Он положил перед собой стопку бумаги. Очинив перо,  герцог пробормотал: «Сначала напишу Элишеве,  а потом  всем остальным. Как раз до рассвета время и пройдет».

Джо с внуком играли в карты. Шмуэль перетасовал колоду: «Раз его величество умер, бабушка, мы теперь в Америку поедем?»

В гостиной было тихо.  Они уже проводили субботу. Давид, в Лонгвуд-Хаусе, готовил тело императора к вскрытию, Дебора ему помогала. Над морем играл закат. Джо, внезапно, подумала: «Вот и все. Последний Шабат закончился. Хорошо, что дети рядом, так и надо,  чтобы все вместе были. Ночью письма напишу, а на рассвете выведу бот в море. Шторм все еще не утихает».

-Конечно, - Джо отпила кофе. На кухне Лонгвуд-Хауса не было плит, она держала один из очагов разожженным весь шабат.

-Поедем в Нью-Йорк, - она приняла от внука карты, - потом, в Вашингтон. Увидишь бабушку Эстер, потом бабушка Мирьям из Лондона вернется. У  тебя кузены,  Хаим и Элияху, они, правда, младше, но ненамного. И старшие кузены, Тед и Дэвид. Один уже адвокат, а второй в Государственном Департаменте служит. Кузина Стефания, ей семь лет, - Джо подмигнула внуку, - она там единственная девочка, Антонию  в Лондон увезли. Когда  Амстердам соберетесь - в Лондоне погостите, в Брюссель заедете, увидите тетю Джоанну и ее сына.

Она сделала ход. Шмуэль, обреченно, сказал: «С тобой, бабушка, играть лучше не садиться. Это ты в море так научилась?»

-Еще до него, - Джо поправила свой простой, шерстяной берет и смешливо подумала: «Сестра Евы в Иерусалим уехала. Кровь все же дала о себе знать. Там семья большая, у Малки  одиннадцать детей, старшие девочки замужем..., Элишева за ней присмотрит, за этой Диной. Жаль  только, что я так до Иерусалима и не добралась, от дочки внуков не увидела».

-А потом, - сказала она, забирая свой выигрыш - печенье, - потом, как я с капитаном Фэрфаксом покойным плавала, - он картежник был отменный. Но у тебя тоже, милый, - ободряюще заметила Джо, - хорошо получается.

-Америка, - зачарованно подумал Шмуэль. «Хоть в  синагоге настоящей побываю. Мы из Амстердама уехали, когда мне четыре года исполнилось, я и не помню ничего почти».

На острове не было других еврейских детей, кроме него. Хотя в школе его не обижали, -  бабушка вела занятия, отец и мать, -  лечили и взрослых, и детей, - Шмуэль все время расспрашивал родителей об Амстердаме и Америке. Он знал, что через три года станет совершеннолетним, - Давид  начал учить с ним отрывок из Торы. Мальчик спросил отца: «Папа, а как это будет?  Здесь же нет свитка...»

-Придется, дорогой, - усмехнулся тогда отец, -  свозить тебя в Амстердам, или в Нью-Йорк, а потом  мы сюда вернемся.

-А сейчас  и возвращаться не надо будет, - бодро подумал Шмуэль, грызя выигранное печенье, - он подозревал, что бабушка  иногда поддается.

-Я хочу в Иерусалим еще съездить, бабушка, - мальчик налил ей кофе. «Познакомиться с кузеном Исааком, кузиной Ционой, другими родственниками...».

Тетя Элишева и дядя Моше, еще в их первый год на Святой Елене, прислали им холщовый мешочек с землей.

-Что это, папа? -  спросил тогда Шмуэль.

Отец вздохнул и погладил мешочек длинными, сильными пальцами хирурга. «Помнишь, когда я после Ватерлоо вернулся в Амстердам, мы дедушку хоронили?»

Шмуэль кивнул. Он увидел перед собой жаркий, безветренный день середины лета, серые камни на кладбище и услышал свой тихий голос: «Это и есть жена Ворона, да, бабушка?»

Бабушка кивнула. Мальчик посмотрел на черные буквы. Он уже умел читать на святом языке. «Эстер Кроу, дочь Авраама, - прошептал он  и поднял голову: «А где ее дочь, Мирьям, где Иосиф Мендес де Кардозо, бабушка?»

-Они в эпидемию умерли, оба, - вздохнула Джо. «Когда чума в Амстердаме была. Ухаживали за больными, и умерли».

-Я вырасту, - пообещал себе Шмуэль, - и стану врачом. Сделаю так, что больше не будет эпидемий.

