-Затем, что эта наша земля, - раздался сзади холодный голос. Он стоял, так и, держа в руке пистолет, от него пахло порохом, ржали лошади, - отряд вернулся. Элишева отчего-то подумала: «Это и есть Башир, наверное».

-Господь, - твердо сказала женщина, тоже по-арабски, - вас проклянет. Сказано же: «Кто убьет человека не за убийство или распространение нечестия на земле, тот словно убил всех людей, а кто сохранит жизнь человеку, тот словно сохранит жизнь всем людям». У него, - Элишева заставила себя не плакать, - у него не было оружия, он шел к вам с пустыми руками…

-А ты кто? - вдруг спросил шейх Башир, глядя на нее пристальными, темными, зоркими глазами. «Его жена?»

-Она акушерка, - крикнули сзади, - детей принимает!

-Господи, - отчаянно подумала Элишева, - Господи, может быть, удастся их убедить не нападать на город…

-Я знаю ваши законы, - она выпрямила спину, - вам надо заплатить выкуп за убийство невинного, или освободить раба. Сделайте это и уходите своей дорогой, мы с вами живем на одной земле, делить нам нечего.

Пахло кровью, и  смолой от горящих факелов. Башир, раздув ноздри, не глядя на нее, коротко ответил: «Это наша земля, и мы вас в нее втопчем, понятно? Вот сейчас прямо и начнем». Он занес ногу над мертвым лицом Моше. Элишева, размахнувшись, бросила камень ему в голову.

Она успела услышать выстрел, почувствовать рядом тело Моше, и ласково улыбнулась: «Двадцать лет. Так хорошо, правильно, мы всегда были рядом и сейчас тоже будем».

Башир подождал, пока ему перевяжут голову, - камень чувствительно, до крови, ударил его в висок. Шейх процедил: «Вот же сучка! И смотрела словно волчица». Он вскочил на своего коня и махнул рукой: «Втоптать их в землю, как я и велел».

Всадники, проехав по трупам, направились вверх, к Цфату. Башир увидел огни, что зажигались в окнах, и выругался: «Столько времени с ними потеряли. Все, - он повернулся к отряду, - до рассвета делайте, что хотите, а потом отправимся в Акко».

На улицах уже кричали. Он, вынув свой пистолет, велел: «Оружие к бою!».

Циона проснулась от запаха гари. Мгновенно поднявшись с кровати, натянув платье, девушка выглянула в коридор. Половицы потрескивали, снизу тянуло жаром. Она распахнула дверь комнаты Дины: «Вставай!».

С улицы были слышны выстрелы. Дина уже одевалась, плача, закусив губу: «Циона, - прошептала она, - Циона…твои родители, они так и не вернулись…, И Михаэль, он в синагоге был, с отцом, на позднем уроке…., Я заснула, его не дождалась…Циона, - она разрыдалась, положив руки на живот.

Девушка взяла полотенце, и, намочив его водой из кувшина, разорвала: «Голову обмотай, дом горит. Пошли. Это арабы, с гор, наверняка. Ничего, - Циона прижала ко рту влажную тряпку, - я и арабский знаю, и турецкий. Я тебя выведу, а там родителей найдем, и Михаэля твоего».

Лестница пылала. Циона тащила плачущую Дину за руку. Оказавшись внизу, подняв голову, она ахнула - балки стали проваливаться. Она еще успела, обжигая руки, откинуть засов на двери, и толкнуть Дину вперед. Дом обрушился. Над садом, в темное, ночное небо, поднялся столб яркого, алого огня.

Кладбище было залито ярким светом утреннего солнца. Исаак заставил себя не смотреть на носилки: «Все Судаковы здесь. Начиная с Авраама, того, что из России сюда приехал. Двести лет мы тут живем, - он разъяренно прикусил губу, - и будем жить дальше». Он пошатнулся и почувствовал мягкое прикосновение чьей-то руки. Аарон стоял рядом. Носилки с телом отца стали опускать в отрытую яму.

Мать и Циона были в женском ряду. Исаак, отведя взгляд от того, что было прикрыто холстом, горько подумал: «Там  все сгорело, десяток домов, а то и больше. Там только…, - он подышал, - кости, и все. И у Дины бедной тоже. И муж ее погиб, и вся семья его. Их-то в Цфате похоронили, а Дину дедушка Аарон сюда привез, на семейный участок».

Исаак вспомнил предрассветную тишину Иерусалима. Он открыл глаза и улыбнулся - жены в спальне уже не было, с кухни доносилось ее веселое пение. Она сразу настояла на том, чтобы завтракать вместе. Исаак смущенно сказал: «Но ведь я рано встаю, милая, чуть ли не в четыре утра».

