Никита Муравьев неслышно шепнул: «Такому не скажешь, нет. Генерал, наверное, какой-то». В светлых глазах их хозяина, - заметил Петя, - на мгновение, заметался смех.
-Вам напишут, - коротко заметил человек. Он изысканно поклонился: «Рад встрече, господа».
Два дня назад на набережную Августинок городской почтой доставили простой конверт. В письме Петю предупреждали, что за ним заедут. Он откинулся на спинку сиденья и вздохнул: «Мишель, Мишель...». Со времени их свидания на Пер-Лашез они не встречались. Петя передавал записки через Ната, оставляя их в адвокатской конторе. «Как бы это устроить, с папой и мамой..., - подумал Петя и разозлился: «Да что устраивать, просто скажу им, и все. Мама Мишеля столько лет не видела. Они все время о нем разговаривают, волнуются..., Можно где-нибудь за городом встретиться, в лесу, никто ничего не узнает».
Карета остановилась. Петя, услышав, как открывают дверцу, вдохнул запах цветущих роз. «Здесь сад, - он уловил скрип калитки. «Наверное, тот же самый особняк, куда мы в первый раз приходили».
-Прошу вас, - вежливо сказал его поручитель и взял Петю за руку. Они спускались по узкой, крутой лестнице. Петя посчитал - ступеней было тридцать шесть. Он почувствовал прохладу подземелья, дверь открылась и юноша понял: «Большая комната. В ней люди, я же шорох слышу». Все затихло, его вывели в центр комнаты и до него донесся знакомый голос: «Положите сюда руки. Это Библия, и обнаженный клинок».
Петя почувствовал под пальцами знакомый эфес и еще успел удивиться: «Но как? Дядя Джованни говорил, что папа больше не ходит в ложу...»
-Повторяйте за мной, - велел тот же голос и Петя, послушно, стал говорить:
- Клянусь, во имя Верховного Строителя всех миров, никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев масонства. Клянусь хранить о них вечное молчание, обещаю ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением. Обещаю никому не передавать о нем, ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого другого изображения и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии.
Повязку сняли, и он увидел перед собой темные, спокойные глаза Джованни. «Поздравляю, - дядя улыбнулся, - с посвящением в степень ученика. Друзья твои, - шепнул ему мужчина, - уже здесь, мы тебя напоследок оставили».
Давешний высокий, светловолосый мужчина вручил ему белый, кожаный фартук, такие же рукавицы и грубую, серебряную лопаточку.
-В знак того, - сказал он, - что вы сейчас вступили в братство каменщиков, созидающих Храм человечества и в напоминание о том, что лишь чистыми помыслами, и непорочной жизнью, можно надеяться возвести Храм Премудрости, дорогой брат.
-Непорочной жизнью, - повторил про себя Петя. Он вспомнил, как, еще в Германии,- они с отцом стояли на квартире, - к хозяйке, пожилой вдове, приходила дочь - хорошенькая, молоденькая женщина. Она была замужем, но, встречаясь глазами с Петей, лукаво ему подмигивала. Отец тоже это заметил, и сказал как-то раз: «Не надо, милый. Все это, - он повел рукой, - гроша ломаного не стоит, в сравнении с настоящей любовью. Я твою мать пятнадцать лет ждал, и ни разу не пожалел об этом. Также и у тебя будет, поверь. Сердце-то у тебя, Петька, - отец рассмеялся, - наше, сразу видно».
Они поднялись наверх, в столовую, отделанную каррарским мрамором. Петя, взглянув на серебро и хрусталь, - стол был накрыт к завтраку, тихо спросил: «Дядя Джованни, а наш хозяин - кто он? И как сюда наша сабля попала?».
-Брат Шарль-Фердинанд, - только и сказал Джованни. Петя, потрясенно, подумал: «Герцог Беррийский, младший сын дофина. Так вот он какой».
-А сабля, - Джованни налил ему вина, - это я у твоего отца одолжил, дорогой племянник. Мне так правильней показалось, чтобы ты на ней клятву приносил.
Когда он, с друзьями, вышел на улицу, Никита Муравьев вздохнул: «Эти люди столько знают, что нам до них еще расти и расти. Не могу поверить, что сидел за одним столом с Шатобрианом, - он оглянулся на особняк. Петя, весело, заметил: «Ничего, мы теперь каждую неделю будем встречаться, поучимся у них».
На набережной Августинок было тихо. Петя, заходя в подъезд, услышал знакомый голос: «Кузен Пьер!»
