Старцев  до Байкала вас довезет, не волнуйтесь».

-Мама! - Петенька выбежал на крыльцо церкви: «Мама, мне рубанок дали! Я строгаю!»

Они жили у батюшки Никифора. Жена у него была из крещеных бурятов. Матушка Аграфена все хлопотала над Мартой и Петенькой. Своих детей у священника не было.  Матушка, краснея, как-то раз призналась Марте: «Три года, как повенчались. Может, - женщина вздохнула и подперла ладонью смуглую щеку, - может, как церковь построим…»

-Обязательно, - уверенно ответила Марта: «Все получится, Аграфена Ивановна. Я помолюсь за вас, - она  взяла ладонь женщины и погладила ее.

Внутри пахло свежими стружками. Петенька, в кафтанчике и шароварах, потянул мать за руку: «Посмотри!»

Марта наклонилась и провела пальцами по кусочку дерева. «Хорошие руки у вашего сынишки, барыня, - почтительно заметил кто-то из плотников, - аккуратный он».

Церковь была пятиглавая, святителя Федора Стратилата.

-Небесный покровитель отца моего, - объяснила Марта батюшке, и написала что-то на листочке: «Эти приделы устройте, пожалуйста, - попросила женщина, - в память родственников моих».  Она ласково погладила Петеньку по рыжей голове и зашла в придел апостола Петра. Перекрестившись, Марта опустилась на колени. Иконы перенесли из старой церкви. Их было немного, но Марта оставила батюшке Никифору деньги: «Вы закажите, пожалуйста, все, что надо. Иконы, книги богослужебные, купель…»

-Здесь Федора крестили, - Марта вспомнила приказ, что был зашит в подкладку сумы: «Господи, как же это? - вздохнула женщина: «Как мне Степе о таком сказать? А скрывать нельзя, брат его. Степа и не знал,  чем он занимался. И с Достоевским его брат знаком был…, - Марта отогнала эти мысли. Обойдя оставшиеся приделы, Феодосии Тирской и Евгении Римской, она спустилась во двор.

Было жарко, в синем небе плыли белые, пушистые облака. Когда они шли по Ангаре и переправлялись через Байкал, Петенька смотрел вокруг удивленными  глазами.

-Море! - радостно хлопал в ладони мальчик, - большое море, мама!

-Ты еще океан увидишь, милый, -  думала Марта. Батюшка о чем-то говорил с плотниками, из церкви слышался смех Петеньки. Она присела на бревно, вытянув ноги в запыленных ботинках.

-А если нельзя этому Старцеву доверять? -  спросила себя Марта: «Если продаст он? Я с ним, конечно, золотом расплачусь, но вдруг он жандармам донесет? Здесь граница, все охраняется. Аргунь в двух милях от завода».

Она сходила с Петенькой на берег и ахнула. Бабушка и дядя Мартин рассказывали ей о реке, но, поняла Марта, стоя на высоком, поросшем травой берегу, не стоило и думать, чтобы самой через нее перебраться, тем более, с ребенком на руках.