- Она еще растолстела, - Волк, сжал зубы, - может быть, и правда, ребенка ждет. Впрочем, какое мне дело, - он все еще улыбался: «Я провожу тебя, милая. Я все равно хотел подышать воздухом». Его берлинский паспорт и портмоне лежали в пальто. Остальные документы уехали с вещами, на Николаевский вокзал. Он запер дверь квартиры и предложил Верочке руку.

Макс, по дороге, уговорил ее прогуляться к новому, постоянному Литейному мосту. Пошел мокрый снег, на улице было сумрачно. Редкие прохожие пробегали мимо, закрывшись шарфами и зонтиками. Волк рассказывал женщине о своем особняке, в Вашингтоне, о реке Потомак. Он даже упомянул о доме на океанском побережье, в Ньюпорте.

- Мальчик будет на море расти, - ласково думала Вера, - или девочка.

Она хотела сына, похожего на Фрэнсиса. Мужчина наклонился и нежно коснулся губами ее щеки:

- И дочку, такую же красивую, как ты.

Вера вдохнула запах осеннего леса. Набережная была пустынной. Оглянувшись, женщина прижалась головой к его груди:

- Как я тебя люблю...

Макс, держа руку в кармане, снял перчатку. Они стояли рядом с обледенелым, гранитным спуском к реке. У берега Нева освободилась ото льда. Темная, стылая вода бурлила под сильным, западным ветром. Чугунные опоры моста уходили вверх, почти скрытые поднявшейся метелью.

- Никто, ничего не заметит, - усмехнулся Макс, - до моста триста саженей, да и сам он высокий.

Он выронил перчатку на заснеженную набережную. Вера наклонилась, чтобы ее поднять. Волк, спокойно, толкнул женщину вниз. Она даже не успела закричать. Ее шляпа слетела, пышные, цвета темной пшеницы волосы, рассыпались по льду. Макс, ловко спустившись к ней, ахнул, протягивая ей руку:

- Милая, ты не ушиблась...

Женщина попыталась подняться, доверчиво взявшись за его ладонь. Волк, наклонившись, обнимая ее за плечи, несколько раз ударил Веру затылком по гранитной, острой ступени. Наверху бушевала пурга. Ее серые глаза закатились, она обмякла. Макс, аккуратно, перевернул женщину. Он увидел на волосах кровь и что-то серое, вязкое. Она начала подергиваться, хрипеть. Волк столкнул ее в Неву. Он надел перчатки и окунул ее голову в ледяную воду. Льдины скрежетали, выл ветер. Оказавшись на набережной, Волк оглянулся:

- Ее отнесет вниз по течению. Несчастный случай, женщина поскользнулась на льду. Бывает сплошь и рядом.

Он отряхнул пальто и пошел по набережной на запад. Макс не хотел возвращаться на Литейный проспект.

Джон добрался до «Европы» к вечеру. После того, как Федор Петрович уехал, они с Мартой повернули обратно на Выборгскую сторону и долго сидели в дешевом ресторане, планируя операцию. Марта была уверена, что слежка за Сашей приведет их к Волку:

Женщина, не сняв капора, ела уху:

- Он где-то здесь, я чувствую. Осмотри завтра с утра крыши, на Малой Морской, а я пойду на Пантелеймоновскую. У Саши выходной день. Наверняка, он не будет дома сидеть, - Марта коротко усмехнулась:

- Петр мой Николая в церковь ведет. Они, кажется, все храмы на Выборгской стороне обошли, - Марта достала блокнот: «В среду можно завершить первую часть операции, а после этого займемся Волком. Думаю, за два дня я его найду».

Джон устал, замерз и мечтал о чашке кофе и хорошей папиросе. Он принял ключи от портье, и быстро поднялся вверх по мраморной лестнице. В вестибюле было тихо, постояльцы шуршали газетами. Герр Кнабе, немецкий коммерсант, заселившийся в «Европу» два часа назад, с одним саквояжем, отогнул край Frankfurter Zeitung. Портье герр Кнабе сказал, что его багаж на вокзале:

- Люблю ездить налегке, - он сверкнул бриллиантовыми запонками, и принял паспорт, - я покидаю Санкт-Петербург. Решил побаловать себя, перед отъездом, отменной гостиницей.

Портье поинтересовался, понравилась ли герру Кнабе столица империи. Немец уверил его, что остался доволен городом. Макс отлично поел, выбрав устрицы, икру и судака в соусе из белого вина. Он велел принести кофе в вестибюль. Волк узнал мальчишку. Кузен был, как две капли воды, похож на покойного отца.

- Не только герцог Экзетер, - Волк вытянул длинные ноги к мраморному камину, - но и кузина Марта где-то здесь. Впрочем, пусть пан Крук их ловит. У меня есть дела важнее, - он взял серебряный колокольчик и попросил появившегося мальчика принести перо и бумагу. Макс намеревался помочь родственнику.

- В последний раз, - весело подумал он, запечатывая конверт, - а потом, поминай, как звали. Пан Крук проведет их по делу о взрыве, можно не сомневаться. Я, к тому времени, буду далеко, - Макс изменил почерк. Ему не хотелось оставлять следов. Он отдал письмо, велев отправить его городской почтой, и заказал еще кофе.

Федор всегда, в воскресенье, завтракал вместе с мальчиками.

- С мальчиком, - он оглядывал накрахмаленную скатерть, блестящее серебро кофейника, - один Сашенька у меня остался. Господи, - Федор перекрестился, - даруй рабу божьему Николаю покой в сени Твоей.

В отделанной мрамором столовой пахло блинами. Федор любил готовить сам. Шла первая неделя Великого Поста. Вчера он взял Сашу на богослужение в Малой церкви Зимнего дворца, в присутствии императора и великих князей. Они исповедовались и причастились. Отпустив Сашу, домой, Федор долго сидел с царем в кабинете. Они обсуждали конституционную реформу, и будущий процесс революционеров. Александр был в хорошем настроении и улыбнулся на прощание:

- Я поговорю с наследником престола, Федор Петрович. Думаю, великий князь Николай с удовольствием станет крестным отцом вашему сыну. Или внуку, - император подмигнул ему, -посмотрим, кто раньше на свет появится.

- Думаю, что сын, - так же шутливо отозвался Федор, - Саша только после Пасхи сможет в обществе появляться, а потом и сезон закончится. Он только осенью обвенчается, не раньше.

Оказавшись у себя в карете, Федор, отчего-то, подумал:

- У его величества еще лет двадцать впереди. Пусть он дольше правит. Потому что наследник престола..., - Федор покачал головой.

Великий князь Александр Александрович, второй сын, обнаруживший себя на ступенях трона после смерти старшего брата, по мнению Федора, до государственного мужа не дотягивал. Федор, несколько лет назад, стал понимать, что консерватизм Победоносцева ничего хорошего стране не принесет. Он, неожиданно для себя, сблизился с партией либералов, Лорис-Меликовым и великим князем Константином. Федор, однако, выступал за жесткую политику по отношению к евреям, инородцам и революционерам. Он приводил в пример меры, принимаемые Британией к ирландским националистам и зулусам.

- Он поднимал палец: «Господа, мы не должны забывать, что русский, православный, это не только привилегия, но и бремя. Мы несем ответственность за народы империи. Мы должны их обучать, наставлять. Они примут крещение и, через несколько поколений, забудут о своем происхождении. Предка Пушкина привезли из Африки, а его потомок стал славой России, ее гением..., - он даже, на одном из совещаний, сказал:

- Выборная система управления исконна для России. У новгородцев было вече, был Земский Собор..., Нельзя отказывать народу в праве, выдвигать делегатов, представляющих земства перед лицом государя. Русь сильна своей общиной, господа..., - кто-то из членов Государственного Совета ехидно улыбнулся:

- Русь сильна, Федор Петрович, но княжить русские приглашали варягов, ваших предков. Видимо, сами не могли справиться.

Федор поиграл своей ручкой с золотым пером:

- С тех пор прошла тысяча лет. Русские завоевали Сибирь, и построили страну, от Польши до Тихого океана. Мы победили Наполеона, и возвели великий, город, - Федор, широким жестом, указал за окно.

- Не надо нас недооценивать, милостивый государь. Это болезнь нашего народа, - горячо добавил Федор, - самоуничижение, низкопоклонство перед немецким колбасником или разорившимся французским дворянином. Мы дали миру Ломоносова и Пушкина, мы оплот истинной веры. Не надо об этом забывать, - он хлопнул большой ладонью по бумагам.

- Не дотягивает, - напомнил себе Федор, когда карета проезжала Марсово поле: «Четвертый десяток ему, взрослый человек, а в государственном управлении, в истории, в дипломатии не разбирается. Еще и выпивает, - он закурил папиросу: