Она обернулась и, помахав, крикнула: «Дедушка Джованни, Аарон! Бенедикт приехал и, - Тони замялась, и выпалила: «Лорд Джон Холланд, граф Хантингтон, наследный герцог Экзетер!»
-Вас всегда надо так называть? - она повернулась к Джону.
Тот весело расхохотался и протянул ей руку: «Просто «Джон», дорогая мисс Тони».
Джованни, сопровождаемый детьми, спускался к пристани. Лорд Холланд задумчиво сказал: «Кровь Ворона, посмотри-ка. Аарон так вытянулся, - он взглянул на рыжую голову мальчика, - девять лет ему, а скоро нас догонит, - он потрепал Бена по плечу. Юноша вздохнул: «Что делать, раз мы оба невысокие. Здесь меня подождешь? - спросил он у приятеля.
-В церкви, - Джон зашел в прохладный зал серого камня. Перекрестившись на простое, темного дерева распятие, юноша присел.
-Как папу одного оставлять, на Святой Елене? Хотя мама приедет, в следующем году, и папа утверждает, что ему там лучше. И тетя Джо поможет, Давид, его семья..., Господи, - он закрыл глаза, - как далеко эта Австралия, и ведь долго там пробыть придется, пять лет. А иначе нельзя, мне надо научиться управлять колониями. Одной Европой дело сейчас не ограничивается. Я совсем один буду, - он вздохнул и сжал зубы: «Справишься. Все будет хорошо. На Святой Елене сядешь на корабль до Кейпа, а оттуда в Австралию. И там, - Маленький Джон улыбнулся, - люди живут. Дядя Питер рассказывал - де ла Марки который век в Бомбее, и двигаться из Индии не собираются пока что.
Бен появился в дверях. Юноша, отложив Библию, велел себе: «Никому ничего не говори. Папа знает, а маму волновать не надо. У нее и так много хлопот. Вероника ребенка ждет, Джоанна нашлась, наконец-то. Папа ей напишет, со Святой Елены, и я тоже - как до Австралии доберусь».
Они вышли в жаркий, августовский полдень. Джон, глядя на зеленую, медленную Темзу, вдохнул запах цветов: «Через пять лет я вернусь, непременно. Может, - он рассмеялся про себя, - в Австралии встречу девушку, что мне по душе придется. Есть же там девушки, не могут не быть».
На круглом столе орехового дерева горели серебряные подсвечники, пахло розами. Два букета, белый и винно-красный, стояли в серебряной вазе. Джованни, разливая чай, только усмехнулся: «Как вы, Теодор, сюда приехали, так каждую неделю цветы доставляют. И в Америке так было?»
-Конечно, - Федор принял чашку. «Я тебе больше скажу, и в Брюсселе так будет, я уверен. Не знаю, - он взглянул на красные розы, - что это за поклонник такой, но их четверть века почти присылают».
-Ты ведь, - задумчиво спросил Джованни, - ты больше сорока лет ей, - он махнул рукой в сторону двери, - цветы даришь, да?
-Сорок два, - ответил Федор. «Как увидел ее в первый раз, в Comedie Francais, так и дарю. И до смерти моей так буду делать». Он искоса взглянул на Джованни. Понизив голос, мужчина добавил: «Не волнуйся, у тебя уже правнучка есть, и внук тоже появится. Или внучка. Мирьям опытная акушерка, их там, - он показал за окно, - много будет. Франческо тоже рядом. Все пройдет отлично».
Джованни помешал чай и сердито вздохнул: «Я тоже хотел поехать, но здесь Тони, Аарон, девочки. Надо кому-то за ними присматривать. Где там они? - дверь открылась. Марта, внеся яблочный пирог, деловито сказала: «Диана с младшими, играет с ними. Мадлен помогает Мирьям собраться, мы поедем скоро. А эти, - она чему-то улыбнулась, - по саду гуляют, сейчас придут».
-Вы пишите, - велел Джованни, когда Марта и Тео уселись за стол. «Гонца пошлите, как там..., - он не закончил. Марта, бодро заметила: «Все будет хорошо, милый».
Французское окно было распахнуто. Она увидела пару, что сидела на скамейке: «Пора детей звать, Бенедикт все шпагу рассматривает, что ли?»
-Очень красивая, бабушка Марта, - Бен стоял на пороге. «Это того самого Ворона, что в Картахене погиб, еще во времена королевы Елизаветы? Я думал, что это легенда все, песни же поют, - юноша покраснел, - о нем, о Вороне?»
