Мать и бабка, шурша подолами закрытых платьев, сшитых по последней моде с широкими, падающими вниз рукавами, со сборчатыми, пышными юбками, направились за ней.  Ханеле была в темно-сером шелке, отделанном черным кружевом, дочь  в наряде цвета глубокого аметиста.

-Зачем она это делает? - спросила младшая женщина.

Ханеле вздохнула: «Не суди ее строго. Если бы ты оказалась на ее месте, ты  бы так же поступила, дорогая моя».

Алые губы раздвинулись в улыбке: «Ты поэтому меня на Святую Землю не взяла, когда папа умер?»

Старшая женщина покачала головой:

-Я бы не позволила тебе так закончить. Ты же дочь моя. Как не позволила  тебе в Сибирь отправиться. Хотя, если бы ты там оказалась, все бы завершилось гораздо быстрее. И этим, - она кивнула на дома напротив, - нечего в Амстердаме делать. Мирьям всего четырнадцать лет, но рисковать не надо. Мы их туда и не пустим, - она похлопала дочь по руке и подмигнула ей: «Сегодня гроза будет».

Младшая Хана внезапно поежилась. Чем старше становилась мать, тем чаще от нее веяло мертвенным, могильным холодом.  Она будто не менялась. Ей шел девятый десяток, но никто не давал матери больше шестидесяти. Белая, гладкая кожа была лишь немного тронута тонкими морщинами. Серые, дымные глаза рассеянно смотрели куда-то вдаль.

Мать,  внезапно, махнула рукой на юг: «Там уже ничего не остановить, дорогая моя. Да и не стоит, - она пожала плечами. Прикрыв веки, женщина увидела большого, черного ворона, что парил над ледяной равниной.

-Все будет так, как будет, - завершила Ханеле.

Они отправили письмо в Лондон еще прошлой осенью, со знакомыми торговцами. Потом  мать, вздохнула: «Одна я осталась. Марта умерла. Она  счастливой ушла, нашелся мальчик».

-Мальчики, - поправила ее дочь и натолкнулась на ледяной взгляд серых глаз.

-Он другой, - коротко сказала мать и вдруг рассмеялась: «Наша внучка с ним увидится. Впрочем, он, конечно, ей не помешает. Ей никто не помешает».

Ханеле сидела, поглаживая белую кошку, в раскрытое окно дома были слышны клики аистов, пахло распустившимися на лугу цветами.

-Господь, - мать аккуратно сняла кошку с колен, - очень их любит, милая моя, правнучку Марты и внука ее. Такие души редко встречаются. Правильно девочка говорит, пока они вместе, смерть бессильна.

-А они всегда будут вместе? - спросила ее дочь.

-Нет, - только и ответила мать: «Здесь я ничего сделать не могу».

Они свернули на Маршалковскую. Ханеле подумала: «Аарон тоже счастливым умер, у меня на руках. Любил он меня все же».

-На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью, - вспомнила Ханеле: «Так оно и случится, конечно. Это еще увижу. А потом..., - она опять уткнулась взглядом в туманную, серую пелену и услышала жалобный, отчаянный крик младенца.

Ханеле помотала головой, отогнав от себя этот звук. Взяв дочь покрепче под  руку, женщина шепнула ей: «Хорошую мы девочку вырастили. Теперь пусть правнучку нам родит».

-Родит, - уверенно ответила младшая Хана, глядя на изящную фигуру дочери, на узкие бедра, скрытые скромным, девичьим, невинным платьем.

-Не сейчас, конечно, - она усмехнулась, - но мы никуда и не торопимся.

Внучка свернула зонтик. Качнув тяжелым узлом вороных, густых волос, девушка позвонила в дверь с медной табличкой: «Пани Зайончковская, моды и платья».

Над Варшавой повисло грозовое, черное небо. Вдали, за рекой, слышались раскаты грома,  белое сияние молний отражалось в окнах домов. Хлестал сильный, холодный дождь. Франтишек приоткрыл створку окна и закурил папироску:

-Сегодня они никуда не пойдут, поздно. Можно, - он выпустил клуб дыма, - отправляться по домам. Или куда-то интереснее, - он подмигнул Ицику.

-Я у мамы обедаю, - нежно сказал Копыто и посмотрел на свой хронометр: «Экипаж возьму. Если я промокну, мама волноваться будет. В ее возрасте это опасно. Принесу тебе пирог с медом, - он взял свою куртку, - моя матушка его отменно делает, лучший в городе».

Дверь, что вела на чердак, приоткрылась от порыва ветра. По ногам хлестнуло ледяным холодом. Молния, казалось, ударила в самую крышу дома. Франтишек, выронив папиросу,  выхватил свой револьвер. Деревянные стены осветились призрачным, холодным светом.

