- Макс ушел и больше не вернется. Он никогда не навязывает себя женщинам. И очень хорошо, -Мирьям поджала губы и решила никому не говорить о визите Макса:

- Мало ли что он в Лондоне делает. Проездом, наверное. Юджиния упоминала, что давно его не видела. Он даже Полине не пишет, - Мирьям захлопнула дверь и вернулась в кабинет. Она приводила в порядок истории болезней пациенток.

Мария, по дороге на ферму, рассказала Моше о своих родителях. Девушка пожала плечами:

- Я его никогда не видела, моего отца. Он жив, наверное, но никто не знает, где он, - Моше, незаметно, взглянул на ее упрямый подбородок:

- Я, как и вы, кузина Мария, мать свою не помню. Она погибла, когда мне чуть больше года было. Но мне бабушка и дедушка много о ней рассказывали, и отец тоже…, - Моше обругал себя: «Зачем? Видно, что ей…, Марии, неприятно об отце говорить…, Ах, папа, папа…, - Моше вспомнил бар-мицву. Капитан Кроу, прощаясь, подмигнул ему: «Жди телеграммы из Сан-Франциско, мой милый. «Открыл Северо-Западный проход, твой отец». Они обнялись. Моше вдохнул знакомый запах табака и быстро шепнул:

- Возвращайся, папа. Я люблю тебя.

У отца были сильные, надежные руки, такие же, как в детстве, когда он водил Моше по мелкому морю в Яффо, терпеливо, ласково обучая сына плавать и нырять. Моше постоял, слыша, как бьется сердце отца, чувствуя прикосновение его жесткой ладони к рыжим волосам.

- И на могилу не сходить, - горько понял он, - никто не знает, где папа похоронен. Этого места на карте нет. Николас тоже хочет стать исследователем…, - он смотрел прямо вперед. За поворотом, виднелась черепичная крыша.

- Вы об отце вашем думали, кузен Моше, - услышал он тихий голос рядом.

- Простите меня, - испугалась девушка, - вам тяжело, я понимаю…, Он был очень хороший человек, капитан Кроу.

- Да, - кивнул юноша: «Я привык, кузина Мария. Семь лет прошло с тех пор, как…, Спасибо вам, - он взглянул на кованые ворота фермы: «Очень красиво!»

Девушка нежно зарделась и достала из ридикюля связку тяжелых ключей. В доме и на участке царила тишина. Мария объяснила, что в воскресенье работники приходят только рано утром, на дойку. Девушка развела руками: «Я сама справляюсь, кузен».

- Я вам помогу, - твердо сказал Моше. Он оглядел чистую, ухоженную кухню, с каменными плитами на полу, со старомодным очагом, вделанным в стену. Медные сковороды свисали с крюков в беленом потолке. Пахло свежим хлебом и сухими травами. Мария ушла переодеваться, а он выглянул в маленькое окошко. У задней двери был разбит кухонный огород. Моше вдохнул запах теплой земли, и увидел ровные ряды виноградных лоз в Цфате.

Во время уборки урожая он жил на холмах, в старом доме, возведенном еще его дедом. Моше просыпался до рассвета и шел в город, окунаться в микву. Он молился в синагоге, а потом возвращался обратно по узкой, каменистой тропе. На востоке всходило солнце. Он брал в ладонь тяжелую, темную кисть с ягодами:

- Благословен Ты, Господь Бог наш, Владыка вселенной, сотворивший плод виноградной лозы.

Дул теплый ветер, ягоды оставляли на губах сладкую пелену. Моше заедал их куском вчерашнего хлеба и быстро шел к прессу. Рядом были сложены плетеные корзины, и собирались работники.

Моше вспоминал, как вечерами, чувствуя боль в натруженной спине, он устраивался на каменном пороге, затягиваясь короткой трубкой деда. Юноша отгонял пчел, кружившихся над медным блюдом с виноградом, инжиром и гранатами.

- Каждый будет сидеть под своей смоковницей, и под своей виноградной лозой, - Моше смотрел на огненный, горный закат, - и никто более не будет устрашать их. Это случится, я уверен.

Моше полюбовался грядками с базиликом, петрушкой и розмарином. До него донеслись шаги сзади. Она стояла, в простом, холщовом платье, в крепких ботинках, каштановые волосы прикрывала косынка. Девушка засучила до локтя рукава.

- Это новый стакан, кузен Моше. Вы хотя бы воды сможете у нас выпить. Мне дедушка рассказывал о ваших правилах.

