Джон увидел, что Полина, высаживает детей из ландо. Герцог прибавил шагу, ему хотелось быстрее оказаться рядом с женой.

Мальчишки лежали в густой траве парка, болтая ногами, глядя на заходящее солнце. Маленький Джон и Мария копошились неподалеку, играя с деревянной тележкой. Над кронами деревьев величаво, медленно парил сокол. Грегори следил за ним, а потом перевернулся на спину.

Это было трудно. Труднее, чем все, что мальчик делал для этого.

Когда они приехали в Бомбей, папа отвез его на могилы отца и матери. Грегори прикоснулся ладонью к изящным буквам на памятниках: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге». Две большие, красивые стрекозы, как тогда, в Японии, вспорхнули вверх. Мальчик поднял голову, провожая их глазами. Грегори знал, это были его родители. В Бомбее они жили в гостинице, но отец отвез его на Малабарский холм и показал красивый, отстроенный особняк.

- Если ты когда-нибудь захочешь вернуться в Индию, - просто сказал Питер, - здесь тебя всегда будет ждать дом.

В воскресенье они пошли в собор Святого Фомы. У кованой ограды стояли нищие, в Бомбее их было много. Грегори, искоса посмотрел на худенького, грязного, его возраста мальчика. Он держался за руку изможденной женщины в сари. Грегори вспомнил своего друга на Кюсю. У этого мальчика, на смуглой коже лица были какие-то красные, большие пятна. Он отворачивался, глядя на пыльную дорогу. Грегори, внезапно, ощутил боль где-то внутри.

- Я просто хочу, чтобы всем стало лучше, - мальчик увидел над шпилем собора сокола, - но я еще маленький, я не все умею..., Надо стараться, - решил Грегори и пошел вслед за отцом. После службы все пили чай в саду. Грегори остановился у цветущих кустов роз. Он оглянулся, взрослые были заняты, и что-то прошептал. Лепестки раскрылись. Оттуда выползла пчела и что-то недовольно прожужжала. Грегори развел руками: «Прости, пожалуйста». Она исчезла в жарком небе, а мальчик побежал к другим детям.

Они прожили в Бомбее почти месяц. В последнее воскресенье перед отъездом Грегори опять встретил того мальчика. У него было чистое, загорелое, умытое лицо. Он улыбался, блестя белыми зубами.

Грегори, молча, лежал на спине, так и не сводя глаз с птицы.

Он почувствовал это, как только приехал в Англию. Грегори не был в Саутенде, но это ему и не было нужно. Он видел бабушку Еву, слышал ее голос, видел птиц, порхавших в клетке, у нее в гостиной, цветы в оранжерее. Отец повез его в ботанический сад, в Кью. Грегори долго ходил по огромной, стеклянной, влажной теплице, рассматривая диковинные соцветия. Перед одним цветком он остановился. Мальчик долго не двигался с места, замерев, глядя на белые, влажные лепестки. Потом Грегори кивнул темноволосой головой и нашел отца. Тот любовался южноамериканскими кувшинками в маленьком пруду.

- Понравилось? - ласково спросил Питер, взяв его за руку. Грегори ответил: «Очень. Надо сюда чаще приезжать».

Он знал, что в Бельгии у него живут старший брат и сестра. Однако Грегори ничего не мог сделать. Они были обычные люди, и, конечно, его бы, не услышали.

- Потом, - пообещал он себе, поглаживая смуглыми пальцами какой-то цветок, - потом я придумаю, что делать. Дедушка мне поможет.

Грегори взглянул на рыжую голову брата. Петя уткнул нос в «Путешествие к центру Земли».

Когда они встретились в Ливерпуле, мальчики не отходили друг от друга несколько дней. Грегори рассказывал брату о Бомбее, Петя, о горах Сьерра-Невада и Великих Озерах. В Лондоне дедушка Мартин отвез мальчиков в Британский Музей, показать им коллекции Кроу, и в Национальную Галерею. Петя увидел портрет своей прабабушки. Он долго стоял, восхищенно глядя на алый шелк, на темные, тяжелые волосы. Мальчик повернулся к матери: «Твой портрет, что папа рисовал, теперь рядом с миссис де ла Марк висит, на Ганновер-сквер».

