- И обещай мне, - ласково попросила Элиза, - что людям, наконец-то, предоставят законный перерыв на обед. «Не заграждай рта у вола молотящего; и трудящийся достоин награды своей», -процитировала жена. Виллем кивнул:

- Конечно. А еще сказано: «Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа, - он вздохнул и поцеловал белое, мягкое плечо: «Я сам спускаюсь в шахту, любовь, моя. В отличие от папы, - не удержался юноша:

- Я знаю, как трудятся люди, да и сам тружусь, - он почувствовал нежное прикосновение пальцев Элизы к своей жесткой ладони.

- Права трудящихся, - думал он, стоя за дверью, слушая распоряжения Давида.

- Жаль, что закон запрещает организовывать профессиональные союзы. Ничего плохого в них нет, люди должны поддерживать друг друга. Посмотрим, - Виллем засунул руки в карманы куртки и нащупал там обрывки веревки, - может быть, что-нибудь изменится, при нашей жизни. Сестра Давида получит диплом врача. Тетя Полина и кузина Бет закончили, университет…, - он, внезапно, улыбнулся: «Мир скоро будет совсем другим, я уверен».

Загрохотали стальные колеса каталки. Виллем понял: «Девушка, конечно, без сознания, или под опиумом. Она мне ничего не скажет. Просто посмотрю на нее».

Он толкнул дверь и застыл на пороге. Давид, в фартуке, в рубашке с закатанными рукавами, обернулся: «Кузен Виллем! Ваш отец был здесь. Они с кузиной Элизой…»

Виллем ничего не слышал. Сестра лежала, бледная, похудевшая. Он увидел темные круги под закрытыми глазами, увидел покрасневшие, грубые руки и живот, выделявшийся под холщовой рубашкой.

- Папа, наверняка, ничего не сказал ни Элизе, ни Давиду, - понял юноша, - хочет, как обычно, все скрыть. Он, скорее всего, собирается Маргариту в монастыре запереть, до конца ее дней. А ребенок…, - Виллем сглотнул, - это папин внук, или внучка…, Как он может? Нет, - решил юноша, - я этого не позволю. Господи, бедная моя сестричка…, Ее, наверное, соблазнили, а потом бросили. Она не могла прийти домой, из-за папы…Ей больно…, - Виллем заставил себя не касаться руки сестры. До него донесся голос кузена Давида: «Что случилось?»

Юноша посмотрел на закрытые простыней ноги: «Кости раздроблены, она много крови потеряла. Она не могла устроить эту диверсию, не могла. Маргарита не такая. Она случайно в штольне оказалась. Надо поговорить с папой, - он тяжело вздохнул, - не стоит Давиду пока об этом знать».

- Она, - справился с собой Виллем, - с ней…, с ней все будет в порядке?

Давид помолчал:

- Постараемся добиться того, чтобы она ходила. Хотя бы недолго, хотя бы с костылями…, - он проводил взглядом юношу, и услышал за окном стук копыт коня. Давид велел себе не думать об Элизе. Перекладывая больную на операционный стол, он пробормотал слова, которым его научил отец. В тринадцать лет, доктор Кардозо впервые взял сына на обход в госпитале: «Вот, я готовлюсь выполнить свою работу, в своей вере»

Они наложили маску и Давид подумал:

- Ничего. Эфир для ребенка не так страшен. Тем более, два месяца до родов. Все будет хорошо. Появится на свет здоровый мальчик, или девочка…, - он, внезапно, покраснел, стоя над жестяным умывальником. Ван Капмф поливал ему на руки. Водопровода здесь не было.

Жена хотела второго ребенка, Давид знал это. Он, всякий раз, чувствовал себя виноватым, отговариваясь тем, что Шмуэль еще маленький, что он, доктор Кардозо, еще не защитил докторат, что надо немного подождать.

- Потому что так будет еще сложнее, - он снял повязки с ног больной, осматривая раны и синяки на месте закрытых переломов, - сложнее…, - он не хотел говорить это слово. Давид напомнил себе:

- Никогда такого не случится. Никогда ты не разведешься с Рахилью. Веди себя, как честный человек. Она не виновата, что ты любишь другую женщину, - Давид решил, что останется здесь до приезда монахинь за больной. Он взял скальпель:

- Это еще несколько дней. Несколько дней я буду видеть Элизу. Ее, конечно, - он посмотрел на бледные щеки больной, - надо будет постепенно снять с опиума. Не дело в ее состоянии привыкать к наркотику. Будут боли, однако она справится, я уверен.

