Федор умылся. Разглядывая в свете шипящего, газового светильника свое лицо, он мрачно сказал:

- Видит Бог, вернусь домой с Любашей, выгоню Веру на все четыре стороны и женюсь на какой-нибудь молоденькой девушке. Любаша обрадуется братьям и сестрам, и мальчики тоже. Мне едва за пятьдесят, я еще юноша, - он пригладил коротко стриженые, рыжие волосы. Седины у Федора не появилось, только вокруг глаз залегли легкие, но красивые морщины. Он не растолстел, как многие чиновники в его возрасте. Федор внимательно следил за едой, пил немного, и только лучшие вина, спал с открытой форточкой. Он до сих пор, на даче, плавал в Финском заливе, даже зимой.

- Я еще тридцать лет проживу, - подмигнул себе Федор, - не меньше. Жаль, что дальше по служебной лестнице мне не продвинуться. Хотя, может быть, войду в Государственный Совет, стану председателем Департамента Законов..., - он вернулся в постель. Засыпая, Федор напомнил себе, что надо отремонтировать квартиру на Пантелеймоновской.

- Мальчикам невест найду - Федор зевнул, - хороших, дворянских родов, с приданым. Любашу отдам в Смольный институт, хотя бы на два-три года..., Она может стать фрейлиной, она моя дочь.

Федор был уверен, что девочка его поймет. Воронцов-Вельяминов говорил себе, что в Париже дочь была еще ребенком. Змея, волчица, так он называл невестку, настроила Любашу против него. Сейчас дочери исполнилось четырнадцать. Он хотел объяснить девочке, что мать все это время ее обманывала, скрывала от нее родного отца.

- Этот Кроу ей никто, - зло бормотал Федор, - Любаша на него не похожа. Она мать напоминает..., -Федор вспоминал прозрачные, зеленые глаза невестки:

- Любаша не такая. У Марты нет чувств, нет совести, она играет с людьми, как с куклами. Со мной, например. Любаша добрая девочка, я уверен. Мы с ней поедем на богомолье, в Оптину пустынь..., Она быстро выучит русский язык.

Федор покупал на Чаринг-Кросс немецкие газеты.

Русские были бы подозрительны, да и достать их в Лондоне можно было только в Уайтчепеле. На востоке Федору делать было нечего, однако он предполагал, что именно в Ист-Энде обосновался пан Вилкас со своими людьми. Каждый день ему, под дверь номера, подсовывали записку. Он узнал, что бывшая жена, с дочерью, в среду возвращается в Париж, узнал, что его светлость в городе. Федор усмехнулся, выбрасывая бумагу в Темзу: «Недолго им жить осталось».

Русские газеты можно было взять в библиотеке Британского музея, но Федору в читальне появляться было нельзя.

- Не надо рисковать, ваше превосходительство, - попросил его один из лондонских резидентов, - там радикал на радикале. Эмигранты здесь живут легально, пишут подметные статьи в газеты, - мужчина презрительно сплюнул на мостовую, - но, я уверен, они связаны с террористами. С волками, - со значением добавил резидент: «У них может быть ваше описание, а ваша жизнь нужна России».

Федор подозревал, что пан Вилкас как раз и руководит волками, но вслух этого, разумеется, говорить не стал. Вместо этого он передал резидентам список кличек:

- Примет, к сожалению, у нас нет. Это некоторые участники подпольных сборищ радикалов в столице. Какой-то Инженер, - Федор поморщился, - Техник, некая Кассандра...

- Пророчица, - хохотнул один из мужчин и осекся, увидев холодный взгляд Федора Петровича: «Они могут оказаться здесь, - Воронцов-Вельяминов, сидел за обедом в скромном, французском ресторане в Сохо, - будьте внимательны». Он просмотрел счет на фирменном бланке. Готовили в «Бретани» отменно. Федор оставил десять процентов на чай и убрал бумагу в свое портмоне крокодиловой кожи.

В универсальных магазинах он купил подарки мальчикам, галстуки, отличные, шеффилдской стали бритвы, ароматические эссенции. В багаже лежал немецкий чертежный набор, для Саши. Старший сын любил живопись. Для Коли Федор очень удачно выторговал на аукционе рисунок Тернера.

