«Незачем», — согласился Масато.

Он еле слышно вздохнул, и, найдя свою лошадь, привязанную на лесной поляне, стал спускаться по неприметной тропинке вниз, в долину.

Воробышек, что-то напевая, возилась над очагом.

— Масато-сан! — она застыла с деревянной лопаточкой для риса в руках, и тут же, покраснев, поклонилась. «Простите, я не ждала увидеть вас днем, у меня не убрано…»

— Ничего, — ласково сказал Масато. «Принеси мне, пожалуйста, белое кимоно и перо с чернильницей, я буду у себя».

Он оглядел чистую, пустую комнату — от золотистых татами пахло свежестью, в нише на стене висел свиток с красиво выписанными строками Сайгё.

— прочитал Масато и вздохнул: «Даже как-то неудобно писать свое теперь, но положено».

Он проверил свой танто — короткий кинжал, и вдруг усмехнулся: «Вообще-то нужен этот, кайсяку, который голову отрубает, но нет — это только в случае поражения на поле боя. Так как у меня — надо одному. Что там даймё рассказывал — сначала продольный разрез, потом поперечный — это если я недоволен решением господина или не согласен с ним. А я не согласен. Ну что ж, — он почти нежно положил кинжал на деревянный поднос, — придется потерпеть».

— Переодень меня, пожалуйста, — попросил он Воробышка, что стояла, низко склонившись, на пороге.

Она, закусив губу, отвернув лицо, сняла с него будничное, темное кимоно, и сказала:

«Масато-сан…».

«Так, — он вспомнил, — купался я с утра, а есть я не хочу. Ну, все в порядке». Масато почувствовал, как женщина сдерживает слезы, и тихо попросил: «Ну, не надо. Выслушай меня».

Он быстро написал послание даймё и подумал: «Ну, о ней Масамунэ-сан позаботится, тут можно не беспокоиться».

— Так, — сказал он, сворачивая бумагу, — если даймё захочет, он возьмет тебя в наложницы, а если не захочет — я тебе оставил деньги, ты можешь выйти замуж, ну или, — он смешливо пожал плечами, — в общем, они твои».

Сузуми-сан распростерлась на татами, черные волосы рассыпались вокруг, и она тихо проговорила: «Я прошу вас, не надо…»

— Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть, — улыбнулся Масато. — Все, иди, девочка, мне надо побыть одному.

Она вышла, пряча лицо в его кимоно, и осторожно задвинула за собой перегородку.

«Алый лист на серых камнях, — подумал Масато. Он посмотрел на лежащую перед ним бумагу и начал писать.

Даймё поднял руки и подождал, пока на него наденут лиловое, вышитое серебром кимоно.

«Тео-сан, — усмехнулся он про себя. — Да, таких глаз ни у кого в Японии не найдешь. И младшая такая же. Мать уже немолода, конечно, больше тридцати, ну, сейчас Масато-сан вернется и расскажет, что у нее там с телом. Думаю, все в порядке. Старшая дочь на японку похожа немного, кстати. Нет, — он взял мечи и полюбовался искусной отделкой ножен, — не буду я никому их дарить, себе оставлю. Мать и старшую сразу возьму на ложе, а та пусть растет».

Обед был накрыт в огромном, с темным деревянным полом, зале. Масамунэ ел один, на возвышении, слуги сзади неслышно двигались, меняя блюда. Он посмотрел в сад, на пышно цветущие, освещенные закатным солнцем, азалии, и, отложив палочки, сказал: «Как это там, у Ду Фу?»

— Как прекрасно, — вздохнул дайме, и велел: — Дайте мне чернильницу и перо.

Немного погодя, он вскинул голову и велел охранникам, стоявшим у высоких дверей: «Позовите Масато-сан, я хочу разделить с ним трапезу».

«Заодно прочту ему, — пробормотал Масамунэ. «Он любит китайских поэтов, оценит. И слух у него хороший, чувствует нарушение ритма. Ну, и расскажет мне об этой Тео-сан».

За дверями раздался какой-то шум, и даймё нахмурился, положив руку на кинжал: «Что там?».

