Джон, поднялся, опираясь на трость, и выругался: «Я у тебя и спрашивать не буду, щенок. Твой отец...»

Давид тоже встал - он был на две головы выше Джона.

-Хватит! - яростным шепотом сказал мужчина. «Мой отец был моим учителем, я с ним оперировал за одним столом, и спал в одной палатке. Он говорил, что жизнь-  это величайшая ценность, дядя Джон, и не нам решать,  как и когда ее прекратить. Оставьте моего отца в покое, он бы не стал давать яд ни вам, ни..., - Давид осекся,  и они услышали стук в дверь.

-Давид, - озабоченно сказала Дебора, - пришел камердинер его величества, говорит, что ему плохо.

Давид взял подсвечник. Сняв сюртук, натянув рабочий, холщовый халат, он положил конверт с мышьяком в пепельницу. Врач поднес огонь  к бумаге и пробормотал: «Его дым не опасен». Конверт загорелся белым, коротким пламенем.

-У тебя же Шабат, - слабым голосом запротестовал Джон. «Тебе нельзя жечь...»

-Спасение жизни важнее, чем Шабат, - буркнул Давид и прислушался: «Начинается непогода, ветер как свистит. Берите сына и пойдем, посмотрим, что там с императором».

Он поднял засов. Джон, медленно, морщась от боли в груди, последовал за ним.

Они сидели на постели - Анна справа, дочь - слева. Наполеон улыбнулся: «Они меня услышали. Все хорошо, все хорошо». Анна взяла его руку, и, прижав ее к щеке, поцеловала пальцы: «Ты отдохни, милый. Отдохни,  мы с тобой. И с мальчиком твоим все в порядке».

-Ничего дурного она все равно не откроет, - Наполеон еще нашел силы усмехнуться. Боль нарастала, заполняя все тело, сквозь опущенные веки он увидел свет свечи. Озабоченный голос Давида сказал: «Ваше величество, примите вот это...»

Наполеон пошевелился, почувствовав холод, что заползал под меховое одеяло, и слабо прошептал: «Не надо, полковник Кардозо..., Месье Жан..., он здесь?». Он пошарил рукой рядом и еще успел пожать ладонь Анны, еще успел прикоснуться к руке дочери. Они исчезли, и Наполеон велел: «Пусть наклонится».

В комнате было тихо, сумеречно, ветер скрипел ставнями. Джон, взглянув на бесконечное, темное пространство океана, уловил его шум: «И, правда, это же просто. Так и сделаю. Моряк из меня никакой, конечно, но из гавани я выйду. А там - там шторм».

Под закрытыми глазами императора залегли глубокие тени. Давид передал камердинеру подсвечник и присел на кровать: «Позвольте, ваше величество». Он  приподнял одеяло, и стал ощупывать живот. «Вот она, - понял Давид. «Но боли - это не из-за опухоли, у него внутреннее кровотечение, он очень побледнел. Господи, только бы он не страдал».

Сухие губы пошевелились и, упрямо, повторили: «Пусть наклонится».

-Его письма не читают, - вспомнил Наполеон. «Он выполнит мою волю, в этом можно не сомневаться, он дворянин и человек чести. Я бы Давиду это поручил, но британцы открывают его переписку. А месье Жан обо всем позаботится».

Джон наклонился к измученному, медленно белеющему лицу. «Я здесь, - сказал едва слышно, - ваше величество».

Раздался короткий смешок, все еще сильные пальцы стали обирать одеяло. Наполеон выдохнул: «Напишите ей..., передайте..., пусть будет счастлива. Пусть..., - он прервался, - пусть выходит замуж...»

Наполеон увидел ее. Она возникла из темноты спальни. Пройдя сквозь людей, что стояли рядом с кроватью, женщина поцеловала его. «Спасибо, - серьезно сказала Анна. «Я ни с кем так не буду счастлива, как была с тобой, милый. Но все равно - спасибо».

Она приподнялась на локте. Наполеон увидел тусклый блеск золотого медальона на белой шее.  Она была такой же, как тогда, годы назад, в Иерусалиме, - высокой, легко дышащей, с вороными, тяжелыми волосами. Анна прижалась губами к его ладони и, рассмеявшись - пощекотала ее ресницами.

-Ты меня прости, - ласково попросил Наполеон. «Прости за все, любовь моя. Ты была права, конечно - надо было мне остерегаться воды».

-Ты вспомнил?  - алые губы улыбнулись. «Вспомнил, милый?»

-Как только меня сюда привезли, - ворчливо отозвался Наполеон. «Святая Елена, маленький остров. Я писал это сочинение в офицерском  училище.  Ты вообще, - он поцеловал ее в губы, - когда-нибудь бываешь неправа?»

Анна задумалась и тряхнула головой: «Да. Но я исправляю свои ошибки. А ты, - она велела, - ты поспи, милый. Я никуда не уйду. Что бы ты хотел увидеть сейчас?»

-Я попросил, чтобы меня похоронили на берегах Сены, - вспомнил Наполеон, - среди французов, которых я так любил. Это хорошо, правильно.

Он обнял ее и поцеловал серые глаза: «Ты будешь смеяться, милая. Покажи мне армию, пожалуйста».

Анна прикоснулась губами к его лбу. Потом все ушло, и он увидел веселые, зеленые холмы деревенской Франции, виноградники, и черепичные крыши  домов. Он ехал на гнедом жеребце, среди своих старых гренадеров, в темно-зеленом, вытертом мундире и серой треуголке. Над их головами теплый ветер развевал трехцветное знамя, блестело золото императорских штандартов, копыта лошадей стучали по хорошей, наезженной дороге. Он, повернувшись, крикнул: «Капитан де Лу!»

Мишель, на своем белом коне, подъехал ближе. Наполеон, смешливо, велел: «Бери генерала Кардозо и отправляйтесь вперед.  Найдите там, - он указал на деревню, - какой-нибудь трактир, где нам дадут обед,  выставят пару бутылок вина, и можно будет переночевать под крышей. Хотя бы дома, во Франции, я это могу сделать?»

-Есть, ваше величество, - весело отозвался Мишель. Наполеон, потрепав Иосифа по плечу, рассмеялся: «А тебе пусть рыбы какой-нибудь пожарят».

-Франция, - он подставил лицо солнцу, - Господи, как хорошо дома.

Наполеон обвел глазами колонну кавалеристов и прошептал: «Франция..., Армия...»

Анна была рядом. Он, устроив голову у нее на плече, заснул.

Свистел, выл ветер за окном. Давид, закрыв мертвые, синие глаза, помолчал: «Идите, дядя Джон.  Проводи отца,- он повернулся к юноше. «Я тобо всем позабочусь. Послезавтра сделаю вскрытие, но это было внутреннее кровотечение, я уверен. И опухоль».

-Спасибо, - только и сказал герцог, глядя на труп.  Бледные губы улыбались. Джон подумал: «Ровесники, да. Мы с ним даже роста одного были, он лишь немного выше. Господи, упокой его душу, пожалуйста. Вот и все. Остался только я. Я не буду затягивать -  письма напишу, и уйду».

В коридоре уже сновали слуги. Маленький Джон, помогая отцу спуститься по лестнице, неуверенно спросил: «Папа..., а что Бонапарт..., его величество тебе сказал?»

Герцог остановился, вдохнув, пережидая боль в груди. «Во многих знаниях, - ответил он, - многие печали, милый. Все равно, - он пожал плечами, - это все закончилось. Ушло наше время». Он вскинул голову и посмотрел на темные окна Лонгвуд-Хауса: «Это никому не интересно. Пойдем, уже за полночь, -  он указал на свет свечи в окнах пристройки, - жена тебя ждет».

Маленький Джон представил себе Еву и ласково подумал: «Сидит, наверняка, читает учебники. Она в понедельник уже в школу идет, начинает с девочками заниматься».

Юноша увидел распущенные по плечам, белокурые волосы, вдохнул ее запах, -  теплый, домашний, и поежился, -  они вышли во двор, под мелкий, назойливый дождь. Океан ревел внизу, где-то в темноте, под скалами.

Джон довел отца до его комнат. Помявшись, он предложил: «Может быть, тебе чаю заварить, папа?»

-Иди к жене, граф Хантингтон, - шутливо подтолкнул его отец. «Я сам справлюсь. Спокойной ночи, милый».

В кабинете горел камин, на столе стоял серебряный чайник,  и лежала записка от невестки: «Дядя Джон, если вы будете работать, выпейте чаю, пожалуйста. И если не будете - все равно выпейте».

-Нет, - Джон сел в кресло и придвинул  к себе чернильницу. «Еще один день. Тем более, завтра я могу понадобиться, с его смертью. С Джо хочется еще побыть, с Давидом, с семьей..., Завтра расспрошу у Джо - что здесь за гавань. Не хотелось бы, чтобы меня кто-нибудь заметил. Надо все сделать рано утром. Такая буря, что никто в море и не выйдет. Вот и хорошо».