— Степа, — сказал мальчик, не вытирая слез. «Степа, это ты?»

— Я, родной, — юноша встал на колени у кровати и обнял брата, — сильно, так как еще никогда не обнимал.

— Все кончилось, — шепнул он на ухо плачущему навзрыд ребенку. «Слышишь, Петька, все кончилось. Я с тобой»

Каждое утро Степан ходил к морю. Вдова чухонка, у которой он брал комнату, поднималась до рассвета — подоить корову, сбить сливки, испечь булочки к завтраку. Степан быстро выпивал чашку кофе, — сначала было горько, а потом пришлось по душе, — и шел на берег.

Море — серое, просторное, низкое, — лежало перед ним, и еще спало. Теперь юноша знал, что, когда встанет солнце и разойдутся облака, море заиграет голубым и лазоревым, подует несильный, приятный западный ветер и побегут, сколь видит глаз, белые барашки волн.

В порт заходили ганзейские корабли. Степан смотрел на них снизу — на флаги за кормой, на развернутые паруса, на смуглых, обветренных матросов. Они резво карабкались по вантам, рулевой поворачивал румпель, и корабль, — ровно как по маслу, заходил на гладкую воду порта.

Разгружали тюки с дивными, волнующими запахами, с диковинными печатями, — будто арабскими или индийскими. Там были кофейные зерна и специи. Осторожно спускали вниз ящики с толстыми, зеленого стекла, винными бутылками. Засыпали в трюмы полновесную, золотую пшеницу — оттуда, с востока, в кою сторону Степан даже и не хотел смотреть.

На глазу он теперь носил черную повязку, а шрам от плети, хоша и зажил, но все равно выделялся на щеке. Вдова цокала языком и вздыхала: «Такой красивый юноша, как жалко!»

Однако же колыванские девицы — Степан это приметил, — ровно и не обращали внимания на его рану. Наоборот, бросали они на юношу взгляды жаркие, такие, что с непривычки, и обжечься можно было.

Степе было не до этого — Петенька был пристроен под крыло вдового купца Клюге, — тот, получив грамотцу от Никиты Судакова, с удовольствием взял мальчика в обучение торговому делу, — а Степан дневал и ночевал в порту. Даже снились ему паруса и мачты.

Наблюдая за кораблями, он выучил уже кое-какие команды и названия такелажа, что хриплыми голосами произносили немецкие и английские капитаны.

Мартин Клюге дал ему записи и карты, что остались от его брата, утонувшего несколько лет назад в Северном море, и по ним Степан учил навигацию — мучаясь и проклиная свой пока еще корявый немецкий язык.

За обедом в доме у Клюге хозяин вдруг посмотрел на Степана и сказал:

— Завтра должна прийти «Кларисса» из Гамбурга. Там капитаном товарищ брата моего покойного, если хочешь, я могу замолвить за тебя словечко.

Степан ровно камнем обернулся, — ничего не мог ответить.

— Конечно, — рассудительно проговорил Мартин Клюге, — штурманом тебе, Стефан, рановато еще…

— Да хоть бы и матросом! — горячо сказал Степан. «Да хоть кем, только бы в море!»

— Вот и брат мой, Пауль, упокой Господи душу его, такой же был, — вздохнул купец. «И как вы такие рождаетесь — с солью в крови? Вроде у вас в Московии одно море, и то далече — не иначе, как Господь вас выбирает».

— Степа, — спросил Петенька, — «а ежели тебя на корабль возьмут, ты мне ракушку привезешь из теплых морей?»

— Привезу, конечно, — улыбнулся старший брат.

— Петер скоро лучше меня будет в счислении разбираться, — улыбнулся Клюге. «Я так думаю, через годик в училище надо будет его отдавать, опять же, с другими мальчиками ему веселее будет, да, Петер?»

— Мне бы еще языки выучить, — страстно сказал Петенька. «Латынь-то сейчас не больно уже нужна, я ж не в священники хочу, а вот для торговли одного немецкого не достанет, английский нужен, да и французский тоже».

Степан посмотрел на брата и почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. Стоило ради этого кору грызть по новгородским болотам прошлой осенью, стоило хлебать тину в ледяном Чудском озере — ради того, чтобы брат его единственный сейчас, спокойно сидя в теплой комнате, так серьезно говорил о том, какие языки нонче надо учить.