-Что это? - заикаясь, спросил Копыто. Огненный шар висел над полом, потрескивая, из него вырывались какие-то искры. Франтишек вспомнил: «Матушка мне рассказывала, она в детстве такое видела. Кого молния такая коснется, тому не жить».

-Не стреляй! - велел ему Копыто и вжался в стену.

-Не надо, - согласился женский голос. Она тоже будто плыла по воздуху, высокая, тонкая, в черном платье.

-Это ее бабка, - понял поляк: «Говорят, что у евреев магия есть, особая. Они могут демонов вызывать, из преисподней».

-Нет такого места, - бледные губы улыбнулись: «Вернее оно везде. Если я этого захочу. Пан Блау, -  велела  Ханеле Франтишеку, - достаньте свой список и вычеркните оттуда номер один. Господин Копыто, вернее, Гиршфельд, - Ханеле ласково посмотрела на него, и Копыто упал на колени, - господин Гиршфельд, взгляните сюда».

Он подчинился. «Нет, я прошу вас, прошу..., - забормотал Копыто, - прошу, госпожа, только не трогайте мою матушку…, Она старая женщина, никому не причинила зла...»

-Вот и вы не причиняйте, - посоветовала ему Ханеле.

-Пан Блау, - она, непонятно как, оказалась рядом с поляком. Тот еще успел подумать: «Она прошла через этот шар. Через огонь. Она демон, демон...»

-Можно сказать и так, - согласилась женщина: «Теперь вы, пан Блау. Вот что случится с вами, если вы поедете в Амстердам».

Франтишек затрясся и  тонко, жалобно прокричал: «Уберите! Я прошу вас, я не могу, не могу...»

Ханеле наклонилась к нему: «Это может продолжаться вечно. Ну! - она протянула руку. Франтишек задрожал: «Если она меня тронет, я умру. Не может человек жить после такого».

-Может, - возразила Ханеле: «Впрочем, вы сами видели, как». Женщина усмехнулась: «Поищите кого-нибудь в Берлине. Всего хорошего, - она повернулась. Франтишек, вдруг, спросил: «А здесь? В Варшаве?»

-Вся остальная Варшава, - донесся до него тихий голос, - меня не интересует.

Шар исчез, сияние угасло. Поляк, привалившись к стене, перекрестился, в первый раз за последние два десятка лет. Копыто хватал ртом воздух. Встав на четвереньки, он закашлялся:

-Дед..., дед  мне говорил, я ребенком был тогда..., Я ему не верил, думал, это сказки. Они все бессмертные, Франтишек…, Они могут летать по воздуху, и оборачиваться животными, они видели ад и рай, они видели Бога..., - провыл Копыто.

-У вас нельзя, - удивился Франтишек, вспомнив уроки ксендза в своем деревенском костеле: «Даже Моисей, и то...»

Копыто мрачно закурил:

-Знаешь, после Моисея еще немало разных вещей случилось. Не надо их, - он махнул рукой в сторону двери, - тревожить. Давай завтра блондиночку навестим, пани Якобсон. У нее хупа на следующей неделе, как я выяснил. Тянуть незачем. У них в семье детей много, не обеднеют, - Копыто вытер холодный пот со лба и поднялся: «Велю своим ребятам быть наготове».

Когда он ушел, Франтишек выдохнул: «Черт с ним, с Амстердамом. Скажу, что там никого подходящего не было. Из Берлина им девку привезем, какая разница? Господи, как бы теперь забыть то, что она мне показывала, ведьма проклятая?»

Он взглянул в окно и отшатнулся. Бархатные гардины в их гостиной были раздвинуты. Старшая пани Горовиц помахала ему. Гроза утихала, уходя на запад. Франтишек, закутавшись в свою куртку, стуча зубами, свернулся в комочек на запыленных половицах чердака.

В номере пансиона было тепло, пахло хорошим кофе. Ханеле, вернувшись к столу орехового дерева, взяла серебряный кофейник. Она ласково улыбнулась, глядя на дочь и внучку. Девушка сидела за книгой, дочь  вышивала бархатную мантию для свитка Торы.

-В синагогу пожертвуем, - удовлетворенно решила Ханеле, откидываясь на спинку уютного кресла: «К осенним праздникам Хана закончит». Она отпила кофе и положила длинные пальцы на руку внучки: «Мы завтра с мамой твоей к раввину обедать пойдем, там и  переночуем.  Извинимся, скажем, что ты себя плохо чувствуешь. Вино с утра из лавки принесут, сладости  тоже».