-Нет, - Мирьям расхохоталась, показав красивые, белые зубы. «Прости, дорогой мой Джон. И не волнуйся, - она отставила чашку, - я зиму в Лондоне провожу. Буду в Мейденхед ездить, смотреть, как там Пьетро. Но кормилица отличная, Вероника в мальчике души не чает, и Франческо тоже. Марта здесь, так что мы справимся. Письма я тебе принесла , - она протянула герцогу перетянутую атласной лентой пачку.

-На словах им скажи, - велела Мирьям, - как только его величество умрет, пусть ко мне едут. Я знаю, что Давид хочет в Кейп податься, или в Батавию - восточные болезни изучать. У нас во Флориде этих лихорадок столько, что на всю жизнь хватит. Опять же, тетка его в Вашингтоне. Я хоть с внуком повожусь, а то  и не видела его никогда, с этими войнами. И Джо у нас дело найдется, в Вашингтоне классов еврейских нет, а детей - уже много.

-Его величество, - усмехнулся герцог. Он, посерьезнев, добавил: «Мирьям…. Мне очень жаль, что так все случилось, с твоим мужем, с Элайджей, с Тони покойной…,  Я был против той войны. Не надо было нам ваш вызов принимать, но, сама понимаешь, - он развел руками, - со мной мало кто, согласен был.

Мирьям поднялась и вытащила с полки «Путешествие журналиста в новый век».

Она вздохнула и  повертела книгу: «Я понимаю, милый. Ничего, - она сглотнула, - ничего. Главное, чтобы мы больше не воевали, а то  есть горячие головы, которые уже  индейцев хотят в океан сбросить, или выжечь в лесах, как у вас, в Канаде. Не надо бы этого, - она подошла к окну: «Гонец, на вашего человека похож».

Джон встал рядом и хмыкнул: «Точно, из моих. Спущусь, у нас пакеты лично в руки передаются».

Мирьям подождала, пока дверь закроется, пока не заскрипят ступеньки лестницы. Она посмотрела на обложку книги, что читал Джон до ее прихода.

-Уильям Каллен, «A Treatise of the Materia Medica», - пробормотала Мирьям и открыла заложенную страницу.

-При отравлении мышьяком наблюдаются рвота, боли в животе, понос, - читала Мирьям, - смерть наступает в течение двух-трех дней.

Она присела за стол. Взяв лист бумаги с монограммой «Клюге и Кроу», женщина тихо сказала: «Вот оно как». Мирьям окунула перо в чернильницу и решительно написала: «Дорогой Давид…».

Джоанна с отцом медленно шли по Гран-Плас.  Был тихий, еще теплый вечер. Женщина, искоса взглянула на худую руку Джона, что сжимала трость: «Папа..., ты уверен, что тебе стоить ехать  на Святую Елену?»

Занятия в школе только закончились. Джоанна была в простой, темной юбке, холщовой, рабочего покроя блузе, и суконной накидке. Белокурые, короткие, - до плеч, - волосы, были прикрыты шерстяным капором.

Когда родители приехали, мать, посмотрев на ее гардеробную, жалобно спросила: «Неужели у тебя нет ни одного шелкового платья, милая?»

Джоанна только рассмеялась: «Куда мне их носить, мамочка? Я преподаю кузнецам и подмастерьям, на светских вечерах не появляюсь...»

-Придется появиться, - уверенно ответила мать. «Юджиния благотворительный концерт устраивает, в пользу твоей школы». Женщина обняла дочь: «Можешь у нее платье взять, вы одного роста, да она и не располнела еще».

Мадлен внезапно замялась. Джоанна, присев в кресло, закурила: «Ах, вот как. Я очень рада. И за Веронику с тетей Элизой тоже. Ты, мамочка, им подарки передай. Я Мишеля привезу в Лондон, чтобы он со всеми познакомился, летом следующим».

Мадлен внимательно взглянула на спокойное, красивое лицо дочери. Зачем-то откашлявшись, герцогиня робко начала: «Ты ведь и сама, милая, молодая женщина, может быть..., Если дело в пенсии, то ведь у тебя есть деньги, от папы...»

-Дело не в пенсии, - Джоанна закинула ногу за ногу и стряхнула пепел в простую, оловянную пепельницу. Мадлен оглянулась: «Просторная квартира, конечно..., Но ведь как все, - она поискала слово, - строго. Ни шелков, ни фарфора, ни бронзы. Холщовые чехлы на мебели,  половицы сосновые, и ни одной картины на стенах».

-Пенсию, мама, - продолжила Джоанна, - мне платят пожизненно. Я просто не хочу выходить замуж. Мишель хорошо помнит отца, он не примет другого человека, поверь мне.

