Наполеон знал, что этого никогда не случится, но все равно, целуя ее прохладные, ласковые губы - был благодарен. Дочь тоже  приходила к нему, обычно вечером, как сейчас, когда он сидел один у камина. Она играла с ним в шахматы. Подперев изящную голову рукой, девочка смеялась: «Папа, ты все время у меня выигрываешь». Наполеон смотрел в дымно-серые, большие глаза, а изредка, протягивая руку, чтобы коснуться ее, ощущал под пальцами пустоту.

Сейчас он взглянул на тлеющие угли и, тихо, попросил: «Анна..., Если ты меня слышишь, приди, пожалуйста. Сегодня ночью. И Аннет пусть придет. Мне кажется, - он помолчал, - пора».

Он стал бросать в камин письма. Наполеон смотрел на то, как горит бумага, как исчезают строки, написанные ее рукой, и, неизвестно у кого, попросил: «Пусть будут счастливы, пожалуйста. Я знаю, что они другие. Пусть хоть немного,  но будут счастливы. И сын мой, - Наполеон взял последнее письмо, - тоже».

Он взглянул на камин, и услышал скрип двери.

-Месье Жан, - Наполеон коротко улыбнулся. «Вы мне сами чай приносите, вам  это не по чину». Джон устроил поднос рядом с шахматной доской. Герцог, закашлявшись, опустился в кресло. «По чину, не по чину, - он взял серебряный чайник, - а мне  захотелось».

-Не сейчас, -  Джон подвинул Наполеону чашку. «Я не могу..., не готов еще. Хотя было бы удобно, конечно. Что там Давид говорит - у него опухоль в желудке. Никто ничего не заподозрит».

-Я только сейчас понял, - усмехнулся Наполеон, отпив китайского чая, - мы с вами ровесники, месье Жан. Вы меня всего на год старше. Хотя, когда вы с индейцами по Америке кочевали, я еще в училище сидел. У вас очень хороший сын, и невестка  замечательная.  И внуков двое, я вам завидую.

-Своих внуков уже не увижу, - горько подумал Наполеон и вздрогнул - пламя в камине, на мгновение, поднялось вверх. Он услышал нежный голос Анны: «Смотри».

Она была похожа, - понял Наполеон, - на ту миссис Марту, что он видел на Эльбе. Зеленоглазая девочка, с бронзовыми косами, сидела на краю пустого кресла, тонкие губы цвета спелой черешни улыбнулись. Она исчезла, и Анна, пропадая вслед за ней, шепнула: « Я рада, что она родится, милый. Но это будет еще не скоро».

-Не нравится чай, месье Бонапарт? - озабоченно спросил  его Джон.

-Нет, нет, - император вздохнул, - очень нравится. Он действительно снимает боли,  так что приносите мне еще.

-Конечно, - спокойно ответил Джон. Расставляя фигуры на доске, он велел себе: «Завтра, или послезавтра. Напиши письма Мадлен, девочкам, Маленькому Джону, и напои его чаем. И себя  тоже».

В середине партии Наполеон, внезапно, сказал: «То вещество, при Ватерлоо..., Не то, чтобы я, в своем положении мог давать советы британской империи, - он смешливо почесал гладко выбритый подбородок, - но, месье Жан, так и вправду не воюют. Это..., - Наполеон пощелкал пальцами, - варварство, вот и все. Я видел, как умирал ваш родственник, хоть вы этого и не помните...»

-Помню, - прервал его Джон, двигая фигуру. «Я все помню, месье Бонапарт». Бледно-голубые, обрамленные глубокими морщинами глаза, похолодели. Герцог помолчал: «Идет новое время, месье Бонапарт. Вы знаете, что мины теперь можно взрывать удаленно, скоро мы начнем передавать сведения, пользуясь электричеством, и вообще, - Джон повел худой рукой, -  не за горами паровой флот и самодвижущиеся боевые тележки. Так что газы - за ними будущее, поверьте мне».

-Каждый раз, когда я  слышу ваш кашель, - ядовито отозвался Наполеон, - я сразу же вам верю, месье Жан.

-Мат, - Джон посмотрел на доску. «Шах и мат, месье Бонапарт. Спасибо за игру. Я распоряжусь, чтобы вам накрывали обед».

Он ушел. Наполеон, вертя в пальцах черную королеву, хмыкнул: «Все равно. Надо ему сказать. Вдруг я больше не увижу Анну, вдруг она не придет. Сказать, а уж он  найдет способ ей передать». Наполеон поставил фигуру на место. Вдохнув, он поморщился от боли: «Вот и все. Время пришло».

