— Однако он жив, — сухо заметил Джон. «Смотри, еще в Рим приедет, за папским благословением, или еще чем-нибудь».

— На чем? — Джованни зевнул, — на своем кресле с колесиками? Его же слуги возят, он сам долго ходить не может.

— Ну мало ли, все равно — не лезь на рожон. А ты что ерзаешь, торопишься куда-нибудь? — зорко взглянул разведчик на итальянца. «Свидание, что ли?»

— Можно сказать и так, — ответил Джованни. «Когда ты уже Корвино-то женишь, смотри, он тут сам венчаться собрался, правда на ком — пока не знает».

— Ну вот вернется Марта из Нижних Земель в следующем месяце, — я их друг другу и представлю. Иди уже, а то ты весь, как на иголках, — разрешил Джон. «Завтра только не опаздывай».

Ди Амальфи легко, как мальчишка, сбежал по лестнице вниз и пошел к реке — Мария должна была приехать к этому перевозу на барке из Мейденхеда. Она уже стояла на берегу — показывала детям лебедей в заводи.

Джованни услышал, как смеется Элизабет: «Птицы! Птицы!», и прибавил шагу — не было сил оставаться хоть единое мгновение вдали от Марии.

— Давайте я понесу ее, — сказал Джованни. «Вам же тяжело, наверное».

Они шли по берегу Темзы. Мальчишки унеслись далеко вперед — туда, где стояли торговые баржи, перевозившие товары из порта.

— Спасибо, — Мария передала ему девочку и Джованни, почувствовав сладкий, молочный запах, вдруг подумал, что у него самого, наверное, уже и не будет детей. Мысль эта была такой четкой и ясной, что он прижал Элизабет поближе — чтобы защититься от чувства одиночества, которое, казалось, заполнило все вокруг.

— Вон, — показала Мария на южный берег реки, — склады «Клюге и Кроу», Питер сейчас уже там, наверное, он еще до рассвета уехал. Я ему сказала — пусть, пока он здесь, живет в Сити, удобней же, там дом открыт, хоть мы его и не используем, но…

— Он вам ответил, что хочет с дочкой побыть подольше? — мягко закончил Джованни. «И правильно, я бы тоже на его месте так поступил».

— Он очень много работает, — озабоченно сказала Мария. «И на континенте, и когда здесь. И ведь он совсем один — первая жена его умерла, когда они еще молодыми были, а… — она вдруг прервалась и спросила: «А ее мать, — Мария кивнула на девочку, — вы ее знали?».

— Видел один раз, — вздохнул Джованни.

— Она, наверное, очень красивая была? — нежно сказала Мария, глядя на просыпающуюся Элизабет.

— Очень, — ответил мужчина, вспомнив распухшее, окровавленное лицо, изломанные, с вырванными ногтями пальцы.

— Как жалко ее, — женщина плавным жестом взяла девочку и, прижав к себе, покачала. «Уже никогда матери не узнает».

— Ну, если Пьетро женится, — улыбнулся Джованни, — а он вроде собрался…

— Слава Богу, — искренне проговорила Мария, — скорей бы. Так хочется, чтобы он был счастлив…

— А вы счастливы? — вдруг спросил Джованни, глядя на Лондонский мост, по которому текла шумная череда повозок, карет и всадников. Лавки бойко торговали, толпа перекрывала узкий проход между построенными на обеих сторонах моста домами. На южном конце, у пик с насаженными на них головами преступников, кружились вороны.

— Ужасно, — поморщилась Мария. «У вас тоже так делают?»

— Так везде, — Джованни грустно улыбнулся и подумал, что она не ответила на его вопрос.

— Я помню, — сказала она, и поставив Элизабет на землю, держа ее за руки, стала смотреть, как бойко ковыляет девочка. «Она молодец — очень хорошо ходит, для своего возраста, и говорит уже много. А счастлива ли я — дети здоровы, а что матери еще надо? А вы, синьор Джованни, счастливы? — Мария посмотрела на него снизу, — черными, большими глазами.

— Сейчас — да, — твердо ответил он.

— Мама! — раздался откуда-то почти от моста, отчаянный голос одного из мальчишек. «Тут сладости!»

— А как вы их различаете? — улыбаясь, спросил Джованни, когда они шли к лотку.

— Ой, — рассмеялась Мария, — у меня глаз наметанный. Я же с ними одна все время, вижу, как они растут и меняются.

Она, было, потянулась за кошельком, но Джованни ее остановил: «Позвольте мне».