Нат стоял, прислонившись к стене, засунув руки в карманы сюртука.
-Меня он послал, - Нат указал в сторону Латинского квартала. «Попросил, чтобы я тебя привел к церкви Сен-Сюльпис, и сам пришел».
-Зачем? - недоуменно спросил Петя.
Нат только пожал плечами и посмотрел на свой хронометр. «Он очень торопился, - это все, что я тебе могу сказать».
Петя пошел вслед за кузеном.
Выйдя на площадь Сен-Сюльпис, Джоанна облегченно вздохнула. Мишель стоял у паперти церкви, в куртке рабочего, закинув голову вверх, рассматривая надпись над входом. Они встречались каждый день. Дома, на рю Мобийон, даже не замечали ее отсутствия - мать и тетя Элиза все время проводили во дворце, или были заняты сборами в дорогу. Тетя Марта, правда, как-то раз, зорко посмотрев на девушку, заметила: «Вся цветешь, дорогая моя».
Джоанна покраснела и пробормотала что-то о хорошей погоде и прогулках. Мишель водил ее по Парижу, рассказывая о французских королях - он хорошо знал историю. Они сидели у него в каморке, обсуждая книги, споря. Джоанна, с каждым новым днем, что приближал ее отъезд, просыпалась, тоскливо глядя на высокий, расписанный фресками потолок своей комнаты. «Я не могу, - говорила себе девушка, - не могу его больше не видеть. Так нельзя, почему судьба так решила».
Потом Мишель отдал ей кольцо. Они медленно шли по дорожке Люксембургского сада - уединенной, дальней, Мишель говорил о русском походе Наполеона. Внезапно остановившись, он тихо сказал: «Джоанна..., Я знаю, я не имею права тебе это предлагать, но я совсем не могу жить без тебя, у меня, - он улыбнулся, - не получится. Пожалуйста, - Мишель опустился на колени и прижался лицом к ее рукам, - пожалуйста, окажи мне честь, стань моей женой».
Джоанна молчала. Нагнувшись, обняв его, она поцеловала высокий лоб. «Я люблю тебя, - ответила девушка, - люблю, Мишель, и пойду за тобой куда угодно. Хоть на край земли, - она ласково подняла его. Мужчина порылся в кармане куртки: «Вот. Это алмаз де Лу, положено отдать его той, кого ты любишь. Тебе, Джоанна».
Девушка ахнула. Синий камень играл, переливался в лучах солнца. Она вспомнила тихий голос тети Марты: «Элиза меня тогда спасла, за кольцо. Я рожала, меня на телеге к гильотине привезли, я на ноги подняться не могла. Толпа завыла, они, знаешь ли, - Марта затянулась сигаркой, - могли и пожалеть, простые люди. В солдат камни кидать стали. Робеспьер испугался, промедлил, тогда Элиза солдатам кольцо и отдала. Дотащила меня до трущоб, а там..., - Марта повела рукой и не закончила. «Я при смерти была. Потом дядя Питер это кольцо нашел, в Германии, вместе с драгоценностями французской короны».
-И вам не жалко было, тетя Марта? - Джоанна, что тоже курила, устроилась с ногами на кушетке.
-Это камень, - просто ответила женщина. Она указала на родословное древо: «А это семья, как ради нее может быть чего-то жалко? Мишель у нас последний из де Лу, потом это кольцо его детям перейдет».
-Детям, - повторила сейчас Джоанна и почувствовала, что краснеет. «Я ни с кем не поговорила, - почти испуганно поняла она, - Вероника в Ренне, а к остальным даже подходить страшно, наверняка, что-то заподозрят».
Пожениться в префектуре они не могли. Мишель усмехнулся: «Если я там покажу свой настоящий паспорт, то медовый месяц мы проведем раздельно. Я - в тюрьме». Джоанна, было, открыла рот, но потом, подумав, девушка погладила его по щеке. Они сидели в каморке у Ната, на кровати, обнявшись. За окном было бесконечное, жаркое парижское небо и черепичные крыши.
-Я не поеду в Ренн, - твердо проговорила девушка. «Я стану твоей женой, вот и все». Она с сожалением посмотрела на свои тонкие пальцы: «Я ведь даже кольцо не могу носить...- Джоанна вздохнула и твердо закончила: «Обвенчаемся, Мишель. Если ты попросишь, аббат Грегуар тебе не откажет. Свидетелями могут быть твой брат и Натаниэль. Вот и все, - девушка потянулась и поцеловала его.