Гроб стали опускать в яму, отец прочитал кадиш. Шмуэль увидел, как на крышку гроба сыпется сухая, легкая земля.

-Это тоже, - Давид повертел в пальцах мешочек, - тоже, милый, со Святой Земли. Вдруг, кто-нибудь..., - он не закончил и улыбнулся: «Ничего такого не будет, милый».

Шмуэль неслышно вздохнул: «Мишель теперь сирота, его отца убили. И папа, я слышал, он в Америке  опять в армию пойти хочет. А если я тоже сиротой останусь?»

Он поерзал в кресле. Джо, взглянула на внука: «Иди-ка сюда, милый».

Шмуэль редко сидел у бабушки на коленях - он был уже большим. Но сейчас он положил голову на ее крепкое плечо. От бабушки пахло, как обычно, - солью и пряностями. Джо покачала мальчика: «Слушай, расскажу тебе об Америке. И о Северной, и о Южной. О Картахене, где Ворон погиб».

Она говорила, и думала, что все почти готово. Одежду сына она перешила. «Сорок лет в мужском наряде не ходила, - улыбнулась Джо. «Ничего, Господь простит, в конце концов, в последний раз я это делаю».

Шмуэль погладил ее большую, красивую, с жесткими кончиками пальцев, руку: «Бабушка, а ты сколько детей уже выучила?».

Джо рассмеялась: «Сорок лет я преподаю, милый. Я и не считала, но, наверное, тысячи. Школы всегда нужны, сам знаешь».

Шмуэль посмотрел на нее темными, отцовскими глазами. Джо, как всегда, попросила: «Давид такой был, в детстве. Иосиф тоже, наверное.  Господи,  пусть он счастливо жизнь проживет».

-Я тебя люблю, бабушка, - Шмуэль привалился куда-то к ее боку. «Расскажи еще о Святой Земле, пока мама с папой не вернулись».

Пришел сын с невесткой,  и они поужинали. Джо, пожелав всем спокойной ночи, подошла к окну в своей комнате. Пристройка, где жил брат с семьей, стояла напротив их дома, и она увидела свет свечей в окнах кабинета брата.

-Конечно, - вздохнула женщина, - раз его величество умер, у Джона работы много. Ничего, как Мадлен сюда приедет, ему легче станет. Пусть здесь остается, на острове ему хорошо. Тоже ведь колония, ей управлять надо.

Джо прикурила от свечи и неожиданно весело пробормотала: «Почти последняя сигарка. Ничего, завтра еще покурю, на боте».

Она взяла бумагу и начала писать.

Утро было серым, туманным, дул ветер. Джо, проснувшись, быстро одевшись, на цыпочках вышла из своей комнаты.

-Кинжал жене Шмуэля достанется, - отчего-то подумала она, выпив остывший кофе. Джо была в сапогах, бриджах и матросской куртке, темные, с проседью, косы, женщина заколола на затылке.

-А потом, дочке его, - Джо оглянулась на спальню внука. Рассовав по карманам оловянный портсигар и кремень с кресалом, она заставила себя не открывать дверь, не входить в детскую. «Давид сегодня вскрытие делает, рано встанет. Значит, надо быстрее».

Она чуть покачнулась - в груди внезапно заболело. Джо с трудом подышала. Пробормотав: «Пора»,  она вышла во двор. Ворота были открыты и она хмыкнула: «Странно. Хотя его величество скончался, охрана больше не нужна». Не оглядываясь, Джо стала быстро спускаться по дороге, что вела к Джеймстауну.

Берег был пустынным, шумел океан, над ее головой кричали чайки. Джо, вдохнув запах соли, ласково улыбнулась: «Все как надо. В море, как Ворон, как Черная Джо. Как миссис де ла Марк и адмирал Виллем. Давид мне камень поставит, в Амстердаме, а земля, - Джо положила руку на холщовый мешочек в кармане куртки, - земля у меня с собой.  Пусть у моих детей все хорошо будет, - она вскинула голову к темным тучам, - прошу  тебя.  Скоро Иосифа увижу».

-Дура, - прошептала она, одними губами. «Помнишь, как там, на «Молнии», у Черного Этьена, мы с ним друг на друга смотрели. И потом, всю жизнь, так глаз друг от друга и не отвели. И у детей наших так же. Сказано же: «Крепка, как смерть любовь». Любовь у тебя была, осталось умереть достойно».

Джо остановилась. Спрятав кремень с кресалом от ветра, женщина прикурила. На пустом причале кто-то возился и она буркнула: «Что за черт!».

Она прошла по мокрой гальке. Поднявшись на деревянный пирс, Джо крикнула: «Эй!»