— Пойдем, Стефан, покурим на дворе — поднялся Мартин Клюге. «Петеру еще задачи решать надо».

Над Колыванью разливался цветущий, щебечущий голосами птиц апрель. Купец набил трубку и посмотрел на юношу:

— Думаю я, Стефан, если возьмут тебя на корабль, надо нам с Петером года через три-четыре далее перебираться. Хоть и жаль насиженное место покидать, сколько уж столетий тут семья наша живет, — однако не нравится мне, как ваш царь на Ливонию смотрит.

— Не мой он царь, — сердито сказал Степан, затягиваясь вкусным табаком.

— Это да, — Клюге улыбнулся. «Прости, не подумав, сказал. Так вот — если московиты сюда войной пойдут, то ни о какой торговле уже думать не придется — ноги бы унести. А я, тем более, за Петера отвечаю — пока он в года не войдет, и не передам я ему дела».

— А куда ехать-то думаете? — спросил Степан.

— Можно в Гамбург, а можно и в сам Лондон, — Клюге улыбнулся. «Сейчас с Новым Светом пока выгодная торговля, хотя испанцы, паписты эти, все там к рукам прибирают потихоньку.

Ну, посмотрим.

Петеру к тому времени уже лет десять или одиннадцать будет, проще переезжать, когда ребенок не маленький. А ты, Стефан, кабачок, что старый Ханс в порту держит, знаешь?»

— Знаю, — ответил Степан. «Только не заходил туда никогда».

— Ну, так завтра к ночи загляни, — хлопнул его по плечу Клюге. «Капитан «Клариссы» всегда там гуляет после плавания».

Прозрачный вечер опустился на Колывань, месяц, будто тонкий леденец, висел в медленно синеющем небе и всходили над морем бледные звезды.

Степан толкнул дверь кабачка и закашлялся — едкий табачный дым сизыми слоями висел в воздухе.

— А, Меченый, — поднялся из-за столика низкий, коренастый человек с отрубленным саблей ухом. «Иди к нам».

— Ты уж извини, что я тебя так называю — капитан Якоб Йохансен налил Степе пива. «Я, как видишь, тоже — он усмехнулся, — не красавец. Берберы на абордаж брали южней Сицилии.

Однако их капитана рыбы едят, а я ничего — жив и кораблем командую. Что умеешь, Стефан?»

— Ничего не умею, — честно ответил юноша.

— В море ходил когда-нибудь? — вздохнул Якоб.

— Каждое утро смотрю на него, — Степан отпил пива и добавил: «Была б моя воля, так я на суше и не жил бы».

— Глаз-то тебе кто выбил? — поинтересовался капитан. «Дрался, что ли?»

— Царь Московии, плетью, — спокойно ответил Степан. «Я его заколоть пытался — за честь сестры-покойницы мстил, а потом из тюрьмы бежал».

Над столом повисло молчание.

— Смотри, — нарушил его Йохансен и стал чертить угольком по деревянному столу. «Завтра загрузимся зерном, и вернемся в Гамбург. Там возьмем коров, — глаза б мои не видели этот живой груз, грязи от него не оберешься, но деньги хорошие. Пойдем в Ньюкасл, там коров — на берег, берем шерсть, идем в Геную. А там посмотрим.

На борту я царь и бог, если что не так сделаешь, могу и кошкой перетянуть. Плавать умеешь?»

— Умею, — сглатывая комок в горле, сказал Степан.

— Ну, так что, согласен? — Йохансен пытливо глянул на него.

— Да, — твердо сказал Степан.

— Ну, за это выпить надо! — капитан прищелкнул пальцами. «Ханс, дружище, тащи нам еще пива, выпьем за нового матроса на «Клариссе». Прозвище-то как твое, Стефан?»

— Да так, как ты и сказал, — Меченый, — Степан залпом осушил кружку.

— Ну, за Стефана Меченого! — улыбнулся Йохансен. «Попутного тебе ветра!

Полуденное солнце заливало гавань беспощадным светом, на берегу не было ни единого человека, горожане попрятались в увитые зеленью тенистые дворы, поближе к плеску фонтанов.

На палубе было невыносимо жарко. Степан Воронцов подозвал помощника.

— Вечером возьмем товар, ночью выйдем. Ветер пока восточный, нечего время терять, к рассвету доберемся до Лагуша.