- Начнем от колена, и пойдем вниз, коллега, - Давид осторожно сделал разрез и посчитал. Ему надо было поставить на место четыре или пять простых переломов, и, по возможности, привести в порядок раздробленные кости в ступнях больной.

Он проверил пульс, сердце билось размеренно, и погрузился в работу.

Виллем догнал экипаж с отцом и женой, когда коляска поднималась по вымощенной дороге на холм. Кованые ворота с гербом де ла Марков, головой вепря, открылись. Барон, услышав сзади ржание лошади, обернулся.

- Виллем, - ахнула Элиза, завидев мужа: «Все в порядке?»

Во дворе замка было тихо. Виллем, спешившись, кивнул: «Все хорошо, милая».

- Папа, - он посмотрел на отца. Барон де ла Марк был лишь немного выше сына. Виллем, оглядывая мальчишку, понял:

- Он еще растет, кажется. В плечах меня догнал. А если он был в больнице, если…, - барон заставил себя не думать об этом. Старший Виллем, нарочито весело, сказал:

- Я рассчитывал, что ты из шахты долго не поднимешься. Мы хотели пообедать, а потом…, - он не закончил, натолкнувшись на холодный, упрямый взгляд серо-голубых глаз. Виллем вспомнил голос покойной жены: «Я люблю Грегори, а он меня. Мы ждем ребенка. Поэтому я никуда не поеду, и останусь здесь, в Бомбее».

- Мало я их бил, - бессильно подумал старший Виллем, - это проклятая кровь Луизы. Что в той шлюхе, принесшей ублюдка в подоле, что в этом сосунке.

- Я понял, папа, что ты на это рассчитывал, - вежливо заметил Виллем, - однако я здесь. Пойдемте, - он взял жену под руку, - нам есть о чем поговорить, всем вместе.

Они зашли в парадные, высокие двери. Тускло блестел металл старинных доспехов. Виллем, обставляя замок, потратил немало денег у антикваров. Он даже нашел оружие времен Арденнского Вепря и первого адмирала де ла Марка. Кремневые пистолеты стреляли. Виллем любил с ними возиться. На светских охотах барон всегда показывал, как он владеет арбалетом и старинными ружьями. Переднюю устилали персидские ковры, каменная лестница, увешанная картинами в тяжелых, золоченых рамах, вела на второй этаж.

У входа в огромную гостиную, висел портрет самого барона, во фраке, со всеми орденами, а рядом, портреты всех де ла Марков. Виллем увез их из Бомбея. Картины, на которых были изображены первая и вторая жены его предка Уильяма, барон отправил в подвал. Ему не хотелось показывать гостям, что у де ла Марков есть туземная и японская крови.

- И этот кузен Пьетро…, - Виллем увидел серые, упрямые глаза священника, - на японке женился. Жаль, конечно, что Элиза бесплодна. У нее происхождение хорошее, хотя прабабка ее, эта Марта, из Америки была. Там они все перемешались. Вот в кого она такая упрямая, - барон раздул ноздри и велел себе успокоиться:

- Скажу, что я был потрясен, не знал, что говорю…, В конце концов, ни мальчишка, ни эта бесплодная стерва не будут возражать против монастыря. Маргариту просто некуда больше отправить. Разве что на тот свет, - хохотнул Виллем, проходя в свои комнаты.

Лакей помог ему переодеться. У двери столовой Виллем решил:

- Они не будут мне прекословить. В конце концов, если они такие набожные, пусть выполняют свой долг и приютят сироту. Элиза толстуха, никто ничего не заподозрит. Выдадим ублюдка за ее ребенка. Маргариту до родов запрем в надежном месте, а потом…, - Виллем усмехнулся: «Непонятно, что там за отец. Маргарита не скажет. Она и в детстве была упрямая, как осел. Посмотрим. В любом случае, дорогая невестка теперь у меня в руках, - сын и Элиза сидели в малой столовой, на крахмальной скатерти блестел хрусталь. Виллем, опускаясь на заботливо отодвинутый стул, кивнул дворецкому.

Завыл гонг, лакеи стали разливать летний, легкий суп, в бокалах золотилось бордо. Виллем, занимаясь рыбой, внезапно поднял голову. Он увидел в полукруглом окне, выходящем на равнину, красивого, большого сокола. Птица парила над крышами поселка.