- Он сказал, - прорыдала девушка, - что пошлет меня в интернат, в Германию, или еще куда-нибудь, где из меня выбьют всю эту дурь..., И еще..., мама, мамочка..., - Джейн тихо завыла. Полина испугалась: «Что такое, милая?»

- Он сказал, - девушка закусила костяшки пальцев, - что привезет врача, на Ганновер-сквер, своего, оттуда..., - Джейн махнула рукой.

- Чтобы проверить, проверить, что я не…, Мамочка, - она рыдала, - пожалуйста, поверь мне. Мы просто за руки держались и все, Грегори бы никогда..., - Полина сидела, поглаживая дочь по худой спине, ласково шепча:

- Ничего этого не случится, милая, обещаю тебе. Все будет хорошо, доченька. Все, обязательно, будет хорошо...

Мария показала ему небольшое стадо овец. Они рассыпались по огороженному участку, по зеленой, сочной траве. Несколько голштинских коров, черных, с белыми отметинами, неторопливо бродили вдоль деревянного забора.

- Они больше всего молока дают, - объяснила Мария, - их издавна в Йоркшире выращивают. Я ездила туда на сельскохозяйственную ярмарку, их покупать. Но сыр я делаю, используя и козье молоко, и овечье.

В каменном, чистом сарае стоял механический сепаратор и маслобойка.

- Дедушка меня возил в Европу, - сказала Мария, - несколько раз. Мы гостили у дяди Давида, в Амстердаме, я видела лучшие молочные фермы. И со швейцарцами я в переписке.

Обычного сыра Моше было нельзя, для закваски использовалась вытяжка из желудка коровы. Мария угостила его рассольным, овечьим сыром. Юноша кивнул:

- Очень вкусный. У нас его кочевники делают. У вас замечательные овцы, - вздохнул Моше, - я таких и не видел раньше. У нас они все худые. В Святой Земле, - он наклонился и погладил высокую траву, -только зимой все расцветает, ненадолго. Но мы еще обустроим страну, - пообещал юноша.

Мария рассказала ему, что овец она держит для молока, а шерсть продает.

- Не промышленникам, конечно, - девушка звонко рассмеялась, - их мой десяток овец не заинтересует. Здесь, - она махнула рукой, - женам фермеров. Кое-кто, по старинке, трепет шерсть дома, вяжет, на ткацком стане работает. Я тоже умею, - овцы блеяли, светило яркое солнце позднего утра. Из сараев пахло теплым, душистым сеном.

Девушка упомянула, что среди овец у нее есть и французские, из Пиренеев, и местные, английские.

- Это как с яблоками, - Мария потрепала овцу по белой спине, - я немного селекцией занимаюсь. Пиренейские овцы дают очень, много молока, а у местных лучше шерсть. Посмотрим, что получится.

В яблоневом саду она показала Моше кальвили из долины Луары, английские ренеты, и свою гордость, как сказала Мария, несколько невысоких, азиатских деревьев.

- Райские яблоки, - девушка сорвала крохотный плод, - дядя Пьетро их по дипломатическим каналам заказал, из Китая. Тетя Марта научила меня из них варенье варить, они и в Сибири растут. Попробуйте, кузен, - солнце играло в пряди ее каштановых волос, освещало золотистое яблоко, и Моше подумал:

- Может быть, сказать ей…, Я совсем, совсем не могу с ней расстаться, уехать…

Он вспомнил холщовые палатки, рассвет над серой водой озера Хула, тысячи птиц в нежном, розовеющем небе, и шорох камышей. Юноша вспомнил лопату в своих руках, костер, что поселенцы разжигали по вечерам, искры, рассыпавшиеся вокруг, песни на идиш и русском языке. Моше лежал, закинув руки за голову, любуясь крупными, яркими звездами своей земли. На вкус яблоко было, понял Моше, точно таким же, как в раю.

Они вернулись к стойлам, Мария показала ему швейцарских коз и куриц. Моше услышал из-за деревянной двери какие-то звуки.

- А там что? - весело спросил юноша. Мария испугалась:

- Там эти…, - Моше заметил, как она покраснела, - эти…, Вам нельзя, кузен.

- Свиньи, - смешливо заметил Моше, толкая дверь: «Есть нельзя, это правда, а смотреть можно, кузина».

Свиньи были ухоженные, с блестящей, черной шерстью. Мария комкала оборку холщового передника:

- Это беркширская порода. У них отличное мясо…, - она совсем смешалась и пробормотала:

- Я собиралась сосиски делать, бекон коптить, но теперь…, - девушка не закончила. Моше спросил: «Что теперь?»

