Он поцеловал рыжие, мягкие волосы Констанцы, и, одевшись, взяв шпагу, заглянул в соседнюю каюту — к сыновьям. Питер спал, разметавшись на спине, в кулачке мальчика был зажат маленький, деревянный, искусно выточенный корабль. Джордан, что лежал на нижней койке, спокойно сопел, уткнувшись в подушку, свернувшись в клубочек.

Капитан перекрестил детей, и, вздохнув, надев меховую парку, — ночи были уже холодными, — поднялся вверх по трапу.

— Что там у нас? — спросил он первого помощника, глядя на тусклую, еле заметную багровую полоску, висевшую у них за спиной, на востоке. «Какой лед был ночью?»

— Пока тот, что мы разбиваем, — вздохнул тот, — но, сами знаете, капитан, — моряк пожал плечами, — еще неделя, и «Ворон» встанет.

Николас погладил по голове Тунерка, что лежал у румпеля, и посмотрел вокруг. «Ворон» шел в узком, тихом проходе среди льдов, по левому борту, в сумраке, была видна темная полоска земли. «Даже белых медведей уже месяц, как не видели, — хмыкнул про себя Николас. «Только тюленей, и тех, — изредка. Не говоря уже о людях».

— Да тут и не живет никто, — глухо сказал первый помощник из-под мехового капюшона парки.

«Ад, капитан, вот что это такое. Ледяной ад».

— Ну что за суеверия, — поморщился Николас, и, вскинув голову, крикнул: «Эй, на марсе, что там впереди?»

— Льды, капитан, и больше ничего, — раздался усталый голос матроса сверху. «Ворон» чуть поскрипывал под легким западным ветром, и Николас, взяв подзорную трубу, подумал:

«Если мы сейчас упремся в ледяное поле, надо будет послать партию охотников на землю.

Местные, наверняка, живут где-то рядом, просто немного дальше к югу».

— Дети еще спят, — раздался сзади тихий голос Констанцы. Николас повернулся, и чуть отодвинув ее капюшон, ласково поцеловал смуглый, высокий лоб. «Наверное, придется этой неделей встать, — тяжело вздохнул капитан и, посмотрев на серо-белые, бесконечные льды вокруг, добавил: «Не хотелось бы тут, конечно, но больше негде».

Констанца молчала. Николас увидел, как блестят ее темные глаза и торопливо, тихо сказал:

«Ну что ты, любовь моя, все будет хорошо. Припасы у нас есть, порох тоже — не пропадем».

Жена вдруг взяла у него подзорную трубу, и, не говоря ни слова, прошла на нос корабля.

Она долго вглядывалась в горизонт, а потом попросила: «Иди сюда, Николас».

Он увидел темную полоску неба над ледяной пустыней и, обернувшись к первому помощнику, велел: «Даже если промоина, по которой мы идем, закроется, я сам с киркой в руках первым спущусь на лед, и буду его разбивать. На западе открытая вода».

— Полынья, — пробормотал моряк, но прекословить не стал.

— Моя вахта, — Николас встал к румпелю и осторожно направил «Ворона» вперед — по узкой полоске воды. Констанца осталась на носу, и вдруг, повернувшись к мужу, сказала:

«Чувствуешь?».

Николас вдохнул легкий запах соли, и тихо ответил: «Да».

Над головой закричали, забили крыльями чайки, и он увидел очистившееся от туч, темно-синее небо. Ворон входил в огромное пространство воды, — без конца, чуть волнующееся, бьющее белыми гребнями волн о борт корабля.

— На запад, — стиснув зубы, приказал капитан Кроу.

— Нет, — внезапно приказала Констанца. «На юг. Следи за берегом, — она махнула рукой в сторону далекой, освещенной розовыми лучами солнца земли. «Мы огибаем мыс, — добавила жена.

Ветер задул сильнее, «Ворон» накренился, и капитан Кроу услышал сзади потрясенные голоса: «Что это?».

Корабль миновал землю, — Николас разглядел в подзорную трубу какие-то постройки из китовых костей, — и прямо по курсу капитан Кроу увидел простирающееся во все стороны море.

— Папа, — раздался снизу любопытный голосок Джордана, — что это?

Констанца взяла детей на руки, и, тряхнув головой, скинув капюшон парки, — рыжие косы забились на крепком, северном ветру, ответила: «Это Тихий океан, милые».

Питер оглядел лазоревыми глазами стаи чаек, темную, без единой льдины воду, и, положив руку на маленький, играющий алмазами крест, вдруг сказал: «Нам надо на восток. К Марте».

Николас наклонился, и, поцеловав мальчика в лоб, улыбнулся: «Обязательно, Питер.

Сначала пойдем на юг, а потом — дальше».

— Дальше, — повторил ребенок, и, вывернувшись из рук матери, уцепившись за борт «Ворона», еще раз шепнул, слушая крики птиц: «На восток».

Нелли Шульман

Вельяминовы — Дорога на восток

Книга первая

Золоченый кузнечик на башне Фанейл-холла вертелся под сильным ветром с моря. Небо было темным, по нему чередой шли мрачные, рваные тучи. Корабли в гавани, поскрипывали, качаясь на легкой волне. Сыпал острый, мелкий снег, таявший на булыжниках площади.

Меир Горовиц поежился. Замотав вокруг шеи шерстяной, грубой вязки шарф, засунув руки в карманы редингота, юноша стал взбираться по узкой улице, что вела в сторону Бикон-Хилла.

В городе, — он на мгновение остановился и прислушался, — было тихо, только внизу, у порта, гомонили в тавернах моряки.

— Слишком тихо, — подумал юноша. Нащупав зашитые в подкладку редингота письма, он усмехнулся: «Впрочем, так и надо. Нечего привлекать внимание раньше времени».

Он поднял голову — маленький, двухэтажный, под черепичной крышей домик, — красного кирпича, стоял на углу Бикон-стрит. Меир увидел медную табличку: «Доктор Элайджа Горовиц. Прием без записи».

— Хаим не поменял еще, — Меир стянул зубами перчатку и нежно погладил табличку. «Папа, папа, вот и похоронили тебя. В Ньюпорте, как и маму, рядом с ней». Он вздохнул, вспомнив золотые, алые кроны деревьев, зеленую траву вокруг серых надгробий и стройный силуэт белокаменной синагоги за воротами кладбища.

Дверь внезапно распахнулась. Он услышал восторженный визг: «Братик! Приехал!»

— Ханука же, — ворчливо сказал Меир, целуя младшую сестру, что повисла у него на шее. «И я обещал».

Мирьям встряхнула каштаново-рыжими косами и стала считать на пальцах: «На обед будет рыба жареная, курица, — я к мистеру Лопесу ходила, он сразу десяток зарезал, холодно же, долго пролежат, тыквенный суп и пирог миндальный. Я кое-что тебе с собой дам, как в Нью-Йорк поедешь, ты же кое-как там обедаешь, наверное?»

Меир посмотрел в синие, серьезные глаза: «У меня же патрон, дорогая сестра, а у патрона — семья. Миссис Леви отлично готовит, так что я не похудел».

— Не похудел, — раздался с порога голос старшего брата. Хаим Горовиц, — высокий, светловолосый, с темно-серыми, как грозовая туча, глазами, стоял, прислонившись к косяку двери. Он наклонился и поцеловал каштановые кудри Меира. «Как там наш будущий таможенный брокер — справляешься?»

— Мистер Леви меня хвалит, — Меир подышал на руки. В тепле передней они стали немного согреваться: «Так что не ругай меня, что я не пошел в университет. Как твои занятия?»

— Может, еще и решишь учиться, — Хаим подтолкнул младшую сестру к гостиной. «Иди, приготовь там все, Мирьям, мы сейчас».

Девочка закатила глаза, и, выпятив губу, закрыла за собой дверь.

— Четырнадцать лет, что ты хочешь, — пожал плечами Хаим и вдруг подумал: «А мне самому — восемнадцать. Ну что делать, папы больше нет, значит теперь и Меир и Мирьям — на моих плечах».

— Занятия хорошо, — Хаим посмотрел в окно, за которым не было ничего, кроме темноты и бьющегося в мелкие переплеты стекла снега. «В следующем году сдаю экзамены и смогу уже сам принимать пациентов. Пока-то я доктору Абрахамсу ассистирую, ты помнишь его, друг отца».

— А что, — Меир устроился на каменном подоконнике, и взглянул на брата сине-серыми, большими, красивыми глазами, — как у вас там, в Гарварде, заставляют евреев ходить в субботу на занятия? В университете Род-Айленда этого не требуют, мне патрон рассказывал, он ведь его заканчивал.