Женщина коротко посмотрела на него и, поднявшись, подойдя к большому окну, что выходило на площадь Дофина, вгляделась в густую, зимнюю мглу. «Хорошо, что ты сюда переехал, на остров Ситэ, — сказала она, — очень изящная квартира, и просторная такая».

Кабинет был отделан серым шелком, на мраморной каминной доске стояла китайская ваза из темно-зеленого нефрита. Пахло кедром и — Марфа повела носом, — какими-то травами.

«Тростник, — вдруг вспомнила она озеро в подмосковной.

Волк развел руками: «Ну, сами понимаете, людей-то надо приглашать. Дом новый, всего три года назад построили, так что не стыдно». Он все стоял у огня, и Марфа, не поворачиваясь, попросила: «Рассказал бы ты мне, Михайло Данилович, что на душе у тебя, глядишь, и легче бы стало. Ты из-за того мучаешься, что Джон тебе велел не вмешиваться?»

Волк внезапно выругался сквозь зубы. «Марфа Федоровна, была бы моя воля — я бы об этом Равальяке уже давно позаботился, слава Богу, у меня есть, кому такие дела поручать.

Герцог д’Эпернон мне еще тем годом о нем проболтался, и о покушении — тоже. Нет, — он поворошил кочергой дрова в камине, — велено не мешать. Ну и не буду».

Марфа вернулась в кресло и хмыкнула: «Мне, дорогой зять, во время оно велели яд выпить — я выпила. Наше дело — подчиняться. И к тому же, Марией Медичи будет значительно легче вертеть».

— Это да, — признал Волк. Марфа взглянула на морщины вокруг голубых, ясных глаз, и тихо сказала: «Еще ведь что-то тебя гложет, да?»

— Что было — то прошло, — ответил зять, глядя на черные хлопья в камине. Марфа только потянулась и взяла его сильную, красивую, с длинными пальцами руку. «Так все еще случится, — она чуть улыбнулась. «Я вдовой тридцати трех лет осталась, и уж не чаяла, что встречу кого-то, а вот — Господь меня наградил и мужем, и сыном. И тебя наградит, Михайло Данилович».

— Женщинам не так…, - попытался сказать Волк и вдруг покраснел: «Да что это я, какая разница-то?»

— Никакой, — подытожила Марфа. «Петр Михайлович мой такой же был, как ты — к шлюхам не ходил, брезгливо ему было. Замужем она, что ли?»

Волк только кивнул, и устало закрыл глаза. Марфа помолчала и осторожно сказала: «Не надо бы этого, Михайло Данилович, сам же знаешь, что с матерью Лизы моей случилось».

Он все сидел с закрытыми глазами, а потом, чуть улыбнувшись, спросил: «А зачем это вам велели яд выпить, Марфа Федоровна?»

— Чтобы одного человека спасти, — рассмеялась женщина. «А я, Михайло Данилович, его любила очень — так что и не задумалась даже. И сейчас, то же самое бы сделала».

Мужчина закинул руки за голову, и, подумав, ответил: «Я бы ради нее — тоже. Да вот не нужен оказался».

— И сие бывает, — Марфа поднялась и поцеловала зятя в лоб. «Ну да встретишь еще ту, кто тебя одного любить будет, как Федосья моя любила».

— Скорей бы, — вдруг, с тоской, сказал Волк. «Скорей бы, Марфа Федоровна».

— Батюшка, тетя! — раздался сзади звонкий голос. «А я уже и сложила все!»

— Ты у меня молодец, — ласково сказал Матвей, оглядывая дочь. Маша поправила, берет, золотистого бархата, и чуть покраснела. «Какая красавица все-таки, — подумала Марфа, и, потянувшись, поцеловав племянницу в щеку, заметила: «Ну, вон уже и берег виден, белые утесы Дувра».

— Я знаю, — Маша рассмеялась и сощурила васильковые глаза, — поэтому «Альбион» и назвали. Батюшка, — она взяла у отца чашку, — давайте я на камбуз отнесу, а то матросы сейчас заняты будут.

Марфа проводила глазами стройную спину в лилово-синем шелке и тихо сказала: «Матвей, ты подумай, ей ведь двадцать восемь уже. Что ж ты девку от себя не отпускаешь, счастья ты ей не хочешь, что ли? Внуков увидеть не хочешь? Восьмой десяток тебе».

— Спасибо, что напомнила- желчно ответил брат, погладив ухоженную, золотисто-седую, пахнущую мускусом бородку. «Только Марья сама от меня никуда не пойдет, знаешь же. И потом — за Михайло Даниловича я бы хоть завтра ее отдал, он мужик взрослый, разумный, за ним она, как за каменной стеной будет, да только ты сама видела, — для него она все равно, что дочь, али сестра».