— Спасибо, — Мария покраснела. Элизабет указала пальцем на вафлю и приказала Джованни:

«Хочу!»

«Сразу видно внучку Козимо Медичи», — усмехнулся он про себя и отсчитал деньги.

Торговка посмотрела вслед семье и вздохнула, перекладывая товар на лотке. «Ну почему так всегда?», — подумала она. «Такой красивый мужчина, высокий, — а жена у него толстая и низкорослая. А смотрит-то он на свою миссис как — ровно кроме нее, и нет никого вокруг. Эх, везет же некоторым!»

В галереях вокруг главного зала Лондонской Биржи, в дорогих лавках, царила тишина — тут не было смысла зазывать посетителей, тут за одну покупку торговец получал столько, сколько на Лондонском мосту не выручали за неделю.

— Пойдемте к Питеру, — вдруг улыбнулась Мария. «Во-первых, у него и вправду хорошие ткани, а во-вторых — я там всегда оставляю детей, приказчики их развлекают, если мне потом надо куда-то еще отлучиться».

— Вам на платье? — спросил Джованни, глядя на многоцветные рулоны перед ними.

— Да, — Мария зарделась. «У Питера отличный выбор, но все такое яркое».

— Это хорошо, когда яркое, — ворчливо отозвался Джованни. «Тем более тут у вас такая унылая погода. Ну, если вам надо скромное, то берите вот это — не пожалеете».

Он положил руку на голубовато-серую, тонкую итальянскую шерсть.

— Почему? — Мария вскинула глаза.

— Потому что она лучшего качества. Смотрите, — кивнул Джованни. Она положила свою руку рядом, и тут же убрала. «Да, действительно, какая мягкая. А вы разбираетесь в тканях?»

— Зря, что ли, моя семья ими уже двести лет торгует? — сердито ответил Джованни.

«Пойдемте, пусть дети тут побудут, а я вас научу кружева выбирать».

— Мне нельзя кружево, — вздохнула Мария.

— Это еще почему? — удивился он, и вдруг вспомнил ее слова о музыке: «А кружево-то чем провинилось? Отвлекает от мыслей о Боге?», — насмешливо спросил Джованни.

— Считается — суета, — тихонько сказала женщина. «Вы ведь тоже протестант».

— Меня с моей женой покойной сам Кальвин венчал, — Джованни вдруг разозлился.

— И я у него, у Кальвина, учился. Так что да, синьора Мария, я хороший протестант. Я поэтому и ушел от католиков, что люблю думать своей головой, а не слушать кого-то. И моя голова, — не самая глупая в мире, уж поверьте, — мне говорит, что в музыке ничего плохого нет. И в кружеве тоже. Если бы у меня была жена, — он вдруг помолчал, — я бы только радовался, видя ее в кружеве и шелках. Ну, — он улыбнулся, — смотреть-то вам можно на него?

Она молчала.

— Вот и посмотрим, — сказал Джованни.

— Какие красивые! — восхищенно проговорила женщина, погружая руки — по запястье, — в каскад кружев.

— Это брюссельские, — улыбнулся Джованни. «Нитки для них прядут обязательно в полутемных, сырых комнатах — чтобы лен не пересушивался, и оставался мягким. За весь день в такую комнату попадает только один луч солнечного света — иначе, считается, качество будет уже не таким хорошим.

Мария вздохнула и приложила нежное, сливочного цвета кружево к щеке. «Спасибо, — сказала она, — тут и вправду — словно в раю. Ну, пора уже и детей забирать, как бы они там, у Питера все не разнесли».

— Я сейчас приду, — сказал ей Джованни.

Когда женщина вышла, он подозвал к себе приказчика, и шепнул ему что-то на ухо. «Не извольте беспокоиться, мистер», — улыбнулся тот. «Все будет сделано, глаз у меня наметанный, дама останется довольна».

— Ну, молодец, — похлопал его Джованни по плечу. «Вот, — он оставил на прилавке золото, — доставишь по этому адресу».

Когда они подошли к пристани на Темзе, мальчишки убежали вниз, а Элизабет, разморенная весенним солнцем, уже дремала на руках у Марии.

Джованни вдруг посмотрел на нее и сказал: «Синьора Мария…»

— Можете просто, — Мария, — она улыбнулась и покраснела. «Вы же друг Питера».

— Спасибо, — улыбнулся ди Амальфи. «Я…, - он помолчал, — я хотел вам сказать кое-что. Вы просто послушайте меня, ладно?».