Внучка только скромно опустила длинные, черные ресницы и наклонила голову.

Ханеле, поглаживала ее по  руке: «И для евреев такое хорошо будет. Как сказано: «Кто знает, не для такой ли поры и достигла ты достоинства царского», - она нежно коснулась гладкой, белой щеки.

-Я сделаю все, что надо, бабушка, - успокоила ее девушка.

На перроне Венского вокзала было шумно, пахло дымом, сновали носильщики. Сквозь стеклянную крышу било яркое, утреннее солнце. Федор, в отлично скроенном, светло-сером, летнем костюме, с шелковым галстуком, сидел, закинув ногу на ногу. Он курил папиросу, просматривая газеты. Его поезд  на Бреслау и Берлин, отправлялся через полчаса. Багаж был уже в вагоне.

Он ездил налегке, с одним портпледом испанской кожи. Визит в Германию предполагался короткий. О фрейлейн Корнелии Брандт так ничего известно и не было. Федор намеревался сам, лично, проверить на месте,  куда делась бывшая ассистентка придворного врача.

-Не могла же она сквозь землю провалиться, - пробурчал Федор себе под нос, отпив кофе.

Рыжие, красиво постриженные волосы шевелил теплый ветер.

-Войну мы проиграем, - мрачно хмыкнул Федор, - британцы, кажется, решили снести Севастополь с лица земли. Адмирал Корнилов погиб, на Малаховом кургане, а если еще и Нахимова убьют... Хотя у нас там флота нет, пусть убивают, - Федор улыбнулся. Достав свой блокнот, он покусал серебряный карандашик:

-Когда вернусь в столицу, надо будет поговорить с его величеством касательно моей задумки. Нам отчаянно надо пополнить бюджет. Вряд ли кто-то будет против такого. Зачем России эта безжизненная пустыня на краю света?

Они приехали в Варшаву вчера вечером. Федор обеспечивал безопасность будущего наместника Царства Польского. Разместив, его в правительственной резиденции, Федор сам проверил и проинструктировал агентов охраны. Он, весело, сказал: «Через месяц мы с вами увидимся. Занимайтесь делами, и не волнуйтесь. Поляки, после того, как мы треть их отсюда в Сибирь сослали, более не опасны».

Он потушил папиросу, и полюбовался высокой, стройной девушкой. Та стояла, изучая расписание поездов, вывешенное на стене вокзала. Изящная, черноволосая голова была украшена шпильками с жемчугом.

-Когда я женюсь уже, - вдруг, тоскливо, подумал Федор: «Черт с ним, с приданым, у меня денег достаточно. Хочется каждый вечер видеть в постели красивую женщину, а не какую-то колоду. Все, что пока предлагали, иначе, как колодами, и не назовешь. Или синие чулки, любительницы философии. Ради Бога, пусть женщина читает, но что-нибудь легкое, не обременяющее разум. Впрочем, у них и разума-то нет. Мне жена нужна не для того, чтобы с ней о панславизме разговаривать, - Федор, невольно усмехнулся.

Девушка обернулась и посмотрела ему в глаза. У нее были белые, нежные щеки, черный локон спускался на прикрытую кружевом шею.

-Вот он какой, - Хана Горовиц отвела взгляд, - правильно мне бабушка сказала: «Сходи, посмотри на него, ничего он тебе, конечно, не сделает». Мы с ним  и не увидимся больше. Очень хорошо.

Она натянула перчатки и пошла к выходу со станции. Свернув газеты, Федор услышал девичий голос, что спрашивал его по-польски: «Пан больше ничего не желает?»

-Вы в российском городе, - холодно заметил Федор, бросая на стол монеты, - извольте говорить на языке империи, а не на вашем ляшском наречии, сударыня.

Девушка в фартучке и наколке густо покраснела. Федор увидел слезы у нее на глазах. Ударили в колокол,  носильщики сновали по вокзалу, крича: «Поезд на Бреслау отправляется через десять минут! Пассажиры, займите свои места!».

Он нашел свое отделение. Присев на бархатный диванчик, Федор заставил себя не вспоминать дымные, серые глаза незнакомой девушки. «Поеду в Баден-Баден, - решил Федор, - опробую рулетку, а по возвращении  женюсь, обязательно. Пусть на бесприданнице, неважно. Я просто хочу, чтобы меня любили».

Поезд тронулся. Он опустил веки и задремал. Ему снилась та девушка, на перроне Венского вокзала. Она, внезапно, обернулась фрейлейн Корнелией, высокой, стройной, с распущенными по плечам, каштановыми волосами.

