Лето стояло отменное. Аарон смотрел на залитые солнцем поля, и заставлял себя не думать о том, что прочтет в письме. Почерк на конверте был незнакомым, да Анита и не знала латыни.

-Я должен был догадаться, что она в Италию поедет, - горько подумал Аарон, - тогда здесь волонтеры от Гарибальди были. Я видел афиши. Она девочка увлекающаяся, страстная натура..., Господи, только бы с ней все хорошо было. Впрочем, там тихо. Гарибальди на Капрере сейчас.

В гостиной сестры, в серебряной клетке, щебетали птицы. Ева стала разводить орхидеи. Сын построил ей целую теплицу, с паровым отоплением, и привез редкие растения из королевского ботанического сада в Кью. «Только все равно, - сестра обвела рукой букеты цветов в китайских вазах, - я даже послать их никому не могу». На столе Аарон увидел целую коллекцию фотографий графа Хантингтон, на деревянной лошадке, в лодке, на пони, вместе с Полиной и отцом.

-Она никогда не сможет обнять внука, - понял Аарон, - мальчику врачи запрещают сюда приезжать, пока он маленький, а потом..., Еве три года до шестидесяти. Господи, бедная моя сестричка...

Ева перехватила взгляд брата, из-под вуали послышался смешок: «Ничего, скоро он мне писать начнет. Счастливая Дина,  Моше при ней с Исааком еще долго останется».  Брат сидел, отпивая китайский чай. Загорелое, с рыжей, полуседой бородой лицо, было сосредоточенным. «Новости у него, - поняла Ева, - он еще ребенком такой был. Молчит, думает, в себе носит, а потом  придет к нам с Диной и совета просит. Или к маме».

Невестка написала ей, по секрету, что следующей весной опять ждет счастливого события.

-И этого внука не увижу, - с привычной болью подумала Ева, - Господи, только бы у Полины все хорошо прошло. Тридцать шесть лет ей, не девочка. Хотя в тот раз все гладко было. Они дочку хотят, я знаю.

Брат закурил папиросу, пожевав ее, и вытащил из кармана смятый конверт. «Читай, - велела Ева,  увидев, как дрожит его рука, - читай, милый».

Письмо было коротким. Настоятель монастыря василианцев в деревне Сан-Лука, в горах Аспромонте, в Калабрии, сообщал, что у него есть сведения об английской девушке, дочери священника по имени Аарон.

Ева принесла атлас. Они долго разглядывали носок сапога Италии. «Самая глушь, - заметил брат, - я помню, там Гарибальди высаживался, когда хотел на Рим идти. Там его и в плен взяли».

-Поезжай, - раздался решительный голос из-под плотной вуали, - бери отпуск и поезжай. В Италии сейчас спокойно. Доберешься по железной дороге до Неаполя. Наверняка, какие-нибудь рыбаки найдутся, что до Калабрии тебя доставят. Привези девочку домой, Аарон.

Он только кивнул и коснулся затянутой в черную перчатку, руки сестры.

Монастырь карабкался по скалам, до Аарона донесся звук колокола. Он перекрестился, подняв глаза к еще жаркому, летнему небу. Священник постучал тяжелым, медным кольцом в старые, деревянные, рассохшиеся ворота.

Настоятель  носил черную, потрепанную рясу. Он встретил Аарона в маленьком дворе, рядом с белыми стенами церкви. Каноник вспомнил: «Они по византийскому обряду молятся. На юге Италии, до сих пор много греков. И здесь, у них, чудотворная Мадонна Гор. Сюда паломничества устраивают».

На вымощенном грубым камнем дворе было тихо, из церкви доносилось пение монахов. Настоятель говорил с таким акцентом, что Аарон едва его понимал. «Пойдемте, святой отец, - он повел рукой, - потом..., присоединимся к службе».

-Мой ровесник, - понял Аарон, искоса поглядев на большие, сильные руки монаха, на темную, нестриженую, в седине бороду.  Настоятель привел его в маленькую, почти пустую келью. Аарон, опускаясь на грубую, деревянную скамью, глядя в темные глаза монаха, уже знал, что ему скажут.

Он все равно не верил. Священник сидел, опустив голову, невольно касаясь рукой креста у себя на шее, а потом заплакал, сдерживаясь, едва слышно. Отец Эмилио покачал головой:

-Мне очень, очень жаль. Мы здесь далеко от деревни, сами видите. Я, конечно, сразу отправил монахов за женщинами..., - настоятель покраснел, - однако ничего нельзя было сделать. Она не страдала, - монах потянулся и положил руку на плечо Аарону: «Не страдала, святой отец».

