— Еще одну, пожалуйста, — протянула девочка, умоляюще смотря на учителя раскосыми, цвета ярких изумрудов, глазами.

На террасу взбежал султанский паж, и тут же, остановившись, поклонился:

— Принцесса Фарида, ваша мать, кадина Марджана, жена его величества Селима, только что разрешилась от бремени здоровым мальчиком.

— Да будет благословенно имя Аллаха, — сказала девочка и повернулась к наставнику. «У меня есть брат!»

— Рот-то закройте, — рассмеялась, глядя на близнецов, Тео.

— А ты, правда, была принцесса? — распахнув глаза, спросил Майкл.

— Ну, звали меня так, да, — неохотно сказала девочка. «Меня же в жены готовили — в Персию, шаху, поэтому и дали титул — как всем султанским дочерям».

— А кто был твой отец? — спросил заинтересованно Ник.

Майкл дернул его за рукав.

— Что? — закатил глаза мальчик. «Уже и спросить нельзя».

— Князь, только он далеко живет, на севере, там все снега да снега, — мечтательно сказала Тео. «Маменька говорит, что Федька на золотой кровати родился…

— Из чистого золота? — спросили в один голос близнецы.

— Ну да, — лениво сказал Федор, — у султана других нет», и не удержавшись, рассмеялся. Тео тоже захохотала.

Близнецы насупились.

— Ну ладно, ладно, — так вот, а я родилась, как такой мороз был, что птицы на лету падали. На медвежьей шкуре меня матушка рожала, — завершила рассказ девочка.

— Как интересно! — протянул Майкл. «А мы только тут сидим, в Лондоне были, и все».

— Ну, у вас же батюшка вона — и в Новый Свет ходит, и в Африку — пожала плечами девочка.

— То батюшка, а то мы, — вздохнул Ник. «Хотел бы я на настоящем корабле побывать!»

— Мы в Венецию, когда плыли, по морю Средиземному, то у нас большой корабль был. А в самой Венеции — там лодки, гондолы называются, — Тео вдруг, оживившись, сказала: «Там на конях не ездят, там только пешком, или на лодке».

— А тебе где больше всего понравилось? — спросил Майкл.

Девочка подумала и улыбнулась. «А мне везде хорошо — главное, чтобы матушка рядом с нами была. Вот сейчас родит она — летом в Европу поедем».

— А как же мы? — нижняя губа Майкла задрожала, а Ник уставился в окно, избегая взгляда Тео.

— Да мы ненадолго, — уверила она близнецов. «Побудем там, и потом вернемся, учиться же надо. Давайте, может, поспим, а то вон — Лиза спит уже, да Федька уже зевает».

Мальчик и вправду дремал, прижавшись к боку сестры, и обнимая одной рукой Лизу. Тео пристроилась рядом с ними, и вздохнула. Первый раз она увидела его так близко, первый раз он у нее что-то попросил. Она же, как дура, раскраснелась и только шептала что-то.

«Стивен», — сказала она тихо, одним дыханием, и, улыбаясь, закрыла глаза.

Скоро вся детская спала, а наверху, в комнате Маши, ее невестка прижалась щекой к холодному лицу роженицы и сказала — твердо, уверенно:

— Маша, ты держись. Все будет хорошо, Степан за врачом поехал.

Ресницы Маши дрогнули, она с трудом вдохнула и сказала: «Марфа, обещай, что дитя мое не бросишь».

— Да ты сама его завтра к груди приложишь, — попыталась возразить ей невестка.

— Обещай, — смертным, еле слышным шепотом потребовала женщина.

Марфа кивнула и взяла ее за руку — и так и держала, слушая, как в окна бьется сырой, зимний ветер.

Дверь Машиной опочивальни отворилась, и Степан очнулся. Привезя хирурга, он заснул прямо в кресле — сейчас, поднявшись, он с ужасом увидел окровавленные пальцы врача. На длинном холщовом фартуке виднелись алые, свежие брызги.

— В общем, так, — сухо сказал хирург, остановившись перед ним. «Поворот нам не удался, схваток у вашей жены уже часа два, как нет, ребенок не двигается».

— Что теперь? — измученно спросил Ворон.

— Теперь, — из полуоткрытой двери донесся низкий, звериный стон, и Степан похолодел — то была Маша. «Теперь, — продолжил врач, — надо действовать быстро. Либо мы расчленяем ребенка, — инструменты у меня все есть…

— Как расчленяем? — Степан смотрел в светлые, смертельно уставшие глаза врача.

— На части, — зло ответил тот. «В таком случае, то, что останется, легче будет вытащить, и у вашей жены, может быть, еще будут дети. Хотя я не уверен».

— А если не…? — он не в силах был повторить это слово.

— Тогда можно сделать операцию, — устало ответил хирург. «Но ваша жена ее не перенесет — после такого не выживают. Она и так почти без сознания, однако, сердце у ребенка еще бьется, как ни странно. Решайте, и быстро — иначе умрут оба. Ну?».

— Я не знаю, — сказал Воронцов и уронил голову в ладони. «Я не знаю».

— Степа, — раздался из-за двери стон. Воронцов поднял голову и посмотрел на врача. Тот вздохнул и сказал: «Хорошо, раз вы не можете решить, пусть это сделает ваша жена — слышите, она очнулась».

Степан остановился на пороге — пахло кровью, на полу валялись простыни — с уже подсыхающими, темными пятнами. Он увидел, как Маша приподняла веки, и, встав на колени рядом с постелью, нашел ее руку — чтобы не уже не отпускать. Он прижимался к ней лицом, не слыша, не умея ни видеть, ни говорить, не понимая ничего — и только молясь, чтобы ладонь ее оставалась теплой, как можно дольше.

Боль была такой, что, казалось, — тело рвется на части. Маша еле видела, комната мутилась перед глазами. Она посмотрела на Марфу. Зеленые глаза невестки при свече казались золотыми. Та, сжав ее руку, сказала: «Что, милая?».

— В кабинете у меня, в Евангелии моем, письмо для Пети, передай, — одними губами попросила Маша. «И не говори…, пока он не прочтет». Марфа кивнула.

— Что… — Маша помедлила, — ребенок…».

Врач наклонился над ней — мертвенно бледной, с изорванными в кровь, посиневшими губами. «Леди Мэри, — сказал он, — сердце у ребенка пока бьется. Мы можем убить его, — тогда вы останетесь живы. Или оперировать вас — тогда вы умрете».

Маша закрыла глаза и кивнула: «Пусть…ребенок». Марфа увидела, как дергается ее нежное, белое горло — «ровно птица», — подумала женщина.

Степа… — тихо позвала Маша.

Он почувствовал ласковое касание ее пальцев. «К мальчикам… — задыхаясь, сказала жена, «не будь строгим, Степа. Они хорошие у нас. И это дитя…тоже».

— Не плачь, — сказала она, почувствовав влагу на своей руке. «Не плачь, любимый мой.

Прости меня».

Маша вдруг вспомнила темные, счастливые глаза Джованни, и подумала: «Надо, чтобы жил».

Она еще успела закусить зубами тряпку, что затолкнули ей в рот, и ощутить холодную, острую сталь ножа у себя на животе. Боль заполнила все вокруг, но ее наполненное любовью сердце еще успело толкнуться пару раз, — прежде чем застыть навсегда.

— Степа! — Марфа потрясла брата. «Возьми дочь!».

Он глухо сказал, так и не отрываясь от мертвенно холодной ладони: «Я не могу, Марфа. Не могу!». Невестка увидела, как чуть дернулись его плечи, и подхватила из рук хирурга девочку, — большую, крепкую, черноволосую, отчаянно кричащую. Даже не думая, повинуясь одному, — голосу ребенка у себя в руках, — женщина дала ей грудь.

— Миссис Кроу, — ахнула акушерка. «Не надо, не дай Бог, у вас самой сейчас схватки начнутся».

— Уже, — выдохнула Марфа, терпевшая последние несколько часов, почувствовав тепло и влагу между ногами. «Воды отошли, а рожаю я быстро, миссис Стэнли».

— Да нам тут вас и пристроить некуда, — акушерка, побледнев, обернулась на кровать. «Не там же, не рядом с…»

Марфа посмотрела на прикрытое тело невестки, на брата, что так и стоял на коленях, уткнувшись лицом в ее руку, и сказала, морщась: «Чистая простыня найдется у вас, миссис Стэнли?».

Она так и родила — стоя, нагнувшись, не застонав, не сказав ни слова, прямо в руки акушерке, опираясь на спинку кресла. Рядом, в колыбели, спокойно спала ее — Марфа даже не знала кто, — племянница?

— Тоже девочка, — миссис Стэнли улыбнулась: «Ох, и громкая она!»

Машина дочь, услышав крик новорожденной, проснулась, и заплакала — жадно, требовательно.

— Как сестра ее, — ласково сказала Марфа, разглядывая белокурую голову и синие, младенческие глаза. «Ну здравствуй, Марья Петровна!»