-Найду, - пообещал себе Федор. Он спал, убаюканный мерным покачиванием вагона, и едва заметно улыбался.

На Маршалковской было людно, шумно, по мостовой двигался поток экипажей. Был ранний, теплый вечер, черепичные крыши домов окрасились золотом. Человек, сидевший в закрытом ландо, запряженном четверкой кровных лошадей, недовольно велел двум мужчинам в штатском, устроившимся на сиденье напротив: «Шторку отдерните, лето на дворе».

-Не положено, ваше высочество, - примирительно сказал один из охранников. «Поляки...»

-Здесь везде поляки, - ядовито ответил великий князь Константин Николаевич, младший брат императора: «Мне здесь жить, господа, не забывайте. Могу я хотя бы посмотреть на город?»

Жандарм вздохнул и раздвинул шторки.

Константин снял пенсне в золотой оправе. Хоть ему еще и не было тридцати, но читал он уже в очках. Протерев его,  великий князь вернулся к разложенным на коленях документам: «Молодец Федор Петрович. Третье Отделение свое дело знает. Охрана на совесть вышколена».

Он бросил взгляд в окно и увидел двух высоких, красивых женщин, что стояли, разглядывая витрину универсального магазина.

-Еврейки, - понял Констатин, - они так одеваются. Надеюсь, что Alexandre послушает голос разума и ослабит эти ограничения, с чертой оседлости. Стыдно перед европейскими странами. И надо, наконец, проложить железную дорогу в Варшаву. Невозможно в наше время ездить в экипажах на такое расстояние.

Город ему понравился. Варшава оказалась совсем, европейской, с железнодорожным вокзалом, и телеграфом. Константин вчера, за обедом в резиденции наместника, шутливо сказал: «Скоро и Москва у нас подтянется. Мы туда железную дорогу провели. Столицу не узнать».

Экипаж, внезапно, тряхнуло, что-то заскрипело, охранники выхватили револьверы. Константин услышал испуганное ржание лошадей. Упряжка рванулась вперед, с мостовой раздался высокий, отчаянный женский крик.

-Немедленно остановитесь! - велел Константин, и почувствовал, как лошади успокаиваются.

-Врача! - донеслось из толпы, собравшейся на тротуаре: «Позовите врача!».

Он, не обращая внимания на жандармов, открыл дверцу экипажа и выскочил наружу. Девушка в светлом, скромном платье, с растрепавшимися, вороными волосами, мертвенно бледная, лежала на мостовой. Вокруг были разбросаны книги. Константин, краем глаза, увидел, что они на русском.

-Боже, бедняжка, - гудела толпа, - она переходила улицу, поскользнулась…, Какое несчастье...

Великий князь опустился рядом с девушкой: «Господи, какая красавица…, И молоденькая совсем, ей двадцати нет. Только бы все обошлось…»

Он снял очки, и наклонился над бледным лицом: «Сударыня..., сударыня, вы меня слышите? Пожалуйста, подайте знак, если да».

Огромные, серые глаза распахнулись. Она шепнула, слабым голосом, по-русски: «Простите, сударь, это я виновата…, Я зачиталась, не видела...»

-Он красивый, - лукаво подумала Ханеле, глядя в его взволнованные, голубые глаза. Мужчина был высоким, изящным, со светло-каштановой, ухоженной бородкой, в черном, траурном, сюртуке.

-Что вы, что вы! - испугался Константин. Он велел жандармам: «Соберите все книги, и вызовите врача для мадемуазель. Куда вас отвезти? - великий князь склонил голову и покраснел: «Простите, я бы хотел помочь вам сесть в экипаж..., Я доставлю вас домой, мадемуазель, и обо всем позабочусь. Еще раз извините меня, - он предложил ей руку. Хана, опираясь на нее,  пошла к ландо.

Устроив ее на сиденье, великий князь, все еще краснея, сказал: «Я очень, очень перед вами виноват, мадемуазель. Я  готов на все, чтобы загладить свою вину».

-Меня зовут Анна, - она нежно улыбнулась: «Спасибо вам, месье..., - Хана взглянула на него.

-Черт с ним, - внезапно решил великий князь: «Федора Петровича здесь нет, и, слава Богу, иначе он бы, все доложил Alexandre. Тот у нас верный муж, и от других того же требует. А я не хочу, хватит и того, что я женился без любви. Но какая она красивая, - Константин понял, что все еще смотрит на девушку.