- Здесь нет никого, - понял Моше, - а мы вдвоем…, Но ворота открыты, и дверь тоже. Так можно. И в вагоне были люди. Немного, правда, все же утро…,

- Большое спасибо, - он принял стакан, и ощутил, как их пальцы соприкоснулись, на мгновение.

- У меня сердце бьется, - поняла Мария, - и как сильно…, И он покраснел, почему…, - она опустила голову и пробормотала: «У нас колодец, все очень просто…»

- У нас в Иерусалиме тоже колодец, кузина, - весело уверил ее Моше, - я только в Европе впервые кран с водой увидел.

Юноша подхватил ведро. Они сидели за большим, крепким столом, разложив провощенную бумагу, и ели припасы, что Моше дала в дорогу жена рава Адлера.

- Все очень вкусно, - улыбнулась Мария, - спасибо вам большое. Я знаю, вам помолиться надо, -юноша кивнул.

- Вы приходите, - она быстро убрала со стола, - я вас в хлеву буду ждать.

Дверь скрипнула. Моше сидел, думая о больших, голубых глазах, о ее ловких руках, резавших мясо и хлеб:

- Это разрешается, кузина, - успокоил ее Моше, - даже готовить можно. Еврей только должен плиту разжечь. Тетя Марта, когда в Иерусалиме гостила, на свадьбах всегда готовила, с моей бабушкой.

- Разрешается, - повторил Моше.

- Оставь, зачем ей становиться еврейкой? У нее дед епископ, она тоже за священника замуж выйдет, или за аристократа какого-нибудь, вроде графа Хантингтона, - он даже, на мгновение, закрыл глаза, так не хотелось думать об этом.

- А не за тебя, - подытожил Моше. Юноша достал из кармана суконной, рабочей куртки маленький молитвенник.

Джейн бродила по комнате, сжав руки, смотря на стопки учебников на столе, на свои школьные тетради. Когда Грегори пошел вслед за отцом, в его кабинет, она пробормотала какое-то извинение и взбежала наверх. Спальня девушки выходила на розарий. Она вспомнила, как играла с братом среди пышных цветов.

- Бабушка тогда еще не выздоровела, - подумала Джейн, - Грегори был здесь, вместе с Петром. Когда он гостил у нас, цветы всегда распускались. Даже на Рождество..., - она улыбнулась, услышав изумленный голос садовника:

- В первый раз вижу, чтобы остролист в декабре цвел, ваша светлость. Не знаю, что и подумать. Джейн прищурилась и заметила красивого сокола, парившего в полуденном небе над замком. Она вздохнула и огляделась. Джейн с детства помнила эту спальню. До нее, здесь жила покойная бабушка Джоанна, а раньше, леди Джозефина. Во времена гражданской войны отсюда сбежала в Плимут Черная Джо. Кровать была тех времен, большая, массивная, с резными столбиками, с бархатным пологом. Джейн присела и потянулась за дневником.

- Июнь 1879 года, - читала она, - наконец-то, я сказала ему, что люблю его. Полгода собиралась, а сегодня у меня хватило смелости. Он тоже меня любит…, Это такое счастье, такое счастье..., Теперь надо вести себя осторожно, хотя, кажется, бабушка, и мама ничего не замечают. Осенью мы вернемся в Лондон, и Грегори попросит у отца моей руки. Папа не откажет. Грегори семья, и тетя Марта с дядей Питером, они замечательные..., Мне хочется с кем-нибудь об этом поговорить, но я боюсь. Здесь Люси, однако, она ничего не знает..., - чернила немного расплылись. Джейн писала при свече, а потом всхлипнула и вытерла нос:

- Если бы он был здесь сейчас..., Но это опасно, нельзя так делать.

Она сидела, закутавшись в кашемировую шаль, и слышала его тихий голос:

- Я люблю тебя, я так тебя люблю..., - Джейн заснула, свернувшись в клубочек, счастливо улыбаясь, чувствуя тепло, что, казалось, охватывало все тело.

- Мы просто за руки держались, - успела подумать она, - Грегори меня целовал..., Неужели это бывает, всего лишь от поцелуев? И у мамы не спросить, будет подозрительно, - все лето Джейн писала Люси, подруга была в Ньюкасле. Внизу листа девушка непременно ставила постскриптум: «Передавай привет Грегори, и сообщай, как идет его работа в госпитале».

За ее перепиской не следили, но все конверты отдавались дворецкому. Он знал Джейн с детства, но девушка не хотела рисковать. Мистер Белвью мог обмолвиться матери или бабушке, что Джейн пишет мистеру Вадии. Это было не принято. Грегори, если и был родственником, то очень дальним. Люси отвечала, что старший брат тоже передает ей привет.