— Поднять паруса! — крикнул Николас матросам. «Мистер Хантер, — он принял от помощника подзорную трубу и оглядел горизонт, — ну, больших айсбергов у нас в пределах видимости нет, а эти куски мы легко обойдем».

Констанца поглядела на бирюзовую, прозрачную воду, на стаи птиц, что метались над берегом, и услышала печальный лай от деревянного здания фактории. Тунерк поставил лапы на борт и тоже залаял, смотря в сторону берега.

— Да встретитесь вы еще, — рассмеялась Констанца, гладя собаку по голове, — приедешь в следующий раз, тут твои щенки уже подрастут.

Тунерк грустно клацнул зубами и улегся у ног Волка. Тот наклонился, и, поцеловав стриженый затылок Мэри, тихо сказал: «Королева Мария Медичи расплачется, когда узнает, что я тебя спас изо льдов, дорогая моя Нанук. Ее величество обожает такие истории, — как в рыцарских романах. Так что готовься — тебе придется рассказывать об этом всем придворным, мадам де Лу».

Энни с Джоном поднялись на палубу и девушка улыбнулась: «Они спят пока оба, и Джордан, и Марта, так что можно постоять, попрощаться с севером.

— Ну, — Николас подошел к ним и обнял жену за плечи, — мы не прощаемся. Да и вы, — он взглянул на Волка, — тоже, да?

Тот усмехнулся, и, помахав рукой людям, что стояли на берегу, ответил: «Ни в коем случае, капитан Кроу. Мы сюда еще вернемся».

Волк помолчал, и, чувствуя рядом спокойное дыхание Мэри, закрыв глаза, ощутил на лице лучи уже теплого солнца. Над «Вороном» вились, клекотали чайки, и он, посмотрев на английский флаг, что развевался над мысом Надежды, добавил: «Вернемся домой».

На поварне городской усадьбы Вельяминовых вкусно пахло свежими пирогами. Лиза оглядела стол, и, посчитав на пальцах, строго сказала ключнице: «Федор Петрович голодным приедет, они же с Петром Федоровичем вперед царского поезда скачут, сама знаешь, как в этих кабаках, что на дороге, кормят. Так что десятка мало будет, еще сделайте. И щи достань мне, попробую».

Лиза наклонилась над горшком, и, прикоснувшись губами к деревянной ложке, кивнула: «В самый раз».

— Со смутой этой, — подумала она, выходя из поварни, поднимаясь в женские горницы, — и еду нечем заправлять стало. Торговли нет, у кого из Немецкой слободы еще пряности и остались, припрятанные, дак втридорога за них дерут.

— Ну, ничего, — она на мгновение приостановилась и, схватившись за новую, пахнущую смолой бревенчатую стену, чуть подышала, — сейчас царь Михаил Федорович до Москвы доберется, мы и уедем. В Краков сначала, хоша с пани Мирьям повидаемся, а потом — дальше.

В светлице у невестки было прибрано, маленькое окно — распахнуто на купола Крестовоздвиженского монастыря. Лиза посмотрела на стрижей, что метались в голубом небе, и услышала ласковый голос: «Матушка, Лизавета Петровна, посмотрите — правильно я делаю?»

Лиза наклонилась над большими пяльцами и улыбнулась: «Да все хорошо, Марьюшка, и аккуратно как у тебя получается, молодец».

Она увидела, как девушка сжала нежные пальцы и, присев, вздохнув, взяла ее за руку: «Да вернется скоро Петр Федорович, милая, не скучай ты так. Сама знаешь — никак нельзя им было в Кострому не поехать, все бояре там».

— А потом в Польшу уедет, — Марья Ивановна вздохнула и утерла маленькую слезинку, что выкатилась на белую, будто жемчужную щеку.

— Так он на службе государевой, Марьюшка, — Лиза потянулась и поцеловала невестку. «И в Польшу поедет, а потом — в Астрахань, ты же слышала, туда Заруцкий этот с пани Мариной убежали. Что ж теперь делать, привыкай».

— Лизавета Петровна, — девушка зарделась, и, оглянувшись на дверь, понизила голос, — а когда у меня уже…». Она вздохнула и опустила изящную, в лазоревой, шелковой кике, голову.

Лиза рассмеялась. «Да вы третий месяц, как повенчались, милая, не всегда сие сразу-то бывает. Подожди немного, и все случится. Пойдем, — она встала, и Марья, увидев, как чуть покачнулась свекровь, озабоченно спросила: «Что такое, Лизавета Петровна?».

