Он взял комнату с завтраком, и расплатился вперед. После смерти жены Фридлендер сам готовил для постояльцев. Когда старик ушел в кабинет, за сдачей, Барух повернул к себе книгу для записей и внимательно вчитался в имена гостей. Саквояжники жили на втором этаже, мистер Горовиц с женой размещался на третьем. Рядом с ними была комната Баруха. На первом, кроме кабинета Фридлендера и общей гостиной, со старыми книгами, журналами и расстроенным фортепьяно, имелась еще столовая. Барух принял сдачу и ключи, от входной двери и от своей комнаты.

- Умывальная отдельная, вода поступает по трубам, - сказал ему Фридлендер, - завтрак в семь утра по будням. Я потом иду в синагогу, на молитву. Могу вас захватить.

К завтраку Фридлендер, вернее, то, что от него бы осталось, должен был лежать в морге полиции Чарльстона, как и все остальные постояльцы. Барух, разумеется, хозяину пансиона этого говорить не стал.

Он служил в полку майора Бельмонте. Дэвид нашел его после капитуляции. Барух практиковал в маленьком городе, и был вне подозрений у северян. Бельмонте стал использовать его дом, как безопасный адрес для членов Клана. Барух и сам принимал участие в вылазках. Время от времени, он лечил у себя в подвале раненых налетчиков из банды Джессе Джеймса.

Бельмонте послал ему телеграмму в воскресенье утром, и к вечеру встретил его на вокзале. От Кемдена до Чарльстона было сто двадцать миль, два часа на поезде. Они пошли в неприметную таверну, на севере города, ближе к порту. В ней собиралось местное отделение Клана. Бельмонте, сидя за пивом, в боковой каморке, сказал:

- Все должно быть сделано тихо. Пожар и пожар, не стоит привлекать к себе излишнего внимания. Никаких, - он оглядел мужчин, - капюшонов, никаких балахонов, и тем более, - Дэвид тонко улыбнулся, - крестов. Однако нам надо быть рядом, просто для уверенности. Впрочем, - он закурил папиросу, - пожарные работают отменно. Они быстро приедут. Весь город будет знать, что у Фридлендера несчастье. Наше появление не вызовет вопросов.

Бельмонте начертил Баруху план здания: «Газа нет, только керосиновые лампы. С ними часто бывают, - Бельмонте поискал слово, - инциденты».

Деньги саквояжников лежали в сейфе у Бельмонте. Расписки, выданные им северянам, должны были сгореть в пожаре. В понедельник он предполагал стать на сорок тысяч долларов богаче. Бельмонте собирался купить загородное имение. Жене настала пора рожать, он не хотел затягивать с детьми. Семье лучше было жить у моря.

- Еще несколько удачных мероприятий, - Бельмонте возвращался домой, - и можно выбирать подходящий участок.

В субботу вечером он устроил обед. Адвокат пригласил с десяток своих приятелей, банкиров, юристов и врачей, с женами. Ребекка, после кофе, увела дам в сад. Бельмонте, сидя в библиотеке, за портвейном и сигарами, услышал через растворенные французские двери, как женщины ахают. Ребекка рассказала им о скандале в синагоге, то же самое сделал и Бельмонте. Он знал, что к утру воскресенья весь Чарльстон будет гудеть.

Так оно и случилось. Даже в табачной лавке на вокзале, куда Бельмонте зашел купить папирос, говорили об этом. Все сходились на том, что цветные слишком много о себе возомнили, и надо их ставить на место. Над входом в магазин красовалась вывеска «Только для белых»,

Табачник заметил: «Пусть сидят на севере и не ездят сюда мутить воду. Это из-за них наши негры распустились». Он понизил голос: «Говорят, в Новом Орлеане в городской совет негра назначили, Данна. Недалеко и до того времени, когда негры в Палате будут заседать, в Сенате...»

Бельмонте, холодно ответил, забирая свои папиросы: «Никогда негры не получат права голоса. Это противоестественно».

Ожидая поезда, он вспомнил местного республиканца, Джозефа Рейни, негра, главу Бюро по Эмансипации Цветных. По всему черному кварталу были развешаны афиши с его именем и адресом Бюро. Бывших рабов, на правительственные деньги, обучали грамоте, ремеслам, выдавали подъемные тем, кто хотел арендовать землю, открыть лавку или отправиться на запад, в новые штаты.

- Он еще до нашего сената дойдет, - зло пробормотал Бельмонте, - дезертир проклятый. Сбежал на север, когда война началась, а теперь вернулся. Хотя, что это я? Черные не голосуют, и никогда не будут, а белые не выберут негра. Им и баллотироваться нельзя.

Бельмонте намеревался стать конгрессменом лет через десять. Он, разумеется, поддерживал демократов, как и все на юге. Он, мимоходом, вспомнил, что за Скалистыми Горами, кажется, вообще нет сегрегации, а потом засвистел поезд и Бельмонте больше об этом не думал.

Мистер Барух долго гулял по городу, отлично поужинал во французском ресторане, и вернулся в пансион ближе к полуночи. Он, неслышно открыл входную дверь, и застыл. Казалось, все спали.

- Старики, - Барух поднимался наверх, - они ворочаются, долго не успокаиваются..., Но Клан мне запретил рисковать. Пожар не должен вызвать подозрения.

В коридоре третьего этажа он остановился. У Горовицей было тихо. Барух прошел к себе и зажег керосиновую лампу. Подождав, пока пламя, как следует, разгорится, мужчина спокойно опрокинул ее на потертый, персидский ковер. Огонь весело разлился по полу, подобрался к краю старых, шелковых гардин. Барух, оставив дверь номера полуоткрытой, пошел вниз. Он выскользнул наружу. Засунув руки в карманы льняного пиджака, насвистывая, мужчина завернул за угол. В его портмоне лежал чек на три тысячи долларов, за подписью Бельмонте. Барух осенью собирался жениться. Невеста его была из хорошей, но разоренной войной, еврейской семьи, из Саванны. Деньги эти ему пришлись, как нельзя, кстати.

Джошуа, закончив заниматься, прикрутил лампу и прошел в спальню. Бет лежала на боку, уткнув изящную голову в сгиб локтя, рассыпав черные волосы по шелку ночной, отделанной кружевами рубашки. Смуглые пальцы сомкнулись вокруг кинжала. Джошуа вспомнил: «Она его из шкатулки достала, вечером».

Он присел на кровать.

После хупы, Джошуа отвез Бет в Цфат, показать ей виноградники. У Судаковых был маленький, каменный домик. Осенью, во время сбора урожая, когда они работали с рассвета до заката, рав Горовиц оставался в нем ночевать.

- Ты здесь жил два года, бедный мой, - весело сказала Бет, оглядывая узкую кровать, и книги в нише, за холщовой занавеской, - сам готовил, сам стирал...

На глиняном блюде лежали темные, сладкие грозди, на кое-каких лозах еще остался несобранный виноград. В полукруглое окно виднелось заходящее над холмами солнце. Она стояла посреди комнаты, в простом, холщовом платье, и таком же платке, и пахло от нее горячей землей и ветром пустыни.

Джошуа стал кормить ее виноградом: «Когда я ночевал здесь, ты мне снилась. Ты мне всегда снилась, - он закрыл глаза и поднес к губам прядь тяжелых, черных волос.

От них пахло дымом.

Джошуа вздрогнул и услышал, как гудит огонь. Где- то по соседству зазвенело стекло. Встряхнув Бет за плечи, он велел: «Немедленно вставай!»

- Что такое? - жена, недоуменно, зевнула. Джошуа взял ее шаль со стула: «Я намочу тебе тряпку, и провожу вниз. Буди мистера Фридлендера, и выходите на улицу. В соседнем номере, кажется, пожар».

Он успел вспомнить о кольте в кармане пиджака. Разорвав простыню, полив на нее водой из кувшина, Джошуа помог Бет добраться до двери. В полутьме он увидел отсветы огня на ее лице. Огромные, темные глаза заблестели. Бет согнулась, зажав в руке кинжал:

- Опять болит. Сильно, Джошуа. Но на ногах я стоять могу, - добавила она. Джошуа, неожиданно улыбнулся:

- Это спасение жизни, мне можно тебя трогать. Иди сюда, - он надел пиджак, почувствовав надежную тяжесть пистолета. Когда Бет ушла спать, Джошуа оторвался от Талмуда, и зарядил кольт.

Коридор пылал и Джошуа подумал:

- В соседней комнате никто не жил. Постоялец, что ли, новый приехал?

В полуоткрытую дверь номера были видны языки пламени, что ползли по стенам. Он проводил Бет вниз. Мистер Фридлендер, в пижаме и халате, стоял в передней. Джошуа вытолкал их обоих наружу: