— Конечно, — улыбнулась Белла, и, сладко потянувшись, добавила: «Тетя Мэри, а когда вы в море отправитесь — с кем я фехтовать буду?»

— Да вот с бабушкой и будешь, — рассмеялась Мэри и, помахав рукой дочери, что вышла на крыльцо, сказала: «Ну, посмотрим, какой там, у Энни обед получился!»

Камыши мягко шуршали под нежным, теплым ветром. «И вот, кузина Мария, — Дэниел опустил весла, — так мы и попали в Японию. Ну а потом матушка моя и отец встретились, и уже не расставались больше. Ну, пока…, - он бросил взгляд в сторону церкви и чуть вздохнул.

Мария подоткнула меховую полость — заснувшая Тео лежала у нее на коленях, — и тихо ответила: «Я ведь отца своего и не помнила, кузен Дэниел. Он меня видел один раз, как мне двух лет еще не было, а потом нас в монастырь заключили. А мама мне о нем не рассказывала, ну, да вы знаете, наверное, что со мной было, вам мистер Майкл говорил….»

Мужчина посмотрел в ясные, васильковые, большие глаза и кивнул. «Самое главное, — сказал он, — что это все прошло и более не вернется, кузина Мария».

Женщина погладила укрытую кашемировым чепцом голову девочки. Тео что-то пробормотала, и, зевнув, свернулась клубочком.

— Вы, смотрите, не простудитесь, — Дэниел потянулся и озабоченно поправил соболью накидку у нее на плечах, — хоть и солнце, но все равно — холодно на реке.

— Солнце, — задумчиво проговорила Мария. «Знаете, кузен Дэниел, я ведь почти всю жизнь его и не видела — солнца, нас под землей держали. Когда батюшка меня в Копенгаген привез, мы с ним сначала просто гулять ходили, в гавань, и я помню — стою на солнце, чаек кормлю и плачу. Не верила я, что такое счастье бывает».

Она обвела глазами тихую, зеленоватую воду Темзы, и вдруг добавила: «Смотрите, лебеди.

Какие красивые!»

— Лебеди, — сонно сказала Тео и заворочалась: «Есть хочу!»

Дэниел улыбнулся и, взявшись за весла, посмотрел на Марию. Одна золотистая коса падала ей на плечо, волосы были прикрыты коричневым, отделанным бронзовым кружевом, беретом.

Она опустила руку в воду и рассмеялась: «Еще холодная. У нас в Копенгагене море тоже холодное, но я все равно люблю по нему шлепать, босиком. А в Джеймстауне теплый океан, кузен Дэниел?»

— Океан — да, — он привязал лодку к пристани и сказал: «Давайте, я возьму Тео, вам так удобнее будет».

— Да она совсем маленькая, я справлюсь- Мария ласково посмотрела на зевающую девочку и протянула ему руку.

— Так вот, — продолжил Дэниел, когда они уже шли по тропинке к дому, — а реки там тоже холодные, в горах. И быстрые очень.

— Я сама! — потребовала Тео и, очутившись на земле, вприпрыжку бросилась к Энни, которая подхватила ее на руки.

— Кузен Дэниел, — внезапно сказала Мария, — мне так жаль. Вам, наверное, тяжело, — она коротко взглянула на него, — вы ведь здесь с вашей женой жили.

— Спасибо, — мужчина помолчал, глядя на дочь. «Тяжело, да, кузина Мария, ну, с осени я в Дептфорд перееду, при школе буду жить, а сюда — в конце недели приезжать. Потом, как Тео подрастет…, - он не закончил и улыбнулся: «Ну, до этого долго еще. Пойдемте, а то вы тоже, наверное, проголодались».

— Я батюшку подожду, — женщина посмотрела ему вслед, и, взяв за руку подошедшего к ней отца, сказала: «Так хорошо тут, на реке, как в сказке».

— Ну, вот вернемся из Лондона, — Матвей поцеловал дочь в щеку, — и катайтесь, хоть каждый день. Все, — он повернулся к женщинам, — мыться и за стол, я хочу к вечеру уже в Лондоне оказаться.

Уже в передней упоительно пахло жареным мясом, и Рэйчел, что спускалась по лестнице, сказала, завидев их в дверях: «Суп из форели, оленина на вертеле и миндальное печенье, как у нас в Мехико его делают!»

Мэри и Белла побежали наверх, а Матвей, проводив глазами Рэйчел, что пошла в столовую, тихо спросил у сестры: «Это, у тебя какие внуки?»

Марфа посчитала на пальцах: «Девятый и десятый, ну, с Полли вместе. И трое правнуков».

— Да, — только и сказал Матвей. «Ну, посмотрим, кого я успею увидеть».

