Каштановые волосы девочки разметались по траве. Грегори поднял ее. Мальчик вспомнил, как Мария, грустно, сказала:

- Дедушка меня водил на могилу мамочки. Ее Анита звали, я за нее молюсь. А папы у меня нет, -девочка помолчала. Грегори погладил ее по голове: «Мой отец тоже умер, в Бомбее. Я и не знал его».

Мальчики шли к замку. Грегори смотрел на спину Пети, в простой, холщовой курточке:

- Я бы не ничего не сделал, - Грегори закрыл глаза и увидел коричневую, прозрачную воду, медленных рыб, услышал шелест камышей, - не смог бы его отца спасти. Я не все умею, - он подхватил Марию удобнее и поспешил вслед за Петей.

Выпала роса. Спаниели лежали у мраморной скамейки, небо на западе было ясным, золотистым. «Хорошо мы на барже покатались, - весело сказал Петя, не оборачиваясь, - дядя Джон сказал, что мы теперь сами можем брать ее на верфи, у мистера Тули. С лошадью мы научились управляться. Смотри, - он остановился и подождал Грегори, - тетя Полина на террасе, машет».

Герцогиня так же махала на канале. Лошадь тянула баржу вверх по течению. Питер и Грегори менялись в седле. Малыши восторженно бегали по палубе. Дядя Джон развалился у борта, дочка лежала рядом с ним на шали. Вокруг был тихий полдень, на зеленой воде играли солнечные зайчики.

Вечернюю почту принесли, когда Полина уложила дочь и спустилась вниз, к чаю. Джон был у себя в кабинете. Полина, отложив телеграмму для него, распечатала конверты из Святой Земли и Брюсселя. Мать писала, что они собираются в Париж, повидать правнука.

- Думаю, мы там проведем всю осень, - читала Полина, - у меня и Поля есть кое-какие дела во Франции. Макс, скорее всего, вернулся в Европу, но пока мы от него ничего не слышали. Если вам удобно, то мы могли бы навестить вас зимой, милая доченька, и отметить первый день рождения Джейн.

Полина вздохнула:

- Удобно, конечно. Впрочем, мама всегда так выражается. Она очень деликатная. Хотя Джон дома никаких бумаг не держит, и вообще не занимается радикалами.

Бет писала, что она еще учится:

- Сколько нам осталось ждать свадьбы, милая Полина, пока неясно, однако мы не унываем. Я посылаю колонки в газеты, и заканчиваю книгу. Джошуа управляет виноградниками, на севере. Мы не видимся, даже на праздники, но иногда передаем друг другу записки. Надеемся, конечно, что рано или поздно мы встанем под хупу.

- Почти тридцать ей, - Полина отложила конверт, - впрочем, я еще позже замуж вышла. Кто бы мог подумать? - она услышала в коридоре шаги мужа. Джон улыбался и сразу потянул ее к себе:

- Из Парижа хорошие новости, - он поцеловал белокурый висок, - в конце лета мы с Мартой отправимся на континент. Осенью, думаю, все будет закончено. Анри и Юджиния смогут обвенчаться.

- Хорошо бы, - Полина отдала ему телеграмму, - а то моему племяннику пришлось собственного ребенка усыновлять.

Герцог пробежал глазами напечатанные строчки и побледнел: «Врачи меня вызывают в Саутенд. Я пошлю кабель дяде Мартину и тете Сидонии. Попрошу их приехать, помочь тебе с детьми».

- Все будет хорошо, - уверенно сказала Полина, целуя мужа: «Ты только не волнуйся». Он ушел пешком на станцию. Полина, проводив его, стоя на террасе, приложила ладонь к глазам. Мальчики возвращались из парка. Она увидела сокола, что кружил над вековыми деревьями. Приняв у Пети сына, женщина велела:

- Руки помойте. Я маленьких уложу, и поедим. На ужин вафли испекли и молоко свежее. Дяде Джону надо было в Саутенд уехать.

- Я знаю, - чуть было не сказал Грегори, но только улыбнулся, взглянув на Полину серо-голубыми, большими глазами.

- Отнеси ее,  пожалуйста - попросил Грегори, обернувшись к брату.

- Что это он все в небо смотрел? - удивился Петя, забирая девочку: «Птица там летала какая-то, но ее и нет уже».

Брат и тетя Полина ушли. Грегори стоял на террасе, засунув руки в карманы курточки, глядя на восток, где в темном небе еще виднелись очертания крыльев сокола.

