- Простите, вы хотели, как лучше. Но это мой дом, - Элиза заставила себя говорить спокойно, - я отсюда не уеду, кузен, - они стояли совсем рядом, не касаясь друг друга,

- Ее дом, - горько повторил Давид, а потом они увидели доктора ван Кампфа, врача компании. Доктор встречал их на больничном дворе. Давид, сначала, попытался отговорить Элизу от посещения морга. Баронесса покачала головой: «Мой отец умер, когда я была рядом, кузен. Я должна помолиться за бедную девушку, за того шахтера, что пропал…»

Откатчиц опознали. Правда, штейгеры не припомнили их фамилий. Обе девушки были новенькими. Элиза смотрела на разбитую камнями голову маленькой, изящной брюнетки, на ее белую, исцарапанную кожу. Девушка перекрестилась:

- Да хранит душу Розали Иисус в садах райских. Я закажу мессу, по ней, и по тому шахтеру, которого не нашли, и оплачу похороны. Она не страдала, доктор ван Кампф? - Элиза сглотнула.

- Она и не поняла, что случилось, - врач одернул простыню, - мгновенная смерть. Вторая тоже не жилец, бедняжка. Впрочем, - он искоса взглянул на Давида, - вы, мадам баронесса, привезли хирурга. Мы попытаемся что-то сделать...

- Сделаем, - поправил его доктор Кардозо: «Покажите, где у вас можно помыть руки, коллега. Пойдемте, проведем осмотр».

Ван Кампф замялся и что-то шепнул Давиду. Доктор Кардозо побледнел и обернулся к Элизе:

- Беременным женщинам разрешено работать под землей? На седьмом месяце? Кузина Элиза, это варварство, как вы можете допускать такое..., - девушка твердо ответила: «В правилах компании четко сказано, что ожидающие ребенка не имеют права спускаться в шахту».

Вае Кампф закурил папиросу:

- Они скрывают, доктор Кардозо. До последнего затягиваются, чтобы заработать больше денег. Штейгеры их не осматривают. Все-таки женщины. Не знаю, какой ребенок на свет появится, - он помолчал, - чудо, что она еще рожать не начала. Тем более, она под опиумом, почти сутки.

Девушку звали Маргарита. Элиза вздохнула: «Как Виллема сестру. Бедняжка». Она лежала, вытянувшись на койке. Под холщовой рубашкой выступал круглый, высокий живот. Элиза, невольно покраснела. Русые волосы заплели в косы. Лицо у откатчицы было бледное, изможденное, с темными пятнами на щеках. Искусанные губы даже не шевелились. Врачи осматривали ноги, осторожно сняв повязки. Элиза ощутила слезы у себя на глазах. Девушка зашептала, перебирая четки:

- Дева Мария, сжалься над рабой своей, Маргаритой, верни ей здоровье душевное и телесное, дай ей увидеть свое дитя, взять его на руки..., - она вдохнула запах крови и карболки. Давид подошел к ней, держа испачканные ладони на весу и, неожиданно, улыбнулся: «Сердце у ребенка бьется. Хорошо, бойко. Схваток пока нет. Думаю, она доносит беременность до срока. Она сильная девушка, только исхудала, впрочем, - ядовито добавил доктор Кардозо, - у вас здесь и полных и не встретишь, кроме лавочников».

- И вашего свекра, - чуть не прибавил он. Барон де ла Марк был, действительно, похож на вепря, только обрюзгшего.

- Он больше двухсот фунтов весит, - подумал Давид, - а эта бедняжка, почти в шесть футов ростом, вряд ли до ста двадцати дотягивает. Одни кости. Кости..., - он помрачнел и подозвал больничного доктора: «Готовьте операционную, доктор ван Кампф. Будете мне ассистировать».

- Перелом на переломе, - недовольно, пробормотал, голландец: «От костей одни осколки остались. Надо ампутировать обе ноги ниже колена. Зачем возиться? Она все равно не сможет ходить, даже после операции».

- С костылями будет, - твердо ответил Давид, - она молодая девушка, коллега. Придется потрудиться, однако она не потеряет ноги. В ее возрасте это...

- Пойдет в проститутки, - подытожил больничный врач, - работать она не сможет.

Он, внезапно, покраснел: «Простите, мадам де ла Марк…, Я думал, что вы....»

- Нет, я еще здесь, - гневно отозвалась Элиза, присев на подоконник палаты. Она увидела, что свекор, широким шагом, заходит в ворота. Лицо у барона было недовольным, хмурым. Элиза вздохнула: «Должно быть, неприятности, на «Луизе». Она взглянула на ван Кампфа:

- Эта девушка сможет стать швеей, вышивальщицей и заработать на хлеб себе и своему ребенку. Я о ней позабочусь, - дверь раскрылась. Барон поинтересовался: «Что здесь такое?»

- Мы будем оперировать, - отозвался Давид, - она оправится, обязательно. Она беременна, как видите, но с ребенком все в порядке. Она, конечно, будет прикована к костылям, на всю жизнь..., -Виллем смотрел на бледное лицо, на закрытые глаза. Дочь подурнела. Он перевел взгляд на одеяло, круглившееся на ее животе.

- Ты разбираешься в таких вещах, - коротко сказал он невестке, - какой здесь ближайший женский монастырь?

- Сестры Пресвятой Девы Марии из Намюра, - с готовностью ответила Элиза.

- Я знаю мать-настоятельницу. Я пошлю ей телеграмму..., Вы правы, дядя Виллем, в обители этой девушке будет лучше, - она наклонилась и ласково коснулась жесткой, загрубевшей руки.

- Оперируйте, - распорядился барон, - и отправляйте ее в Намюр. Пусть за ней приедут монахини.

Он вышел в коридор. Женщины, ждавшие приема, поднялись. Оказавшись на крыльце, Виллем закурил сигару: «Мальчишка под землей. Он ее не увидит. Он оттуда еще трое суток не вылезет, все нижние штольни надо восстанавливать. Пусть она хоть сдохнет в этом Намюре, она и ее ублюдок. Надеюсь, что я вижу ее в последний раз».

- Спасибо вам, дядя Виллем, - раздался сзади тихий голос невестки.

- Я, конечно, внесу пожертвование в монастырь, а когда родится ребенок..., - он повернулся и с высоты своего роста посмотрел на белокурые волосы невестки, на ее скромный капор.

- О ребенке, - Виллем ловко подхватил ее под руку, - я и хотел с тобой поговорить.

У него были сильные пальцы. Элиза сошла вниз, со ступеней: «Может быть, дядя Виллем предложит нам взять маленького. Но эта бедная девушка мать, нельзя забирать у нее дитя...»

Свекор подсадил ее в экипаж и велел кучеру: «В замок!»

Младший Виллем соскочил со своего жеребца перед входом в больницу. Он знал, что отец направился сюда. Зайдя в коридор, юноша осмотрелся. Он услышал голос Давида из полуоткрытой двери палаты: «Мы с вами вдвоем ее переложим на каталку. Она и не весит почти ничего. Только осторожней, коллега».

В кармане рабочей куртки Виллема лежали запалы, вернее то, что от них осталось. Нижний ярус штолен на «Луизе» был разрушен взрывом, своды шахты во многих местах обвалились. Когда они стали расчищать камни, Виллем, орудуя киркой, увидел в слабом свете лампы Дэви какие-то обгорелые лохмотья, среди камней. Сначала он подумал, что это остатки одежды, но потом, поднеся лампу ближе, замер. Он хорошо знал фабричную упаковку, в которой держали порох. Виллем даже разобрал черные буквы штампа на холщовом мешке: «Оружейная фабрика Медлинка, Льеж». Юноша отыскал и обрывки веревки. От них пахло горючей жидкостью.

Виллем никому, ничего не сказал, просто сунул их в карман и добрался до вентиляционной шахты. Подъемник на нижние ярусы не опускался, из-за взрыва. Они пользовались лестницами.

- Это шахтер, пропавший, - Виллем карабкался наверх, машинально считая ступеньки, их было восемь сотен, - он, или девушки. Или все вместе, больше некому. Непонятно, как его звали. Бригады поменялись сменами. Никто не знает, что за люди были в штольне, и теперь этого не выяснить..., - он остановился на половине дороги:

- Надо поговорить с выжившей откатчицей. Если она выжила, - поправил себя Виллем: «И папе сказать, нельзя такое скрывать. Это диверсия».

На рудничном дворе он плеснул холодной водой в грязное, исцарапанное лицо:

- Они все рассчитали. Без «Луизы» мы получим гораздо меньше прибыли. Это не защита прав рабочих, - внезапно, разозлился Виллем, - это было сделано для того, чтобы лишить нас денег. Да и взрывами права трудящихся не защитишь.

Виллем, конечно, не говорил с отцом о таком. Он вообще старался не думать о том времени, когда компания отойдет к нему по наследству. Барону еще не исполнилось пятидесяти, и он мог прожить еще три десятка лет. Сам Виллем, посоветовавшись с женой, решил, что в будущем он установит на шахтах и заводах компании восьмичасовой рабочий день, и не станет нанимать женщин и детей на подземные работы.