Внук сам себя называл «Волком», так же были подписаны и его тетради. Он показал обеим бабушкам свою детскую. На стене висел рисунок пером. Тео, вытерев глаза, спросила: «Это в Венесуэле твоего папу рисовали, милый?»

Мишель стоял, улыбаясь, держа лошадь в поводу, прислонившись к скале, в куртке пеона.

Мальчик кивнул. «У него в отряде был офицер, бабушка Тео, который раньше хотел быть художником. А потом стал бороться за свободу. Когда папу убили, он мне подарил его портрет».

-Хороший мастер, - потом тихо сказала Мадлен Тео. «Я Мишеля как раз таким и помню, у него очень красивая улыбка была».

-Как у матери его, - шепотом отозвалась Тео, и тяжело вздохнула. Детская была чистой, прибранной.  Мишель гордо заметил: «Я сам все делаю, бабушки. Мама сказала, что, когда я подрасту, я буду учиться ремеслу. Человек обязан быть полезным обществу. А вот мои игрушки, - он указал на деревянный ящик с маленькими моделями кораблей, локомотивов, с фигурками солдат и рабочих.

-Я, - объяснил Мишель, - играю в революцию, как в Венесуэле. Солдаты объединяются с рабочими и крестьянами, чтобы завоевать себе свободу.

Он поднял лазоревые, красивые глаза и вдруг широко улыбнулся: «Дедушка Теодор мне обещал заводные игрушки сделать. И на шахты отвезти, в Мон-Сен-Мартен. Поедем с нами, бабушка Тео, бабушка Мадлен?»

-Поедем, милый, - Тео наклонилась и поцеловала белокурую голову. «И всех с собой возьмем, твоим дядям это тоже интересно будет».

-Как знаешь, - только и сказала Мадлен дочери. Джоанна вспомнила жаркий, августовский день, когда Мишель играл в саду. Квартира была в бельэтаже. Джоанна, как только купила ее, устроила снаружи цветник и грядки с овощами, - чтобы Мишель приучался к труду на земле.

Она сидела в своем кабинете, правя гранки статьи. Услышав стук, потушив сигарку, женщина прошла в переднюю.

Джоанна распахнула дверь. Помолчав, глядя в его синие глаза, она усмехнулась: «Не ожидала вас увидеть. Как вы меня нашли?»

-Вы подписываетесь своим именем, - ворчливо ответил Байрон, - редактор Journal des Débats любезно сообщил мне, что вы обосновались в Брюсселе, а остальное я узнал в адрес-календаре. Вы позволите войти, леди Холланд?

-Мадам де Лу, - поправила она его и заметила: «Вы загорели, лорд Байрон. Италия идет вам на пользу».

Он покраснел и Джоанн  рассмеялась: «Газеты следят за вашей жизнью, а я иногда читаю колонки светских сплетен, по старой памяти».

Уже ночью, в спальне, он потянулся за бутылкой вина: «Я приехал забрать тебя, вообще-то. У меня есть любовница, но это так, - Байрон махнул рукой, - я ее брошу, если ты..., - он провел губами по белому плечу. Джоанна вспомнила дождливую ночь в Ангостуре.

Боливар писал ей, - каждый месяц, длинные, деловые письма, -  о сражениях, о новых законах, о переговорах с будущими союзниками. В конце Джоанна, каждый раз, видела одну и ту же строчку: «В Ангостуре до сих пор дождливо, сеньора Хуана. Я слышу стук капель по крыше дома, и думаю о вас».

Джоанна выпила. Отставив простой, грубого стекла стакан, перевернувшись,  она наклонилась над Байроном.  Белокурые волосы упали вниз. Джоанна  взяла его лицо в ладони: «Если бы я была одна, Джордж, я бы поехала с тобой. Не в Италию, конечно, а туда, где мы оба могли бы бороться за свободу. Например, в Грецию».

Байрон нахмурился: «Но там, же турки, Османская империя, там...»

Джоанна легко поднялась. Отперев шкатулку, взяв оловянный подсвечник, она велела: «Читай. Но об этом не должны узнать, - она помолчала, - посторонние. Я не могу туда отправиться. У меня маленький сын, я несу за него ответственность, а вот ты..., - Байрон поймал ее за руку. Усадив женщину рядом, он стал внимательно просматривать протокол тайного собрания, написанный рукой Джоанны.

-В следующем году они  поднимают восстание, - Джоанна закурила, устроив голову у него на плече. Байрон отложил бумаги. Взяв у нее сигару, затянувшись, он внезапно улыбнулся: «Я тебе обещаю, в следующем году я буду в Греции,  Джоанна».