В оранжерее было тепло, даже жарко. Джон прошелся по белой, песчаной дорожке и остановился у крохотного, с темной водой, пруда, устроенного в деревянной, низкой бочке. На гладкой поверхности воды колыхалась бледно-розовая кувшинка.

- Это я из Кью привез, - вспомнил Джон, - надо же, как у мамы все хорошо растет. Господи, - он перекрестился, - только бы все обошлось.

Врачи жили в гостевом коттедже. Их приехало четверо, из морского госпиталя в Гриниче. Там было единственное в Англии отделение тропических болезней. Возглавлял консилиум профессор Даниэльсен, из Бергена, лучший в Европе знаток проказы. Он давно сказал герцогу:

- Если бы профессор Кардозо был жив, я бы, конечно, настаивал на том, чтобы пригласить его. Однако, - норвежец вздохнул, - даже дома его не осталось. Когда я ездил в Лейден, читать лекции, доктор Кардозо водил меня в сад, что на канале устроили. Так и надо, - улыбнулся Даниэльсен, - чтобы память о них сохранилась.

- Слава Богу, - невольно подумал тогда Джон, - что Давид ничем опасным не занимается. Хирург. Вот и хорошо.

Джон вдыхал влажный воздух. Он приехал в Саутенд вечером. Даниэльсен встретил его на станции и проводил до особняка.

- Завтра, - повел он рукой, - нам надо сделать исследования, обсудить их. Мы сюда целую лабораторию, привезли, - он усмехнулся. Джон заметил огоньки газовых рожков в окнах дома.

- Идите, - норвежец подтолкнул его к гостевому коттеджу, - идите, отдыхайте. Поспите, воздух здесь хороший.

Джон распахнул окно в скромной спальне. Он долго курил, слушая шорох моря, глядя на слабые, летние звезды, в медленно темнеющем небе. Он все равно плохо спал, ворочался. Джон отчего-то вспомнил, как они с родителями уезжали из Австралии. Ему тогда было четыре года. Он стоял, рядом с отцом, на корме парусника. Домики Сиднея отдалялись, берег Австралии пропадал в жарком полудне.

- А мама? - Джон поднял голубые глаза: «Можно маме сюда прийти, папочка? Очень красиво, пусть она посмотрит, - мальчик махнул в сторону суши.

Отец затянулся сигарой: «Ей нельзя покидать каюту».

Джон погладил мокрые, в капельках воды, листья лианы. Ветви карабкались по деревянным перилам узкой лестницы. Теплица была двухэтажная, ее проектировал сэр Джозеф Пакстон, построивший Великую Оранжерею в садах Кью, и Хрустальный Дворец. Здесь была даже маленькая, искусственная река. Стивен Кроу, по просьбе Джона, сделал в оранжерее напорную башню. Река, по трубам, взбиралась на второй этаж, откуда тек небольшой водопад. Джон поднялся на галерею и вспомнил тихий голос матери:

- Я никого не виню, сыночек. Люди боятся проказы. Ты сам знаешь историю, так веками было. И на твоего отца, да упокоит Господь душу его, я не в обиде. Когда мы в Англию плыли, за мной ухаживали, приносили мне еду, убирали в каюте…

- Ты была как в тюрьме, - зло сказал Джон, расхаживая по большой гостиной, - тебе даже поднос подавали через окошечко в двери. Мама…, - он отвернулся и незаметно стер слезы с лица.

Ева сидела у стола, перелистывая альбом с фотографиями, что передала невестка. «Вырос как, - она смотрела на светлые волосы старшего внука, - одно лицо с отцом». Граф Хантингтон держал под уздцы своего пони, лицо у мальчика было строгое. Ева усмехнулась:

- Они и смотрят, похоже.

Ева полюбовалась снимком Полины с девочкой на руках:

Джейн больше в мать. Глаза у нее красивые будут. Господи, увидеть бы их, когда-нибудь…, - женщина отпила чая и, нарочито весело, заметила:

- Я привыкла. Я в этом доме больше, чем тридцать лет живу, дорогой мой. Вы подземную железную дорогу построили, Хрустальный Дворец, Национальную Галерею открыли, а я…, - Ева оборвала себя и стала просматривать книги, что привез ей сын.

Утром Джон поднялся рано. В коттедже было тихо, врачи ушли к Еве. Он приготовил завтрак, стараясь не думать, что ему скажет профессор, а потом искупался. Вода была еще холодной. Джон напомнил себе, что, до отъезда на континент, надо побывать на южном полигоне и проверить, как идут испытания подводной лодки.