Он сходил в Национальную Галерею. Федор прочел в Британской Энциклопедии о портрете бабушки. Женщина, больше похожая на античную статую, смотрела на него огромными, черными глазами. Он вспомнил серые воды Ладоги у Шлиссельбурга и голоса мальчиков: «Их закололи штыками, папа, связанных. А потом бросили в озеро».

Федор развернулся и вышел на Трафальгар-сквер. Галерею он больше не посещал, ограничиваясь бесконечными коллекциями Британского музея. Здесь можно было провести несколько месяцев. Дочери он тоже купил подарки, красивый серебряный браслет с изумрудами, кружевной зонтик, несколько парижских ридикюлей. Он не знал размеров Любаши, но успокоил себя тем, что домой они поплывут через Гамбург. В Германии можно было походить с дочерью по магазинам.

Федор предпочитал заниматься покупками в Европе. Столичные магазины продавали вещи с большой наценкой. Он всегда выступал за патриотизм и предпочтение отечественных товаров. Однако заграничные ткани, в отличие от шерсти российских мануфактур, были отличного качества.

Его багаж отправили на корабль под российским флагом, что стоял в лондонском порту. Сундуки и саквояжи пометили печатью: «Собственность Российской империи. Дипломатическая почта, досмотру не подлежит». Лиловые штампы красовались и на крепко сколоченном, выстланном войлоком ящике, в передней неприметного особняка в Сент-Джонс-Вуде. Пана Вилкас получил этот адрес. В сарае, размещался экипаж без номеров, и пара резвых лошадей. Федор собирался доставить дочь в порт, и, через несколько часов оказаться в Северном море.

- Все будет хорошо, - он шел к музею. День выпал славный, яркий, сентябрь стоял теплый. Федор решил:

- Приедем домой, возьму несколько дней отпуска, и отвезу детей на дачу. С мальчишками на охоту сходим, с Любашей по грибы..., - ему, внезапно, захотелось соленых грибов. Федор хмыкнул:

- Где их здесь взять? Хотя резидент мне говорил, что в Уайтчепеле и квашеная капуста продается, и ржаной хлеб. Проклятые евреи, - разозлился Федор, - что им надо? Купцам разрешили жить вне черты оседлости, ремесленникам, не всем, конечно, тоже. Даже в университеты их принимаем. Конечно, по квоте, а как иначе? И по квоте они всю столицу заполонили. У Литовского замка, в их кварталах, только жаргон и слышно. И сюда добрались, украли наши бублики, наши огурцы, выдают их за свою еду..., Правильно сказано, жиды ничего своего создать не могут, только воруют. Здесь они даже в парламенте заседают. У нас такого никогда не случится, - уверенно сказал себе Федор, заходя в каменный, прохладный вестибюль.

Он знал, что бомба лежит под полом, в подвале особняка Кроу. Завтра, как сообщил ему пан Вилкас, они намеревались похитить Любашу и детей его светлости.

- Для отвода глаз, - читал Федор, - мы потребуем за них выкуп. Это собьет полицейских с верного пути. Товар вы сможете забрать в субботу, в указанном месте, и окончательно со мной рассчитаться.

Федора немного беспокоило, что его обязательство о работе лежало в архивах обреченного на смерть родственника. Он махнул рукой:

- После его гибели вряд ли кто-то бумагами заинтересуется. У них беспорядок будет. Да и не пошлет никто документ в Россию. А если пошлют, его величество этому не поверит. Свалю все на радикалов. Скажу, что они хотят меня опорочить…

Он прошел в комнаты с коврами. Федор хорошо в них разбирался. Он полюбовался тонким, цветочным узором. В зале было тихо, дубовые двери остались приоткрытыми.

В соседнем зале Юджиния улыбнулась:

- Люси ушла смотреть на морские коллекции, и Николаса взяла. Он от Моше не отходит, все же старший брат.

Маленький Ник пообещал Моше приехать на Святую Землю. Когда они шли к музею, мальчик держал юношу за руку. Моше, наклонившись, поцеловал каштановый затылок:

- Когда немного подрастешь. Мы с Марией тебя в древний город Петру свозим, увидишь кочевников, Красное море, Суэцкий канал...

- Его мой папа строил, - гордо сказал Ник, - мне мама рассказывала. Мама, - он обернулся, -отправимся на Святую Землю?

- Обязательно, милый, - кивнула Мирьям, - а сначала в Бельгию и Амстердам.