-Отчего же легенда? – расхохотался Федор. «У нас в России меч есть родовой, ему чуть ли не восемь веков».
Бен вспомнил ласковый голос отца: «Этот медальон твой дедушка подарил бабушке твоей, моей маме, как поженились они. Он магометанин был, поэтому здесь, - отец указал на тусклое, старое золото, - арабские буквы. Кольцо, - Майкл раскрыл медальон, - это я для твоей мамы сделал, из метеорита».
Бен осторожно прикоснулся к серому металлу: «Так значит, это внеземное, папа?».
Отец помолчал, глядя куда-то вдаль, на алый, зимний закат над лондонскими крышами. «Внеземной минерал, - согласился он. «Наш с тобой предок, Джордано Бруно, писал о множественности обитаемых миров, его из-за этого на костре и сожгли». Оотец вздохнул: «Не только из-за этого, конечно. По совокупности деяний, так сказать. Жил бы я в те времена, меня бы, наверное, тоже сожгли. И дядю Джованни, и дядю Теодора, и месье Лавуазье, хоть мы все в Бога и верим. Но сейчас, - Майкл надел медальон, - сейчас другое время, милый. И хорошо, что так. Потом, - он потрепал сына по голове, - тебе его отдам, и кольцо тоже».
-А Тони, - Бен принялся за пирог, - Тони внучка месье Лавуазье. Вот оно как.
-Джон, Ева, - услышал он голос бабушки Марты, - идите сюда, попьем чаю, и нам уезжать надо. Диана уже здесь.
-Здесь, - согласилась девочка, усаживаясь за стол. «Они, - Диана указала на потолок, - спят уже. Я с детьми умею обращаться, - девушка рассмеялась, - я дома, в Лидсе, целый класс малышек учу. Они еще младше Тони и Аарона».
Диана обвела глазами стол: «Только трое взрослых останется. Может, притвориться, что я заболела? Тяжело. Здесь госпиталя нет, меня в Лондон повезут. Я сбегу из больницы и доберусь до Дьюкс-плейс. Спрошу, как пройти, ничего страшного. Хватит, - девочка нарочито спокойно размешала сахар в чае,- дедушка мне все объяснил, и письмо из раввинского суда прислал. Я еврейка, и всегда ей буду. Покажу документы равю Гиршелю и попрошу, чтобы меня отправили в Иерусалим. В жизни, - Диана зло, незаметно ударила носком туфли ножку стола, - в жизни больше в этот Лидс не вернусь. У мамы Ева есть, Аарон - ничего страшного».
Она вспомнила бесконечные, темные зимние утра, холод в большом зале приюта. Мать стояла за кафедрой, оглядывая ряды воспитанниц - в серых, грубых шерстяных платьях, в холщовых чепцах, с опущенными головами.
-Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию, - гремел голос матери. Диана подумала: «Я помню, когда папа был жив - она носила жемчуг, золотой крестик, кольца..., А теперь все продала, пожертвовала на сирот. Интересно, - девушка хмыкнула, - о том, что женам запрещается в церкви говорить, она умалчивает».
Мать выступала в церквях, - часто, - читала проповеди, собирала деньги. Ее называли праведницей, епископ вставал в ее присутствии. Она часто брала Еву и Диану в поездки. Рэйчел выводила девочек к алтарю, - одетых в траур, - и сильным, горьким голосом говорила: «Невинные души, потерявшие своего отца и пастыря, будут молиться за вас, господа».
Они с Евой помнили отца - он был веселый, добрый и умел так читать с ними Библию, что девочкам было всегда интересно. Он рассказывал им о Святой Земле, о Марокко, а мать только морщилась: «Все они язычники, идолопоклонники».
Диана, как-то раз, осмелев, заметила: «Евреи вовсе не идолопоклонники, мама. Христианство родилось из еврейской веры, а магометане поклоняются Аллаху, единому богу. Тетя Изабелла рассказывала».
Мать тогда велела ей переписать все Евангелие, от руки. Рэйчел сухо заметила: «Ты должна больше думать об Иисусе, и меньше о том, что тебя не касается».
-Дело не в работе, - сказала себе Диана, отрезая пирог, - работы я не боюсь, могу и стирать, и убирать, и готовить, и за детьми ухаживать…, Просто, - она опустила рыжие, длинные ресницы, - я хочу вернуться домой.
