- В лавку забегала, - весело сказала женщина, - свечи закончились. Что случилось? - она взглянула на саквояж Марии.

На станции, в Аддингтоне, девушка уверила деда: «Я никому, ничего не скажу. Не волнуйся, пожалуйста».

Аарон почесал в бороде:

- Не принято, до официального объявления. Оно только через месяц будет, не раньше. Держи язык за зубами, - он подмигнул внучке.

Мирьям впустила девушку в переднюю. Мария поставила саквояж на персидский ковер:

- Дедушке в Аддингтоне надо было остаться, по делам..., Я посижу, тетя Мирьям, - она увидела, что женщина берет ридикюль, - если вам в синагогу надо..., - Мирьям надела перед зеркалом шляпу темного фетра и покачала головой:

- Нечего тебе здесь делать одной. На службе Моше выступает. Заодно с ним познакомитесь. Он у рава Адлера живет. На обед к нему сходим, к раву Адлеру. Твой дед с ним знаком, он мне говорил. И в синагоге ты была, стесняться нечего, - она подтолкнула Марию к входу. Девушка покраснела: «Я не в праздничном платье, положено ведь...»

У Марии был всего один шелковый туалет. Она надевала платье в церковь, на большие праздники и на редкие званые обеды. Каноник приглашал домой приезжающих в Кентербери епископов. Мария доставала темно-синее платье из гардероба, и недовольно смотрела в зеркало. Девушке не нравились ее широкие плечи, длинные, крепкие ноги. Она всегда прятала руки, большие, с натруженными ладонями. Девушки должны были быть хрупкими. Мария, всегда, с легкой завистью, думала:

- Люси и Джейн такие изящные, они носят шелковые туфельки..., - обувщик, в Кентербери, шил Марии крепкие, рабочие ботинки размера, который считался мужским.

Она не стала брать в Аддингтон это платье. Мария поехала туда в простом, суконном туалете. В саквояже у нее лежала такая же юбка с жакетом. Она, все равно, настояла на том, чтобы переодеться. В умывальной у тети Мирьям девушка повертела хрустальный флакон с парижскими духами. Мария видела такие у тети Марты. Оглянувшись, она несмело прикоснулась пробкой к шее. Запахло летним садом. Мария испугалась: «Тетя Мирьям поймет, что я ее духи трогала». Она вымыла то место, но легкий аромат все равно остался.

Если Мирьям его и почувствовала, то она ничего не сказала. Мария успокоилась. По дороге на Дьюкс-плейс Мирьям рассказывала ей о выступлениях Моше Судакова.

- Он деньги собирает, на покупку земли. К ним много евреев приезжает, из Польши, из России..., Они основывают сельскохозяйственные колонии, учат людей работать. В России, - Мирьям махнула на восток, - евреям до сих пор запрещено землей владеть. Твой дед, - она, внезапно, улыбнулась, - он еврей, по нашим законам.

Мария знала об этом. Аарон привел ее в синагогу подростком. Он дружил с главным раввином Британской империи, равом Адлером. Они пришли на Дьюкс-плейс между службами. Марии можно было спуститься вниз, в главный молитвенный зал. Рав Адлер открыл Ковчег Завета и показал им свитки Торы. Девочка зачарованно смотрела на старый бархат мантий, на тусклый блеск серебра. В Кентербери, Аарон рассказал ей о своем деде, раве Горовице, и о кладбище на Масличной горе.

- Он, видишь, - каноник помолчал, - на самом краю земли, в одиночестве, среди джунглей, евреем остался. Приехал в Иерусалим, работал писцом..., Смотри, - Аарон развернул родословное древо, -твоя бабушка Дина прислала. Потомки рава Горовица. В Америке, в Амстердаме, на Святой Земле..., Их как бы ни больше тысячи. И ты тоже, - он погладил Марию по голове.

- У тети Бет девять детей, - Мария, устроилась рядом с Мирьям на деревянной скамье, на галерее для женщин. Она взглянула на свой костюм, и незаметно посмотрела на соседок:

- Все девушки в шелке. И какие они красивые..., - на галерее пахло духами, в бронзовых светильниках горел газ. Внизу собирались мужчины.

- Вот и Моше, - Мирьям перегнулась через перила и помахала кому-то. Мария увидела высокого, крепкого юношу в хорошем, твидовом костюме. Рыжие волосы прикрывала черная, бархатная кипа.

- Он сегодня расскажет об их поселении, - предупредила ее Мирьям, - о том, что они делают на земле, как учат людей..., Шабат, о деньгах говорить не след. Однако Моше не с пустыми руками вернется. Есть юноши, что с ним собираются поехать. Не отсюда, конечно, - Мирьям понизила голос, - здесь у нас те собираются, кто своих сыновей в университеты посылает..., Из Ист-Энда, из Уайтчепеля. Моше выступал перед ними. Я была в Святой Земле, - женщина поправила шляпу, - много раз. Там люди беднее живут.

Началась молитва, Мария заслушалась. Дед хорошо знал святой язык, Аарон учил его в Кембридже, а она не понимала ни слова. У кантора был красивый, высокий голос, пел хор. Потом все затихли, рав Адлер поднялся со своего места на биме:

- Мистер Судаков, - кивнул он. Мария увидела, как юноша улыбается.

Ее дед был отличным проповедником, но кузен Моше, подумала девушка, тоже говорил очень хорошо.

- Ему всего двадцать два, - вспомнила Мария, - а он так много успел..., Закончил, сельскохозяйственную школу, живет в новом поселении..., Тетя Мирьям говорила, что он будет возвращаться через Амстердам. И в Париже он выступал..., Он очень красивый, - девушка покраснела: «Здесь святое место, место молитвы. Веди себя, как полагается».

Поселение, по словам Моше, называлось Петах-Тиква, «врата надежды». Вторая деревня, которую они собирались закладывать в следующем году, должна была получить имя «Ришон ле-Цион».

- Первый в Сионе, - юноша стоял, оглядывая зал.

- Мы знаем, как осушать болота, весь последний год мы только этим и занимались, - в зале пронесся смех, - а теперь нам предстоит борьба с засушливой землей. Но мы справимся, обещаю. Наступит время, когда каждый из вас сможет приехать в новое, еврейское государство. На нашей земле, на земле Сиона, - Моше взял с бимы какую-то бумагу.

- Это в Иерусалим, прислали из Европы, из Буковины. Еврейский поэт, мистер Имбер, написал стихи на святом языке. Они называются «Атиква»...

- Надежда, - шепнула Мирьям девушке.

- Мы надеемся, - продолжил Моше, - что эти строки когда-нибудь станут гимном нашей страны, страны Израиля.

- Ещё не погибла наша надежда, Надежда, которой две тысячи лет: Быть свободным народом на своей земле, Земле Сиона и Иерусалима.

- Как красиво, - подумала Мария, - у евреев две тысячи лет нет своей земли. Но будет, обязательно. Их отовсюду изгоняли, и церковь..., - дед, однажды, сказал ей:

- То, что делала церковь с евреями в средние века, непростительно. Здесь, в Англии, они и не жили, до времен Кромвеля. Не пускали их сюда, по крайней мере, открыто, а в Европе преследовали…, Аарон поморщился: «Появились общества, убеждающие их креститься, миссионеры, на Святую Землю едут..., Моя мать крестилась, - Аарон затянулся трубкой, - но потому, что сама этого хотела, потому, что любила моего отца. Конечно..., - он махнул рукой, - Иерусалим и для нас, и для евреев, и для магометан, священное место. Надо жить добрыми соседями, как положено. Мой дед в Гефсиманском саду похоронен, а второй дед на Масличной горе, - священник лукаво добавил: «Когда я поеду в Иерусалим, поселюсь где-нибудь посередине».

- Теперь дедушке до Святой Земли не добраться, - грустно поняла Мария, - он давно бабушку Дину не видел..., Дедушка будет в соборе святого Павла проповедовать, крестить детей у королевской семьи, венчать их, станет патроном сотни школ и благотворительных обществ..., - Мария зажмурилась.

Дед очень внимательно относился к переписке. Каноник сам, отвечал на все прошения, и принимал людей с ходатайствами. Аарон говорил: «А иначе, зачем я здесь? У Иисуса секретарей не было. К нему люди попадали без записи».

Молитва закончилась, они с Мирьям спустились вниз. Женщина позвала:

- Моше! Позволь тебе представить кузину Марию, внучку дяди Аарона. Она у меня на шабат гостит..., -вблизи он был еще красивее, высокий, с аккуратной, рыжей бородкой. Серые, большие глаза посмотрели на Марию. Девушка напомнила себе:

- Ему нельзя подавать руку, он соблюдающий человек. Им запрещено трогать женщин..., - Мария почувствовала, что краснеет.