- Пойдемте на пасеку, - заторопилась Мария, - я знаю, мед вам можно. Я вам дедушкину шляпу дам. Он любит с пчелами возиться.

С пчелами Моше никогда дела не имел, и получил несколько укусов. Он сидел на деревянной скамье, на холщовой салфетке сочились медом желтые соты. Мария принесла свежих, с дерева, яблок и глиняный кувшин с терпким, только что выдавленным соком.

- У меня ручной пресс есть, - она покраснела, присев поодаль, - я сегодня сидр собиралась делать, очень хороший урожай…, Вам надо вытащить жало, кузен, - озабоченно сказала девушка, - а я тампон приложу, с водкой.

- У вас и водка имеется, - лукаво ответил Моше, - тоже сами делаете?

Мария помотала головой:

- Дядя Виллем присылает. У них в Арденнах издавна ее готовят. Фруктовая, из слив, из груш…, Я вам могу налить, - заметила девушка, - только я не знаю, можно ли…

- Можно, - уверил ее Моше: «Я ее пил, ребята из России всегда привозят несколько бутылок».

Она принесла водку, холщовую тряпицу и пинцет.

- Это быстро, кузен, я очень ловкая, - Мария, внезапно подумала:

- Ему нельзя, чтобы его девушка касалась. Но надо достать жало, иначе может быть воспаление…, -она так и сказала. Моше усмехнулся:

- Выходит, что это спасение жизни, кузина. Теперь я буду вам обязан, - он протянул большую руку. Мария осторожно взяла его ладонь.

Моше читал об электрическом токе.

- Так это и бывает, - понял юноша, - как сладко. Пожалуйста, пусть она пальцев не отнимает…, - Мария, как и обещала, мгновенно вытащила все жала и приложила к его руке прохладную, влажную ткань. Укусы перестали гореть. Она подвинула Моше стаканчик:

- Это та самая водка, из груш…, У меня тоже груши есть, вы видели…, - ее голос угас, девушка отвела глаза:

- Почему он…, кузен Моше, так на меня смотрит…, На меня никто, никогда так не смотрел…, Что это со мной…

Ее пальцы были теплыми, сильными, но нежными. Моше, вспомнил деда. Рав Исаак держал дома водку, и весело говорил:

- Для посетителей, милый мой. Бывают, что они волнуются, сам понимаешь…

- Я тоже волнуюсь, - юноша пробормотал благословение и немного пригубил. Она сидела, держа его за руку, отвернувшись. Моше, набравшись смелости, позвал:

- Кузина Мария…, Мария…, Спасибо вам, что вы за мной ухаживаете…, Я сейчас, - он помолчал, -совсем не знаю, как дальше говорить, у меня никогда еще…

Мария услышала, как бьется ее сердце.

- Не бывает такого, - сказала себе девушка, - как я могу понравиться…, И он еврей, он…., - девушка повернулась и ахнула: «Кузен Моше, что вы! Не надо, не надо…»

Он вытер свободной рукой слезы:

- Я знаю, вам нельзя, Мария..., Я никто, я еврей, живу в глуши, а вы…., - Моше замолчал, и девушка вспомнила строки из письма бабушки: «Не бойся любить и будь достойна своих предков». Она, внезапно, приложила палец к его губам:

- Это ничего не значит, Моше. Если я вам по душе…, - она совсем покраснела и вздрогнула. Юноша наклонил рыжую голову и поцеловал ее ладонь, жесткую, с несколькими, заживающими порезами. Мария, на той неделе, поставила бродить первую партию сидра.

- Я тебя люблю, - просто сказал Моше, - с первого мгновения, как увидел тебя, в синагоге. Мария…, - у нее были сладкие от меда губы, у нее колотилось сердце, под холщовой косынкой ее волосы были мягкими, и пахло от них сеном. Моше неуверенно, неумело коснулся ее губ и услышал быстрый шепот:

- Я тоже, я тоже, милый…, Я думала, что я тебе не нравлюсь, у меня никогда еще…, - Мария, на мгновение, отстранилась. Моше покачал головой:

- Мне никто не нравился, и никто не понравится, любовь моя. Никого другого мне не надо…, Вернись ко мне, - попросил юноша, и она скользнула в его руки. Над куском сот, над яблоками, жужжали пчелы. Мария, тяжело дышала:

- Я поеду с тобой, милый. Дедушка меня отпустит, он добрый человек, он поймет…, - девушка вспомнила голубые глаза Аарона: