- Я бы его подстрелил, здесь недалеко, - барон услышал хриплый крик птиц, над Башнями Молчания в Бомбее, и вспомнил багровый закат над океаном.

Лакеи ушли, в столовой повисло молчание. Сын, наконец, сказал: «Я был в больнице, папа. Я видел Маргариту».

Ей снился взрыв. Вокруг было темно, рушились крепления, грохотала порода. Маргарита успела подумать:

- Господи, что я делаю? Эта девушка, Розали, зачем я так поступила? Она без сознания. Надо ее спасти, вынести из штольни, - она ползла, таща Розали за руку. Сзади обвалилась стена шахты. Маргарита почувствовала острую, резкую, раздирающую боль в ногах, и потеряла сознание.

- Пить, - поняла девушка, - как хочется пить…, - она облизала губы и ощутила прикосновение чего-то влажного, холодного, сладкого. Маргарита жадно потянулась вперед и услышала ласковый голос: «Тише, тише, милая…, Пейте, пейте, пожалуйста».

Девушка была незнакомой. Маргарита подумала:

- Странно. Я слышала, в рудничной больнице нет сестер. А Волк? - она, внезапно, испугалась:

- Если он не дождался меня и вернулся в шахту? Если он погиб, или его арестовали? И что с Розали…, -она все не открывала глаз, припав губами к фаянсовому поильнику. Ребенок задвигался. Маргарита скрыла облегченный вздох:

- С маленьким все в порядке. Но Волк, что с ним? Как ноги болят…, - она попробовала пошевелить ступнями и едва не лишилась чувств. Ноги, поняла девушка, ниже колен были в лубках.

Маргарита набралась смелости и открыла глаза. Хорошо обставленная, затянутая гобеленами, комната выходила на сосновый, залитый солнцем лес. Где-то вдали перекликались птицы. Пахло травами, чем-то больничным, и, немного, ландышем.

- Это от нее пахнет, - рядом с кроватью, где была устроена больная, сидела невысокая, полная девушка, в простом, светлом платье, с уложенными на затылке белокурыми косами. Лицо у нее было доброе, озабоченное. Большие, серые, в темных ресницах глаза, смотрели прямо на Маргариту. Девушка взяла ее за руку, маленькой, ухоженной ручкой. Маргарита поняла: «Мы с ней ровесницы. Только она замужем, - на детском, коротком пальчике блестело обручальное кольцо.

- Господи, где я? А если меня нашли, если папа…, - Маргарита не хотела даже представлять себе такое, - если папа узнал…, Надо молчать. Нельзя выдавать Волка. Я выздоровею, маленький родится, и я его найду. Волк обрадуется, обязательно.

На пухлой шее девушки висел простой, золотой крестик.

- Слава Богу! - перекрестилась она:

- Слава Богу! Пожалуйста, ни о чем не волнуйтесь, милая. Лежите и выздоравливайте, я за вами буду ухаживать…, - Элиза смотрела на худое, усталое лицо невестки, перебирала ее длинные, мозолистые, загрубевшие пальцы.

Свекор объяснил, что он был вне себя от потрясения, поэтому и распорядился отправить Маргариту в Намюр, к монахиням.

- Я ему не верю, Виллем, - мрачно сказала Элиза, в спальне, сидя на кровати, расчесывая гребнем слоновой кости длинные, пышные волосы, - ни одному слову его не верю, - она увидела, как муж открыл рот. Девушка попросила:

- Подожди! Я была, в палате, когда он пришел. У него даже лицо не дрогнуло, не изменилось…, -Элиза вспомнила, как свекор, в столовой, отер глаза: «Я не понимал, что говорю, сыночек…. Я год не видел Маргариту. Я виноват, конечно…»

- Иисус учит нас хорошо думать о людях, - одернула себя девушка, - дядя Виллем плакал, я сама видела…, - она замолчала. Муж, устроившись сзади, забрал у нее гребень. Он вдохнул нежный запах ландыша и вспомнил сырой мрак шахты. После обеда Виллем, на рудничном дворе, выбросил остатки холста и веревок в колодец. Он решил ничего не говорить отцу. Хватило и того, что барон наотрез отказался видеть дочь.

- Если я ему скажу, - грустно подумал юноша, карабкаясь вниз, - он начнет допрашивать Маргариту, кричать на нее. Это плохо для ребенка. Он взрыв пережил и операцию, бедное дитя. Может быть потом, когда Маргарита оправится, я сам с ней посижу…, - Давид прислал из больницы записку, что операция прошла удачно.

Лакей ее внес в столовую вместе с кофе. Барон оборвал себя. Он только, что доказывал сыну и невестке, что их христианский долг, взять на воспитание несчастного сироту, племянника. Виллем имел неосторожность заметить, что с фигурой Элизы можно не бояться разоблачения. Невестка и так выглядела беременной.

- Толстой, - поправил себя барон, - а я таких женщин не люблю. Но в ней есть что-то особенное. Да и потом, у нее только зад и бедра круглые. Грудь все равно маленькая. Когда ребенок родится, она сделает все, что я захочу. Эта клуша будет трястись над бедным сиротой.

Глаза сына похолодели. Он, предостерегающе, заметил: «Папа, на твоем месте, я бы воздержался…»

- Я просто хотел сказать, - торопливо поправил себя Виллем, - что так было бы для всех удобнее. Кузен Давид семья…,

- Ах, вот как, - ядовито заметила Элиза, - вы, кажется, сменили гнев на милость, дядя Виллем, когда кузен Давид вам понадобился.

Виллем не любил евреев. Он всегда замалчивал, что у него в семье были Кардозо и Горовицы. Однако, когда это требовалось, среди его деловых партнеров в Германии, он не упускал случая ввернуть имя покойного Натана Горовица или рава Исаака Судакова. Раввина знала вся Европа.

Когда он встречался со старшим графом фон Рабе, в Берлине, они, как следует, выпили, и завели разговор о временах, когда евреи знали свое место. Мужчины сошлись во мнении, что российский император, ограничив им свободу передвижения, совершенно прав.

У графа фон Рабе имелась содержанка, еврейка. Он, весело, сказал:

- В постели они, конечно, лучше немок, герр Виллем. Однако, - он поднял поросший рыжими волосами палец, - нельзя на них жениться, даже на крещеных. Нельзя портить чистоту крови. Я знаю, что все эти Ротшильды и так далее, - он открыл еще одну бутылку вина, - нарочно крестят своих дочерей. Знаете, почему? - граф икнул и разлил бордо, немного плеснув на крахмальную скатерть.

Виллем кивнул: «Потому что по еврейским законам, они все равно не покидают своего народа».

- Именно! - пьяно обрадовался фон Рабе и зашептал: «Они хотят покорить весь мир, добиться, чтобы мы все плясали под их дудку…, Подсовывают своих девок немецким юношам. Молодые люди теряют голову, женятся…, - фон Рабе стукнул кулаком по столу: «Я своему сыну сказал, что такую невестку и на порог не пущу. Однако он у меня разумный юноша, и обвенчается с девушкой, на которую я укажу».

- Вот бы и у меня так было, - угрюмо подумал Виллем, читая записку от доктора Кардозо.

- Нет, надо было ему жениться на бесплодной бабе, да еще и с дурным характером. Вроде и добрая, вроде корова коровой, а как рот откроет…, - Виллем вспомнил холодный голос невестки: «Хорошо. Я понимаю, - Элиза встала и прошлась по столовой, - понимаю, дядя Виллем. Вам не хочется огласки».

Широкие бедра покачивались. Виллем, искоса увидел, что сын, не отрываясь, смотрит на Элизу.

- Совсем голову потерял, - рассердился барон. Он заставил себя сдержаться:

- При нашем положении в обществе…, - начал он. Невестка его прервала:

- Дядя Виллем, у ребенка есть мать. Ваша дочь, Маргарита де ла Марк. Мы никогда не позволим себе забрать у нее дитя. Только если она согласится…, - Элиза повернулась. Барон решил: «Не буду сейчас говорить, что она бесплодна. Потом, когда ребенок родится. Она не из железа сделана. Она, как любая женщина, хочет детей. Она растает, потеряет голову…, Тем более, ей самой никогда не стать матерью. Вот и хорошо, - порадовался Виллем: «Можно с ней жить без хлопот. Ради ребенка она пойдет на все».

Он съездил в больницу, вместе с младшим Виллемом и Элизой. Барон, скрепя сердце, все рассказал доктору Кардозо. Они решили сделать вид, что отправляют Маргариту в Намюр, к монахиням. Ночью Давид открыл палату. Мужчины, с его помощью, погрузили Маргариту в экипаж, и отвезли в охотничий дом де ла Марков. Здание стояло в самой глуши гор, за пять миль от замка. Виллем, обычно, во время светских охот, встречался здесь с кем-то из жен гостей.