— Если б ты знала, Марья, — внезапно вздохнул муж, — как я боюсь за вас за всех. Мне же восемнадцать едва исполнилось, как я семью потерял, и Петька на руках у меня был — шестилетний. И сейчас я думаю, — вдруг случись, что со мной, как вы справитесь? У Петра вон своих трое, и четвертый скоро народится, вас он подымет, конечно, но тяжело ему будет».

— Да что ж случиться может, Степа? — шепнула ему на ухо жена, поднявшись на цыпочках.

«Ты по нашим морям сколько ходил, знаешь их, это ведь не Новый Свет».

— Ну все равно, — неохотно ответил Ворон, — море есть море. Ладно, — он поцеловал жену в холодную, сладкую щеку, — пойдем, любовь моя, а то потом дитя народится — мы с тобой уже всласть не поспим-то».

— Ты сюда спать приехал? — рассмеялась жена.

— А вот сейчас узнаешь, зачем я сюда приехал, — Степан подхватил ее на руки и внес в дом.

— Степа, — Маша потормошила мужа и зажгла свечу. «Кажется, время».

— Сейчас миссис Стэнли разбужу, и Марфу тоже, — он озабоченно посмотрел на жену. «Ты как?»

— Ничего, — слабо улыбнулась Маша. «Еще не так больно пока». Когда муж вышел, она с усилием встала — так было легче.

Женщины так и застали ее — она стояла, раздвинув ноги, опираясь на стену, постанывая сквозь зубы.

— Не перевернулось дитя-то, — сказала миссис Стэнли, ощупывая Машин живот. «Да и переносила ты его, девочка, дней на десять уже. Ну, посмотрим, главное сейчас — чтобы схватки не прекратились. Воды отошли, если затянется, не очень хорошо будет».

К обеду Марфа посмотрела на измученное лицо невестки, на ее прокушенные губы, и тихо сказала акушерке: «Я спущусь вниз, погляжу, как там Степан и дети, и сразу же назад».

Акушерка нахмурилась и отозвала Марфу в сторону: «Если до ночи не родит она, надо за врачом ехать», — тихо сказала миссис Стэнли. «Ребенок крупный, больше восьми фунтов, у нее близнецы меньше были. И схватки у нее, сами видите, миссис Кроу, — то есть они, то нет их. Она уже больше, чем восемь часов рожает, нехорошо это».

Марфа вздохнула, и, наклонившись к невестке, прошептала: «Я сейчас вернусь, милая, только погляжу, как там дети».

Залитое слезами лицо Маши дрогнуло, и она, хрипя, сказала: «Господи, хоть бы быстрей уже».

— А если разрез сделать? — спросила тихо Марфа у миссис Стэнли. «Как у нее с мальчиками было».

— Без толку, — пожала плечами акушерка. «Ничего же не происходит, застрял ребенок. Если б хоть ножка показалась — так я бы уж сумела его достать. А так — зачем резать, дитя еще вниз не спустилось даже».

Марфа вошла в зал и посмотрела на семью. Дети ели тихо, без обычного перешептывания и шуток. Тео кормила Лизу, держа ее на коленях.

Степан поймал ее взгляд и поднялся.

— Можно мне к ней? — неуверенно спросил брат. «Что там?».

— Зайди, конечно, ей легче будет, — Марфа встала на цыпочки и чуть коснулась губами его виска. «Волосы-то седые», — вдруг пронзила ее горькая мысль. «И у Пети тоже, а тому только четвертый десяток пошел».

Степан вышел, а она, сев на его место, сказала: «Ну, молодцы, что вы так хорошо себя ведете. Мама скоро родит, и будет у вас новый братик или сестричка».

— А после обеда нам в детские пойти? — спросила Тео, вытирая салфеткой рот сестры. «Еще хочу!», — сказала Лиза, потянувшись за свежим хлебом.

— Дай ее мне, милая, — тихо попросила Марфа. «Да, побудьте у себя, почитайте что-нибудь, поиграйте, только не шумите».

— Хорошо, — угрюмо сказал Федя. «Я рисовать буду».

— Ну, вот и славно, милый, — Марфа намазала краюшку хлеба маслом и, протянув Лизе, посмотрела на близнецов. Они сидели, не поднимая головы, взявшись за руки.

— А мама не умрет? — вдруг спросил кто-то из них — высоким, наполненным слезами, мальчишеским голосом.

— Никто не умрет, — твердо сказала женщина, и, поднявшись, перекрестившись, вышла из комнаты.

Миссис Стэнли вышла из Машиной опочивальни и подозвала к себе Степана.