— Голова чуть закружилась, — рассеянно ответила Лиза, спускаясь по лестнице в крестовую горницу. «Давай, милая, я книги-то достала все, сейчас будем разбираться, что у нас с припасами. Хорошо, что ты и писать, и читать умеешь, — Лиза усмехнулась, — редко, кто из бояр дочерей оному учит».

— Понесла, — грустно подумала Марья, усаживаясь за покрытый бархатом стол напротив свекрови. «Вон, бледная какая, похудела, и тошнит ее, почти каждый день, и не только утром, слышу же я. Тридцать семь скоро будет, а понесла. А мне семнадцать…, - девушка, было, прикусила губу, но тут, же твердо сказала себе: «А ну не смей! Правильно Лизавета Петровна говорит, ждать надо, и Богу молиться».

— Ну, — Лиза подвинула ей книгу, — ты читай, а я отмечать буду — чего в кладовых недостает, чтобы грамотцу потом в подмосковную послать.

— Икры соленой — пять десятков бочек, — раздался размеренный голос Марьи. Лиза, улыбнувшись, незаметно положила руку на живот. Она вздохнула про себя: «Хоша бы у них с Петей все хорошо было».

Марья Воронцова-Вельяминова наложила засов на дверь, и, опустившись на живот, пошарила под лавкой. Она вытащила на свет маленький сундучок, и, встав на колени, откинула крышку. «Кинжал, — девочка погладила золотую, изящную голову рыси, — деньги, — она взвесила на руке кожаный мешочек, — надо будет еще рубаху и шаровары с кафтаном у Степы взять, и перешить потихоньку. Хорошо, что я умелая, быстро все сделаю».

Девочка внезапно села, привалившись спиной к лавке, и горько подумала: «Но ведь так нельзя, нельзя. Как батюшку и матушку бросать, не дело это, грех». Она взглянула на стол, и, поднявшись, открыв Писание, тихо прочитала: «И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе».

— Он не боялся, — Марья все смотрела на черные буквы, что покрывали страницу. «Господь его вел, и он — не боялся. Так же и я, — она наклонилась, и, быстро поцеловав книгу, подумала: «Ее тоже с собой возьму. Только, может не стоит, может, подождать, матушка же говорила — мы в Краков поедем, к пани Мирьям и мужу ее. Они хорошие, я помню, выслушают меня, подскажут что-нибудь».

Девочка задвинула сундучок обратно под лавку, и, подперев щеку рукой, забралась с ногами на постель. «Никто тебя и слушать не будет, — горько сказала себе она, — ты же дитя еще, помни. Надо самой».

Марья закрыла глаза: «Отсюда в Киев, потом — в земли валашские, потом — в Стамбул. А там как? Там ведь турки. Батюшка в Стамбуле родился, только он не помнит ничего, маленький был еще. Элияху говорил — из Стамбула можно до Святой Земли добраться, по морю. Там, в Иерусалиме, наши родные живут, дедушки Никиты сыновья. Как там окажусь — так весточку и пошлю, чтобы батюшка с матушкой знали, где я.

— А там уж, — Марья перевернулась на живот и поболтала ногами в воздухе, — там легко будет.

Работы я не боюсь, — девочка улыбнулась, — с голоду не умру. Вот только Элияху…, - она посмотрела на бревенчатую стену горницы, и вдруг тихо, безысходно расплакалась, уткнув голову в шелковую подушку.

Высморкавшись, вымыв лицо в нужном чулане, Марья мрачно вскинула голову: «Ты помни, что Господь Аврааму говорил, вот и все. И ни о чем больше не думай».

Она быстро заплела косы и крикнула, — в дверь уже стучали, — «Иду, матушка!».

Целовальник поставил на выскобленный деревянный стол блюдо с запеченным поросенком и подмигнул: «Водочки еще бутылочку принести?»

— Хватит и одной, — усмехнулся Федор, — ты нам лучше, мил человек, кваса еще налей, уж больно он у тебя хорош.

— Единым мигом все будет, бояре, — целовальник отдернул стираную, холщовую занавеску, что отделяла чистую половину кабака.

Федор достал кинжал и, разрезая мясо, посмотрел на сына. Петя сидел, уставившись в раскрытые ставни избы, за которыми было слышно ржание коней и щебет птиц.

— Весна, какая хорошая, — подумал Федор. «Дружная, сухая, вон, и жарко уже на дворе. Ехать как раз удобно будет».