На круглом столе орехового дерева горели свечи. Обед уже заканчивался. Дебора внесла миндальное  печенье. Разливая кофе, она весело сказала: «Здесь, конечно, тыквы не найдешь, а то бы я вам, - она улыбнулась Джону и Еве, - испекла наш, американский пирог. Мама мне рассказывала, дядя Джон, - она подвинула герцогу чашку  с чаем, - что вам он  очень нравился».

-И брага из сиропа кленового, - Джон подмигнул Деборе. «Не говори мне, что вы с мамой ее не пили, вы же не квакеры».

-Пили, конечно, - Дебора присела, - впрочем, у нас, на озере, и виноградник был. Там климат мягкий, несмотря на то, что зимы суровые бывают. А здесь, - женщина вздохнула, - и того нет, приходится изюмное вино делать.

-Все равно очень вкусное, - Ева улыбнулась, - мама мне рассказывала, на Святой Земле она тоже такое ставила.

Пахло пряностями, комната была теплой. Давид, откинувшись на спинку кресла, добродушно велел: «Шмуэль, не сиди с нами за полночь. Нам с тобой завтра три мили на молитву идти, и три мили обратно. И все до завтрака, - он похлопал сына по плечу.

-А что, - спросил Маленький Джон, - здесь еще есть евреи, кроме вас?

-Проезжающие, - Джо рассмеялась, - с кораблей, что в Кейп идут, в Индию.  Свитка Торы у нас нет, конечно. Молимся, как можем, праздники отмечаем. Мацу мы с Деборой  сами печем, его величеству она нравится, кстати.

-Вот же упрямцы, - подумал Джон, - он уже шесть лет, как не император, а все равно, они его все «Величеством» называют. И они, и все французы, что с ним сюда приехали. Ничего, ему недолго жить осталось.

Он искоса посмотрел на сестру - под светло-голубыми глазами залегли темные тени. Джон вздохнул про себя: «Она похудела. Хотя она всегда, как щепка была, тонкая. Дебора в мать, конечно, фигуры у них похожи, хотя она выше. Капитан Кроу за шесть футов был. А Джо..., она усталой выглядит».

Когда прочли молитву после еды, женщины стали убирать со стола. Шмуэль увел Маленького Джона в свою комнату, - показать книги. Давид, спокойно, сказал: «Дядя Джон, мне надо с вами посоветоваться кое о чем. Пойдемте в мой кабинет».

Там было тихо, на рабочем столе стоял простой, оловянный подсвечник, и рядом - открытый том какого-то руководства по хирургии. «Вы садитесь, - попросил Давид  герцога, - садитесь, пожалуйста».

Джон взглянул на короткую, темную, уже с проседью бороду племянника. Герцог, внезапно, незаметно, улыбнулся: «Он на отца, конечно, похож. Такой же здоровый. Сорок лет ему этим годом.  Иосиф тоже рано поседел. Но здесь на Святой Елене, у них жизнь спокойная, впрочем, они и уедут скоро. Пусть в Америку отправляются».

-А как Элишева? - спросил он, закашлявшись. «Как муж ее?»

-Хорошо, - коротко ответил Давид. «Вино их по всей Европе пьют, этроги они даже в Англию посылают. Исаак учится, Элишева пишет, что он очень способный, а Циона тоже акушеркой хочет быть. Дядя Джон, - он протянул руку, - отдайте мне мышьяк. Прямо сейчас».

В кабинете наступила тишина. Джон, вдруг, почувствовал слезы у себя на глазах. «Давид, - сказал он, едва слышно, - Давид, это для меня..., Не для него. Я не знаю, откуда...»

-Неважно, - хмуро проговорил племянник. «Дайте мне мышьяк, и чтобы я больше об этом не слышал. И не просите меня отравить его величество. Я  врач, и никогда таким заниматься не буду. Тем более, он и так тяжело, болен, ему немного осталось».

Давид увидел, как худая рука дяди медленно шарит за отворотом сюртука. «Мне тоже - раздался шепот, - тоже недолго жить суждено, Давид. Я прошу тебя, не лишай меня..., - Джон не закончил, и, сглотнув, замолчал.

-Сидите, - велел Давид. Поднявшись, племянник бесцеремонно обшарил его карманы, выхватив запечатанный конверт. Джон даже не стал сопротивляться. Он опустил седую голову в ладони. Набрав воздуха, почувствовав, как всегда, острую боль в груди, герцог стал кашлять.

-Дай, - попросил Джон, - дай мне умереть, Давид. Ты же врач, ты можешь...

-Пока я здесь заведую госпиталем, - угрюмо отозвался доктор Кардозо, - на вверенной мне территории никто не умрет от моей руки. И никто никого не отравит, понятно вам, дядя Джон? Ваше здоровье - это моя ответственность, и я не позволю вам покончить с собой.