Питер действительно, увидев гравюру, попросил: «Отдайте ее мне, кузина Марта. Вы должны быть рядом с нашей прародительницей». Марта не стала спорить. Она только, грустно, заметила:

- Жаль, что прабабушки портрет в революцию пропал. Так бы нас трое здесь было, - Марта указала на стену кабинета. Изящная, хрупкая женщина в мужском наряде сидела на камне у ручья, повернув голову с тяжелым узлом бронзовых волос.

- Может быть, найдут еще, кузина Марта, - лазоревые глаза ласково посмотрели на нее.

- Спасибо вам большое, - Питер полюбовался гравюрой. Марта заметила в расстегнутом вороте его рубашки крохотный, детский, золотой крестик.

- И Петенька свой носит, - усмехнулась женщина. Она предложила: «Пойдемте, покурим, а то мне на примерку надо. Тетя Сидония ради меня решила из отставки вернуться».

Марта решила не снимать квартиру. Она встретилась с его светлостью, а потом сказала, поведя рукой:

- Петя осенью в школу пойдет, а у меня будут дела на континенте. Посмотрим, как все сложится, -бодро завершила женщина, и покачала маленькой ногой в изящной, черной туфле. На стройной шее висели траурные, гагатовые ожерелья. Питер катал мальчишек на подземной железной дороге, и отвез их в замок. Он проводил кузину Марту на вокзал и посадил ее на экспресс до Дувра.

- Я скоро вернусь, - она стояла на перроне, среди толпы провожающих и носильщиков, пожимая Питеру руку, - вернусь, кузен. Спасибо вам за все, - темно-розовые губы улыбнулись. Марта поднялась по ступенькам вагона первого класса.

Вечером, сидя в кабинете, Питер готовил доклад для акционеров по новому направлению работы компании. Осенью, в Ньюкасле «К и К» открывали самый крупный в стране химический завод.

- Не лабораторию, - объяснял Питер, - не аптеку, где все лекарства делаются по старинке. Настоящее производство. Две тысячи человек одних рабочих, а еще техники, инженеры...

Там же поднимались вверх цеха будущего сталелитейного предприятия. Питер давно решил свернуть торговлю и оставить в портфеле компании только уголь, сталь, химию и транспорт.

- И краски, - он покусал ручку и услышал стук в дверь, - краски, это золотое дно. Правительство, конечно, отлично платит за военные заказы, те же мины, но таким я заниматься не буду.

- Заходи, мамочка, - Питер откинулся в кресле.

Сидония, перед тем, как идти спать, всегда приносила сыну кофе. Мать была в домашнем, «артистическом», как их называли, платье, из тонкого, серо-зеленого шелка. Темные, с проседью волосы она заплетала в косы и укладывала на затылке.

Питер поднялся и принял у нее поднос: «Спасибо. Я посижу еще».

В кабинете приятно пахло египетским табаком. Сидония, обвела глазами дубовый стол, с разложенными по нему бумагами:

- Жениться бы ему. Пятый десяток все-таки. Грегори мать нужна. Кто знал, что с Анитой все так получится..., Не буду ничего говорить, - решила женщина, глядя на седые виски сына, - с Вероникой посоветуюсь. Она с Мирьям дружит. Той двадцать четыре года, у брата ее ребенок родился. Она еврейка, но сейчас новое время. Съездят в Амстердам, поженятся..., Если бы с Мартой у него сложилось..., - Сидония вспомнила зеленые, прозрачные глаза женщины. Наклонившись, она поцеловала сына в лоб: «Спокойной тебе ночи, милый».

В спальне, присев на кровать, она все рассказала мужу. Мартин закатил глаза:

- Девочка только овдовела, Сиди. Дай ей оправиться. А Мирьям младше Питера на двадцать лет. Ты нашего сына знаешь, у него сердце, - Мартин отложил книжку журнала и коснулся ладонью бархатного халата у себя на груди: «Он к Мирьям, как дядя относится».

Сидония недовольно пробормотала что-то и прикрутила газовый рожок.

- Может быть, пусть он в Ренн поедет, летом, с Грегори, - женщина, устроилась под боком у мужа, -хотя Элиза тоже молодая девочка. Двадцать лет ей. И католичка. Вероника только и ждет, что Пьетро вернется, внуков хочет, - Сидония улыбнулась, - и нам бы еще надо.

- Спят, - услышал Грегори голос брата. Петя указал в траву. Маленький Джон и Мария сопели рядом с тележкой.

- Придется нам их обратно нести, - Петя сунул Грегори книгу: «Жалко Марию. У тебя отец есть, у меня мама, а у нее только дедушка».