— Сэр Стивен, хорошо, что вы пришли — сказала она, — надо посылать в Лондон — за хирургом.

Одна я не справлюсь. Ребенок крупный, леди Мэри его переносила, лежит он неправильно, а жена ваша сейчас очень ослабла. Я просто не могу подвергать ее такой опасности дальше — надо поворачивать ребенка, а для этого необходим врач».

— Хорошо, — он кивнул. «Я сейчас поеду. Можно к ней зайти?»

Маша была почти без сознания. Марфа, — сама уже совсем отяжелевшая, с опустившимся животом, — встала у изголовья, и ласково стирала пот с ее лба. Он нагнулся и поцеловал жену в губы — ледяные, даже не двинувшиеся в ответ.

Она что-то простонала и ее рука — с посиневшими лунками ногтей, — сначала напряглась, а потом упала на простыню.

— Езжай, Степа, — тихо сказала Марфа. «Езжай быстрее, прошу тебя».

Он постучал в дверь детской. Тео выглянула в коридор.

— Тео, — сказал он тихо. «Присмотри за детьми, пожалуйста, мама твоя акушерке помогает, а я в Лондон еду».

— Конечно, сэр Стивен, — ответила девочка, покраснев, и он поморщился: «Оставь ты меня так называть. Можешь — дядей, можешь — просто Стивен».

— Хорошо, дядя, — она вдруг улыбнулась. Он, — странное дело, — увидел в этом, совершенно, на первый взгляд, непохожем на нее ребенке, — покойную Федосью Никитичну.

Это была та же северная стать, — он бы узнал эту прямую спину из тысяч других, эта гордая, новгородская, несгибаемая голова, эти глаза — твердые, будто клинок, хотя у Вельяминовой отливали они сталью, а у этой Феодосии — глубокой зеленью моря.

Степан уже и забыл почти, как юношей он исподволь любовался женой Федора Васильевича. А тогда не проходило и ночи, чтобы он не думал о ее серых глазах, обрамленных золотистыми ресницами, о ее плавной, изящной походке, — будто птица в полете, о ее руках, — представляя себе, что может коснуться их. Ему хватало одной этой мысли, чтобы утыкаться горящим лицом в подушку, и все равно — продолжать мечтать.

И даже потом, как виделись они в последний раз, — в Колывани, — он, стоя на палубе отплывающей «Клариссы», долго провожал взглядом ее стройную, высокую фигуру и выбившиеся из-под чепца, соломенные, мягкие косы.

Несколько раз, в особенно одинокие переходы в океанах, которым — ни конца, ни края, — она приходила в его сны. Он просыпался, переворачивал влажную подушку и долго лежал, прислушиваясь к грохоту тяжелых, серых валов за бортом корабля.

— Спасибо, Тео, — сказал он мягко, и девочка, прикрыв дверь, повернула ключ в замке.

Девочка приложила пальцы к пылающим щекам, посадила сонную Лизу на колени, и прикрикнула на близнецов: «А ну, сели тихо!» Майкл сразу же вернулся на кровать, но Ник все не оставлял попыток выйти.

— Я к маме хочу, — сказал он упрямо.

— Нельзя, знаешь же, матушка твоя сейчас рожает вам братика или сестричку, нельзя ей мешать-то, — вздохнула девочка.

— Лучше братика. Как Федька, — кивнул Майкл на младшего мальчика.

Федор, — рыжий, голубоглазый, кудрявый, ровно херувим, — отложил в сторону альбом, и вздохнул: «Я тоже брата хочу».

— У тебя вон двое, — ядовито сказала ему сестра.

— Я еще хочу, — упрямо сказал мальчик. «Тео, а маменька наша скоро дитя принесет?»

— Да уж совсем скоро, Федя, — сестра ласково поцеловала его в лоб — они были уже почти одного роста.

Ник угрюмо сел на кровать рядом с братом — дверь взломать не удалось.

— Тео, — вдруг спросил он, «а как ваша матушка Федьку рожала, ты, где была?»

Над всем Стамбулом повисло огненное сияние заката. Высокая, черноволосая девочка, — в шальварах и халате драгоценного китайского шелка, — играла на террасе павильона Ифтар в шахматы. С Золотого Рога тянуло морской, соленой свежестью.

Ее наставник, — пожилой, благообразный евнух, — двинул вперед коня, — слоновой кости, и вдруг хлопнул себя по лбу.

— Мат, — ехидно протянула девочка, чуть прикоснувшись к фигуре своей королевой — черного агата.

— Принцесса быстро учится, — улыбнулся евнух. «Не пора ли нам на покой, или сыграем еще одну партию?»