— Пустите меня к его светлости, — раздался отчаянный, высокий женский голос.

— Никто не смеет нарушать покой даймё, — холодно ответил охранник, — тем более какая-то наложница.

Масамунэ-сан хлопнул в ладоши и велел: «Откройте!».

Женщина в простеньком, домашнем кимоно влетела в зал, и, поскользнувшись на гладком полу, растянулась перед возвышением. Охранник достал меч и приставил к ее шее.

— Не здесь, — поморщился даймё. «Пусть скажет, что хочет, а потом выведете в сад, не надо тут все пачкать кровью».

Женщина подняла заплаканное лицо и сказала, задыхаясь:

— Ваша светлость, Масато-сан… Он хочет совершить сэппуку, — она поднялась, и, завязав волосы узлом на затылке, обнажив красивую, белую шею, склонила ее: «Я готова».

— Оставьте ее, — бросил даймё охранникам. — Идите со мной!

Масато перечитал стихотворение и усмехнулся: «Не Сайгё, конечно. Ну ладно, зато теперь Масамунэ-сан отменит свой приказ, как я его и попросил в письме. Иначе нельзя, я спасал ему жизнь, и несколько раз. Он мне, правда, тоже — но все равно, отменит. Там еще две девочки, — внезапно, нежно подумал Масато. — Пусть живут спокойно. Жалко, конечно, что сына мне увидеть не удастся, но что уж делать».

Он аккуратно положил стихотворение туда, где его не забрызгала бы кровь, и взялся за кинжал. Тонкая перегородка из рисовой бумаги упала и Масамунэ-сан, встав на пороге, велел: «А ну не смей!»

— Ты не можешь приказать мне не делать сэппуку, — не оборачиваясь, ответил Масато.

— Я твой даймё, и распоряжаюсь твоей жизнью и смертью, — зло проговорил Масамунэ. — Ты уберешь этот кинжал с глаз долой, немедленно. И объясни, в конце концов, что происходит?

— Там, — кивнул Масато, все еще стоя на коленях, — все сказано.

Даймё пробежал глазами изящные строки и тихо сказал, опустившись рядом с Масато, положив руку на его пальцы, все еще сжимающие рукоятку кинжала:

— Конечно, я отменяю свой приказ. Пойдем, я написал стихи, в китайской манере, я хочу услышать, что ты о них думаешь.

Масато глубоко вздохнув, и, все еще не отводя глаз от лезвия, ответил:

— Спасибо.

— Если бы ты был моим даймё, ты бы сделал то же самое, — ласково проговорил Масамунэ. — Сузуми-сан, — он улыбнулся, — действительно тебя любит, это она ко мне прибежала, рискуя жизнью, между прочим.

— Я знаю, — Масато поднялся и добавил: — Я только поменяю кимоно.

Воробышек сидела в своей комнате, не поднимая глаз. «Простите меня, пожалуйста, — еле слышно шепнула она. «Я не должна была, без вашего разрешения. Можете меня выгнать, я понимаю, я уйду».

Масато посмотрел на нее и попросил: «Дай мне черное кимоно с журавлями, и прибери все там, — он кивнул на проход. «Потом поговорим».

— Все-таки китайцы более, — Масато задумался, — пышные. Избыточные. Ну, — он улыбнулся, — как эти азалии. Я предпочитаю простой камыш, или тростник, серую воду реки, отражение далеких гор».

— Пиши стихи, — подтолкнул его даймё. Мужчины прогуливались по саду.

— Я написал, — голубые глаза Масато заиграли смешливыми искорками. «Хорошо, что я не умер — теперь эту дрянь никто не прочтет».

Масамунэ-сан внимательно посмотрел на собеседника.

— Поговори с ней, — сказал он.

— Для чего? — Масато пожал плечами. — Она замужем, счастлива, у нее еще дети. Она уж и забыла меня, наверное.

— Ты не забыл, — Масамунэ сорвал азалию и вдохнул ее запах. — Это же твой сын, Масато. Сын должен расти с отцом.

— Он меня и не помнит, — горько сказал мужчина. — Ему был год, когда… — Масато не закончил и отвернулся.