Она действительно не страдала. Настоятель вспомнил мгновенно побледневшее лицо, синеющие губы и ее шепот:

-Анита..., меня зовут Анита..., мой отец..., тоже священник, Аарон..., Англия..., - девушка вытянулась на залитой кровью постели. Отец Эмилио, что сидел, отвернувшись, не глядя на нее, прошептал: «Иисус, Святая Дева, примите рабу Божью Анну в объятья свои, даруйте ей покой в садах райских».

Он устроился рядом с Аароном. Священник плакал, опустив лицо в ладони.

-Вы простите, -  отец Эмилио помолчал, - что так долго письмо до вас добиралось. Пока оказия в Рим нашлась..., Ваша..., ваша девочка даже фамилии своей сказать не успела, святой отец.  Вы не волнуйтесь, мы ее похоронили, как положено, с мессой. На деревенском кладбище. Здесь у нас только монахи лежат, - он вздохнул: «Потом ему остальное скажу. Помолимся, после трапезы на кладбище сходим..., Там и скажу. Пока не надо».

-Мы вашу дочь поминаем в своих молитвах, и так всегда будет, святой отец, - заключил настоятель. «Я, к сожалению, не знаю, что она здесь делала..., Она  просто пришла к нам на порог,  без памяти почти..., Вы, наверное..., - он не закончил. Аарон кивнул, не поднимая головы:

-Да, я заберу ее домой, в Лондон. Там ее мать лежит, на нашем кладбище семейном. Они теперь..., - священник прервался, - рядом будут. Я бы хотел..., - он заставил себя успокоиться и потянулся за саквояжем.

Отец Эмилио поднял грубые ладони. Под ногтями была кайма земли. Аарон понял:

-Сам в огороде работает..., Господи, как мне теперь жить, как? Ради чего..., Похороню мою девочку, и откажусь от поста каноника. Отец Бенсон, в Оксфорде, давно хочет основать общину монахов. Поеду к нему, стану ему помогать. Так будет правильно.

-Что вы, - почти испуганно ответил настоятель, - что вы, святой отец..., Это наш долг, как христиан. Пожалуйста, не думайте о деньгах. Пойдемте, - ласково попросил итальянец, - помолимся вместе за душу усопшей. Пусть даруют ей Иисус и все святые покой, пусть она обретет вечную жизнь в садах райских.

Аарон стоял на коленях, перебирая простые четки, слушая знакомые слова мессы. Боль в сердце была такой, что он даже не пытался бороться с ней. Он вспоминал Аниту, маленькую, ковыляющую по зеленой траве их сада в Лидсе, вспоминал, как дочь, укладываясь спать, брала его руку и шептала: «Я люблю тебя, папа, давай помолимся вместе».  Он видел большие, зеленые глаза, и просил: «Доченька, прости, прости меня, пожалуйста, прости, что я тебя не уберег. Господи, как мне искупить свою вину?»

В церкви пахло ладаном. Когда служба закончилась, когда все ушли, Аарон остался перед статуей Мадонны Гор.  Он вытер слезы с лица: «Привезу девочку домой, похороню ее, а потом..., Потом останется только доживать жизнь. Ничего другого у меня больше не будет».

Его накормили вместе со всеми, в скромной трапезной, монастырским хлебом и овощами. Отец Эмилио вздохнул: «Пойдемте». До деревни было три мили, по вьющейся тропе. Горы  заливало сияние заката, с моря дул соленый, легкий ветер. «Тогда..., год назад, - внезапно сказал настоятель, - здесь был синьор Гарибальди, со своими добровольцами. Я не знаю, конечно...»

Аарон махнул рукой: «Какая разница, отец Эмилио? Где их теперь искать, этих людей? Аниты больше нет, вот и все. Святой отец, - он остановился, - а от чего моя дочь умерла?»

-Она не страдала, - упрямо повторил отец Эмилио и сжал губы. Они дошли до маленького, огороженного каменной стеной кладбища. Крест был совсем простым, деревянным, на нем было вырезано только имя. Аарон долго стоял рядом. Наклонившись, потрогав теплую землю, священник пообещал:

-Я привезу тебя домой, доченька. Привезу, и ты будешь рядом с мамой. Тебе там будет..., - он сжал руку в кулак и услышал голос настоятеля: «Святой отец..., Я вам должен..., должен показать что-то».