Марфа тонко улыбнулась: «Коли не тянуть с венчанием — так каждый год крестить будете, уж поверь мне».

Брат только вздохнул, и, ничего не ответив, пошел в умывальную.

Дверь кабинета приоткрылась и Виллем усмехнулся: «Что-то вы там засиделись».

Матвей опустился в кресло и, налив себе вина, ответил: «Сестра моя и Джованни еще с ним, и не похоже, чтобы закончили. С его отцом так же было — сидишь, думаешь, ну сейчас пообедаем, а потом делами займемся, а он является, заказывает себе какой-нибудь требухи и начинает тебя допрашивать».

Виллем раскурил трубку и поинтересовался: «И ребенком он таким же был?»

— А как же, — Матвей покосился в сторону кальяна, что стоял рядом, на столике орехового дерева и попросил: «Разожги-ка мне, адмирал. Трубки ваши — гадость, а от него хоть пахнет приятно. А ребенком, — Матвей на мгновение закрыл глаза, — да. Уже, бывало, и дремлет, а все равно просит: «Синьор Маттео, вы расскажите, чем все закончилось, а то я не усну».

— Но, знаешь, — Матвей принял наконечник кальяна и затянулся, — он ребенком очень добрый был. Каких-то зверей больных в дом таскал, жалел всех…

— Сейчас не такой, — вздохнул адмирал. «Ну да ты сам знаешь, что с ним на Москве было».

— Такой, — уверил его Матвей. «Другой бы на Москву, — он чуть улыбнулся, — не поехал. Он просто как отец, — внутри все носит, не говорит никому. А так, если в глаза посмотреть, — тот же мальчик, каким я его знал. Жену бы ему хорошую, вот что, — заключил мужчина.

— Скажи мне, — адмирал помолчал, — трудно с Марией было?

Матвей приоткрыл один ореховый глаз. «Нелегко, — ответил он. «Ну, вначале. Я с ней каждый день занимался, а еще хозяйство, а еще работа — хоть и спокойная, но все-таки. Помогали мне, конечно, — он внезапно поджал губы, будто стараясь скрыть улыбку.

— Кто? — адмирал разлил еще вина.

Матвей все-таки улыбнулся. «Помнишь, постоялый двор, где мы в Бергене жили, когда сестру мою из Углича увезли? Хозяйка там была, Ингрид?»

— Высокая такая, — Виллем почесал бороду. «Помню, конечно».

— Ну, — безмятежно сказал Матвей, — мы же с ней в Бергене, пока вы там женились, пару раз за бутылкой вина посидели. Вдвоем, так сказать, — он рассмеялся.

— Ах ты, — адмирал тоже улыбнулся. «И что, ты ее в Копенгагене встретил?»

— На рынке, — Матвей кивнул. «Она постоялый двор семье среднего сына оставила, а сама в Копенгаген переехала, к старшему мальчику, он у нее капитан был. Ну, слово за слово…, — мужчина пожал плечами. «Конечно, если бы не Ингрид, вряд ли Мария так быстро оправилась. Я ведь, Виллем, даже хотел предложение сделать ей, хоть и глупо, на старости лет…»

— Вовсе не глупо, — адмирал посмотрел в ореховые, красивые глаза и осторожно спросил:

«Умерла она, Матиас?»

— Тем летом, — Матвей помолчал. «Года до семидесяти ей не было». Он помолчал и вдруг сказал: «Вот так оно и случается, Виллем. А ты что тут один сидел?»

Мужчина тяжело, долго молчал и, наконец, сказал: «С Беллой задачи по навигации решали, ну, как все еще спать не пошли, и она у меня спросила: «Дедушка, а как вы думаете, почему мои братья такие разные были?»

— А она что, — Матвей забеспокоился, — знает про всю эту историю с Майклом? Дэниел ей разболтал уже?

— Ну так, — адмирал замялся, — она знает, что Майкл ранил Николаса и забрал у него шпагу.

Что Майкл отравился — тоже знает. А про остальное — нет.

— И не надо, — жестко сказал Матвей. «А что она в Амстердам едет — так Мирьям тоже ей ничего не говорить, не будет, ну, о том деле давнем, за это можно не волноваться. И что ты ей ответил?

— Промямлил что-то, — адмирал вдруг зло, вполголоса, выругался. «Я тебе сейчас расскажу, только Марте не говори, а то, — он сцепил длинные, красивые пальцы, — я хоть и холостяком тогда был, а все же…»

Матвей слушал и, наконец, выпустив дым, вздохнул: «Да. А что дальше было?»

— Не знаю, — Виллем потер лицо руками. «Эти две уехали, за ними на закате шлюпка пришла, я тоже — пошел на корабль ночевать, а на рассвете — с якоря снялся. Понимаешь, ребенку десять лет было, не след ему такое видеть-то».