Марфа вздохнула: «Ну, смотри. Марья-то не перестарок еще, конечно, но все равно…, — женщина не закончила и пожала плечами.

— Красиво тут, — тихо сказал Маша, вернувшись, взяв отца за руку. «И зеленое все, какое, хоть и зима еще. И в Париже мне тоже понравилось, особенно лавки».

— Господи, — подумала Марфа, — бедная девочка. Немудрено, что Матвей ее так балует, она ни в чем отказа не знает — он же на дочь надышаться не может, да и Маша тоже — все время рядом с ним. А так выправилась, конечно, болтает бойко, книги читает. Ох, замуж бы ее, конечно, да только за кого? Кто с Матвеем-то уживется?

— А мы как в Кале? — спросила Маша. «На лодке поедем?».

— Нет, — ответил Матвей, — тут корабли прямо к причалу швартуются, гавань глубокая. Вон, и багаж наш уже на палубе. Сейчас перекусим, в том трактире, надеюсь, повар не сменился?

— Все тот же, — улыбнулась Марфа, — из гугенотов. Пирога из почек не подадут.

— Вот и славно, — пробурчал Матвей, и крикнул носильщикам: «Осторожней с этими ящиками, другого такого бургундского тут не найдешь!»

Спустили трап, и Марфа весело сказала племяннице: «Ну, ты первая!». Маша накинула меховую, короткую пелерину и рассмеялась: «Спасибо, тетя!».

Цезарь, громко залаял, ринувшись в Темзу, и адмирал одобрительно сказал: «Сразу двух сняла, Мэри. Все-таки ты удивительно метко стреляешь».

По равнине разливался нежный, холодный свет зимнего утра. Трава под ногами была чуть побита изморозью, и Питер, подышав на руки, улыбнулся: «Да и вы, адмирал — не забыли, как это делается».

Виллем поднял ружье и вдруг, проследив глазами за медленно летящей цаплей, улыбнулся:

«Вспомнил, как мы с его светлостью сегуном Токугавой в Японии охотились. Уж больно она красива, пусть себе живет дальше».

Цезарь положил к ногам Мэри уток, и, отряхнувшись, потерся головой о ее ладонь. «Десяток уже есть, — сказал Питер. «Может, вернемся, а то к завтраку опоздаем».

— Не опоздаем, — безмятежно отозвалась сестра, заряжая короткий мушкет. «Сегодня Энни его готовит, пока она накроет на семерых, мы еще постреляем».

— А где ты такой взяла? — заинтересовался адмирал. «Он с дробью?».

— Угу, — Мэри подозвала к себе собаку и велела: «Ищи!» Цезарь исчез в камышах и женщина, поправив капюшон короткого плаща, улыбнулась:

— На «Открытии» будет два десятка вот этих, — Мэри нежно погладила ствол и два десятка обычных мушкетов — ну да они для крупной дичи. А из них, — птица, хлопая крыльями, закружилась над камышами, и Мэри, даже не целясь, выстрелила, — как раз всякую мелочь хорошо бить. Ну и пистолеты, конечно, — она приняла утку от Цезаря, и, бодро сказала: «Ну, давайте, еще немного пройдемся!»

Она побежала вверх по берегу реки и Питер, смотря ей вслед, тихо сказал: «Адмирал, а там, ну, на севере, опасно?»

Виллем погладил бороду: «На морях везде опасно, мальчик мой, я знавал людей, которые в Индию и Африку плавали, а потом шли ко дну в виду голландских берегов. Море есть море.

Я же на север и не ходил никогда, ну, если не считать того раза, что мы с Матиасом за вами ездили».

Питер натянул черные, тонкой кожи перчатки и обернул вокруг шеи серый, грубошерстный шарф. «Холодно как, — пробормотал он. «Солнце взошло почти, а все равно — холодно. А там как, ну, куда Мэри и Генри плывут, всегда мороз?».

Виллем усмехнулся: «Там еще и полгода ночь, без просвета. Но все же, — он прервался и помахал рукой падчерице, — я уверен, что там есть открытое море. Это как с той землей на юге, где мы с Янсзоном высаживались — нас, помню, в лицо дураками называли, а мы наплевали на всех, и нашли ее. И Гийом покойный прав был — это не остров, а континент».

— Генри мне показывал карты, — задумчиво сказал Питер, — он настаивает на своем — ну, что Северо-Западный проход существует.

— Он был бы никчемным капитаном, если бы не умел настоять на своем, — Виллем помолчал.