-Не страшно, - жена пожала плечами. «Нас мама в пять утра поднимала, и мы шли готовить  завтрак на двести человек. С  тобой, - Дина поцеловала его куда-то в нос, - с тобой я справлюсь, Исаак Судаков. Ты из ешивы к полуночи возвращаешься, когда нам еще посидеть, поговорить? Только на Шабат, а он не каждый день, - рассмеялась Дина.

Исаак обнял ее и шепнул в маленькое ухо: «Когда придет Мессия, каждый день будет, как Шабат».

-Из сил выбьюсь, - серьезно ответила жена, и они оба расхохотались. Исаак потянулся, и, вымыв руки, стал одеваться. На резном столике рядом с кроватью жены лежали торговые книги.

-Я знаю языки, - решительно сказала Дина, - и с математикой у меня всегда хорошо было, я для мамы балансы делала, отчеты. Буду твоему отцу помогать, вино наше, - она похлопала рукой по книгам, - по всей Европе пьют, в Польше, в России..., И другие языки я тоже выучу. Ты сам и  по-турецки хорошо говоришь, и по-русски, и на идиш».

На кухне пахло кофе, поджаренным хлебом. Дина, - в домашнем, зеленовато-голубом платье, и таком же платке, - стояла с лопаточкой в руках над противнем. Исаак наклонился поцеловать ее, а потом в дверь постучали. Он, открыв, озабоченно спросил: «Дедушка Аарон, что такое?»

Темные, обрамленные тонкими морщинами, глаза взглянули на него. Рав Горовиц, угрюмо, сказал: «Жена меня в Цфат отправляет, проснулась ночью и велела ехать. Сам понимаешь, - он развел руками, и не закончил. «Я Шломо возьму, - Аарон помялся и, глядя в сторону, пробормотал: «Он  тоже в похоронном обществе, привык к такому. А ты, - он строго взглянул на Исаака, - здесь оставайся,  пожалуйста».

Дверь закрылась. Дина, подойдя к нему, шепнула: «Милый…Я уверена, что все обойдется, мало ли что могло…, - она вспомнила серые, туманные глаза жены деда и внезапно замолчала.

-Обойдется, - твердо повторял себе Исаак всю неделю, пока из Цфата не доехал гонец. Он тогда вернулся домой в середине дня, качаясь от боли, не видя, куда идет, и, только оказавшись в объятьях жены, разрыдался. Дина т уложила его в постель, и сидела рядом, держа его руку, пока он плакал. Она вытирала ему слезы, приносила чай. Обняв его, устроившись рядом, жена вздохнула: «Я тоже, милый, помню, как мы плакали, когда папа погиб. Я с тобой, тебе же сейчас нельзя на молитву ходить, ничего нельзя, пока…, - она запнулась. Исаак, глядя в сторону, горько сказал: «Пока их не похоронят, да».

Аарон и его зять привезли из Цфата тела - уже укутанные в холст. «Там больше ста, человек погибло, - темные глаза Аарона чуть припухли от слез. «Весь город шиву сидит. Они жалобу подали, наместнику, но тот сказал, что ничего сделать не может - у них власти над горцами нет. А Башир обратно к себе подался, на север. Да и не в первый раз у них так, - Аарон махнул рукой, - уже разоряли Цфат, и еще будут, поверь мне. Там место опасное, да и стен у них нет».

Могилу засыпали землей, Исаак сказал кадиш, и они перешли в женский ряд. Тут было то же самое. Юноша, произнося знакомые слова, посмотрел на рава Горовица. Тот стоял рядом с зятем, и было видно, что Бергер  плачет. «Он девочек, как родной отец растил,  - вздохнул Исаак, - дедушка умер, как они еще совсем маленькие были. Он и шиву сидеть будет. Он, тетя Малка, и сестры Дины. Мальчишки маленькие еще.  А я  - с тетей Ханеле».

Они пошли на участок Горовицей. Когда тело Дины опустили в землю, когда Бергер сказал кадиш, Исаак увидел на дороге, что вела к городу - людей. Жена держала за руки мальчишек Бергера - в Иерусалиме женщины и дети не ходили на похороны. Мальчики, -  трое, в черных капотах, стояли, глядя на кладбище. Жена, наклонившись, что-то говорила им  - ласково, тихо.

-Ты не беспокойся, - сказал рав Горовиц Исааку, когда они уже прошли между рядами мужчин, и мыли руки у ограды кладбища. «Я шиву не сижу, я твоей жене с детьми помогу, - Аарон посчитал на пальцах, - двенадцать их, сестры Динале все в трауре. Там, конечно, мужья  есть, но все равно..., И Авиталь моя - за ней присмотреть надо».