Джон вернулся к себе. В полудреме,  он повторил: «Сигнал опасности, брошка на правом плече. Она это помнит, должна помнить. Если там будет брошка, я немедленно ухожу. Придется пожертвовать Юджинией, но что делать. Моя жизнь дороже, для страны».

Он хорошо спал, и с аппетитом съел завтрак. В пансионе его готовили сытно, с икрой, блинами и яйцами. Всю субботу, в облике герра Маурера, Джон гулял по городу.

Утром в воскресенье герцог собрался. Расплатившись по счету, он пошел на Большую Конюшенную улицу. Саквояж был при нем. Джон только переложил револьвер в карман сюртука, на всякий случай. В церкви было людно. Он, окинув взглядом ряды, сразу увидел Юджинию. Девушка пополнела, но ей это даже шло. У нее было странное, бледное, с расширенными глазами лицо. Джон осмотрел ее темно-синее, шелковое платье и застыл. К правому плечу она приколола жемчужную брошку. Юджиния стояла за два ряда от него, держа в руках французский молитвенник, разглядывая орган. Прихожане раскланивались друг с другом, рассаживаясь по местам.

У нее на пальце блестело золотое, обручальное кольцо.  Джон сказал себе: «Это она. Она все знала, о сети на континенте. Она продалась русским, без сомнения».

Юджиния все смотрела на него. Герцог улыбнулся и незаметно, вытащил револьвер из кармана сюртука.  Джон отменно стрелял обеими руками. Органист заиграл начало «Страстей по Матфею», огромный, мощный звук наполнил церковь. Джон выстрелил. 

Высокий, в хорошем, штатском костюме, рыжеволосый мужчина, толкнув Юджинию на пол, закрыл ее своим телом. Прихожане вскочили, раздался чей-то крик. Джон выстрелил еще раз, прямо ему в спину, в пиджак серого, английского твида.  Герцог вывернулся из чьих-то рук. Он ударил человека, что пытался его удержать, и выскочил на Большую Конюшенную улицу.

Федор, обернувшись, разглядывал в зеркало синий кровоподтек на спине. Если бы не покойный брат, он бы вряд ли выжил. Степан, еще до войны, в своих лабораториях, в Кронштадте, сварил образец  особо прочной, и легкой стали. В производство сплав не пошел. Он был очень дорогим, в нем использовались какие-то редкие, Федор даже не вникал, какие, присадки. Федор забрал сталь у военного ведомства и велел сделать несколько панцирей  для агентов. Он и сам надел такой, прежде чем идти на операцию в церковь.

Ребро, конечно, треснуло, но в остальном все было в порядке. Врач наложил ему тугую повязку, Федор оделся в своей гардеробной и застегнул изумрудные запонки. Проведя рукой по рыжим волосам, он вышел в коридор квартиры, и принюхался Пахло какими-то травами. У жены в церкви случилась истерика, он и не ожидал другого. С Екатерининского канала прибежали агенты.  Невысокий, светловолосый, с прозрачными глазами, был арестован. Федор, сжав зубы, завел жену в темный угол вестибюля. Хлестнув  ее по лицу, он процедил: «Я  тебе говорил, говорил, не смей его ни о чем предупреждать. Что ты вставила в письмо, почему он начал стрелять?»

Жена только мотала головой и что-то шептала. Он прикрыл ее не потому, что любил. Как проповедовал отец Иоанн, женщина была всего лишь сосудом для рождения детей. Федор иногда ловил себя на том, что с радостью ждет появления сына. Он был уверен, что это мальчик, и зачастую  хотел начать ремонт в будущей детской. Однако это была плохая примета, и он решил дождаться родов. Кроме того, только жена знала, кого они поймали на Екатерининском канале. Светловолосый мужчина выбросил в воду и свой саквояж, и револьвер, и все бумаги. Саквояж они выловили, но, кроме мокрой одежды, там ничего не оказалось. Бумаги были утеряны безвозвратно, а человек, - он был в подвалах Литовского замка, - молчал.

Врачу Федор, конечно, не стал ничего рассказывать, объяснив, что жена ждет ребенка. Он велел использовать только те средства, что были разрешены в ее положении.

Врач вышел в коридор. Федор, выжидающе, посмотрел на него сверху вниз. Тот развел руками: «Евгения Александровна успокоилась. Однако я хочу, чтобы она заснула. Так ей станет легче». Федор посмотрел на свой хронометр  и холодно подумал: «Мы его не сломаем, этого светловолосого». Он вспомнил прозрачные, светло-голубые глаза, и приказал: «Нет. Помогите Евгении Александровне одеться и возвращайтесь к месту службы».

Врач, было, хотел возразить, но, увидев лицо Федора, только кивнул. Жена была в темном, домашнем платье, каштановые волосы прикрыты скромной шляпкой. В зарешеченной карете, глядя на бледные щеки жены, Федор потрещал костяшками пальцев: «Вот что, дорогая моя. Как я упоминал, твое поведение ставит под угрозу будущее твоих родственников. А теперь,  - Федор потянулся и взял ее пальцами за подбородок, - слушай внимательно. Ты мне не подчинилась, - он помолчал, - ты скрыла от меня важные сведения, - Федор окинул взглядом ее фигуру, - если ты и дальше будешь вести себя неразумно, тебя ждет прибежище для умалишенных. Ты родишь, я заберу ребенка, и подам на развод. Святая церковь разрешает расторжение брака с потерявшей разум женой. А ты сгниешь в безвестности».

Юджиния слушала и не слышала его.

-Он в меня стрелял, - вспоминала девушка. «Джон в меня стрелял..., Но как, же это, он говорил, что любит меня, что мы поженимся...». Она сглотнула и услышала сухой голос герцога: «Ставь благо страны выше собственного. Вот закон, которому мы подчиняемся, дорогая моя».

Юджиния затянулась папиросой. За окном шумело море, они были на северном полигоне. Девушка, робко, спросила: «Дядя Джон, а если по работе приходится жертвовать чем-то, для блага страны? Как решиться на такое?»

-Именно потому, что мы помним о благе страны, - герцог поднялся и заходил по комнате, - мы  должны безжалостно, - он поднял ладонь, - безжалостно избавляться от всех, кто мешает достижению этой цели. Будь то даже семья, понятно?

-Я мешала достижению цели, - устало подумала Юджиния: «Я могла его выдать, и меня надо было, как Джон это называет, устранить. Вот и все. Какая я была дура».

Карета заехала в раскрытые, задние ворота Литовского замка. Юджиния ощутила твердые пальцы мужа на своем левом запястье. Оно срослось, но до сих пор, в сырую, дождливую погоду, ныло.

-Не буду ему говорить о Марте, - решила Юджиния, - и о его брате тоже не буду. Они ни в чем не виноваты. Их, наверное, и в живых нет. Бедная Марта, она такая молодая была. А этот..., - девушка заставила себя твердо стоять на ногах, и вышла из кареты.

Муж оставил ее в запертой на ключ, голой комнатке, там не было даже лавки. Юджиния прислонилась к стене, и посмотрела на зарешеченное окно.

-Можно снять чулок, - безразлично подумала девушка, - я высокая, я дотянусь. Тогда все будет кончено, прямо здесь. Он никогда, никогда меня не любил. Никто меня не любил. Но ведь они все равно не отпустят Джона живым, даже если я покончу с собой.

Она вспомнила упаковку белых, фосфорных спичек на кухне. «Проглотить головки, - Юджиния вздохнула, - и запить водой. Это быстро. Господи, - она сползла вниз, и опустила лицо в ладони, - Господи,  прости меня, за все, за все...».

Агент встретил Федора у двери подвала: «Молчит, ваше превосходительство. Мы уже и магнето-машину использовали. Все равно молчит».

Федор верил в технический прогресс. Электричество оказалось очень полезным для их работы, хотя, конечно, магнето-машину надо было вертеть вручную.

-Если эта сучка, - зло подумал он о жене, - будет запираться,  я ее лично к ручке поставлю. Пусть сама его пытает. А она будет, под револьвером, никуда не денется.

-Мы проверили все пансионы и комнаты, что сдаются внаем, в окрестностях Большой Конюшенной.  Затребовали из порта список тех, кто сошел на берег, за последнюю неделю. Вот пересечения, - Федор просмотрел документ: «Вряд ли он здесь дольше отирался. Нашли всех этих людей? - он провел пальцем по строкам.

-Кроме герра Маурера, - ответил агент, - но в пансионе сказали, что он собирался в Москву уехать, еще позавчера. На поезде.

-Пошлите кого-нибудь на Николаевский вокзал, - раздраженно велел Федор, - проверьте, куда делся этот немец.