-Я цветной, - хмуро ответил Нат, убирая со стола, - а она белая. Не по пути нам, Мишель. Зачем я ей нужен? Я тебе рассказывал, в Америке на такие браки косо смотрят. Пусть по мне и не видно, что я цветной, а все равно - в паспорте это написано, и у моих детей так же будет.

-Если женщина тебя любит, ей это не важно, - махнул рукой Мишель. Нат, разозлившись, выпрямился: «Не знаешь ты, что такое рабство. У нас, на севере, хоть и нет его, а все равно - цветные от белых отделены. Вот я, дипломированный адвокат, и что? Меня в суд никто не пустит. Все документы буду я готовить, а выступать на защите белому придется. Какая женщина захочет своим детям такой судьбы? Ездить в отдельных почтовых каретах, останавливаться на постоялых дворах для цветных..., Нет, нет, я о ней и думать даже не хочу, - Нат представил себе ее кремовую, нежную кожу, черные, большие глаза, кудрявые волосы, и повторил: «Не хочу».

Мишель долго молчал, затягиваясь сигарой, а потом спросил: «А у вас, на юге - негры восстания не поднимают? Или им в рабстве нравится? - он зорко посмотрел на юношу.

-Кому же там понравится, - в сердцах отозвался Нат. «А восстания…, Было несколько, но откуда неграм оружие взять? Бегут на север, и все. Как мои родители убежали. Есть Подпольная Дорога, есть проводники, безопасные дома..., Я тебе говорил,  так моя сестра погибла, и мамы первый муж. Только это капля в море. Мой дядя Тедди правильно говорит - надо все делать законным путем, как мой отец мою бабушку освободил».

Мишель потушил сигару. «Пока вы своего законного пути будете дожидаться, - сочно сказал он, - у вас внуки родятся, и тоже - в рабстве. А что оружия у негров нет, это, дорогой мой, дело поправимое. Мы, как из России уходили, с нами тысячи крестьян сбежали, тоже рабов. Если бы мы оружие  им дали - они бы против своих владельцев поднялись, уверяю тебя». Мишель указал за окно: «Ты  мне рассказывал,  с Елисейских полей их солдаты уходят, в деревню. Не хотят в Россию возвращаться».

-Но ведь это надо проливать кровь..., - неуверенно заметил Нат. «Ты  говорил, что  не согласен с тем, что твой отец делал».

-Мой отец, - отчеканил Мишель, - когда мне  было четыре года, привел меня на панихиду по Марату в Клубе Кордельеров, и заставил поцеловать его сердце. Окровавленное. Я это очень хорошо помню. Мой отец был опасный сумасшедший, вот и все. И то, что он делал, было не ради Франции, а ради удовлетворения его жажды к власти». Он вздохнул: «Это совсем другое. Для освобождения людей  можно, на что угодно пойти, я считаю. Но сначала, - Мишель улыбнулся, - надо вернуть на трон его величество. Потом я доеду до вашей Америки, обещаю».

Нат потянулся. Зевнув, юноша смешливо сказал: «Мы с тобой все о политике говорим, а в нашем возрасте - о девушках надо. Или тебе не нравится никто?»

-Пока нет, - Мишель хмыкнул. «Я почти десять лет только и делаю, что воюю. Вот наступит мир, тогда и женюсь». Он внезапно посерьезнел: «Но мне те девушки по сердцу, что не только собой заняты. Дебора, Давида жена - у нее кабинет благотворительный в Амстердаме был, тетя Джо бесплатно учила детей из бедных семей..., Так и надо, а те, что только о платьях думают - мне такая жена ни к чему». Мишель взглянул на него: «Все же поинтересуйся у мадемуазель Бланш, ненароком - может, она с тобой в Америку и поедет».

Уже когда свеча потухла, Нат, задремывая, внезапно  рассердился на себя: «Возьму, и спрошу. Прав Мишель. Есть белые женщины, что за цветных замуж выходят. Я сам в Бостоне, в церкви, такие пары видел. Она такая красивая, мадемуазель Бланш...»

Он заснул, все еще думая о ее веселой улыбке, и о том, как отсчитывая сдачу, она иногда касалась его руки - нежными, теплыми пальцами.

Хозяин ресторана, прихрамывая, поставил на стол еще одну бутылку белого вина. Князь Трубецкой вздохнул: «Жаль, устриц нет, не сезон».

-Рыба тут отменная, конечно, - Никита Муравьев взглянул на Петю, - не зря твой отец столько в Париже прожил. Он плохого заведения не порекомендует.

-Месье Корнель, - вмешался месье Жилон, - сюда ходил, как еще мой папаша на кухне всем заправлял. И мадемуазель Бенджаман у меня обедала, с поклонниками, - он подмигнул Пете и юноша покраснел.

-Мне завтра на вечер надо, в Тюильри, - сказал Петя, разливая вино, -  что мама устраивает, для двора. Потом у нас обед, семейный, большой. Здесь все наши родственники, из Лондона, кузины мои, - он замялся, и Никита Муравьев протянул: «Кузины, значит».

-Они  девчонки еще, - Петя улыбнулся, - четырнадцать лет обеим. Насчет книжек я спросил, папа читал сочинения этого месье Бенджамина Констана, и очень их хвалит. Он один из лучших французских философов. Прямо завтра пойду, и куплю их.

-Купи, - неожиданно мрачно сказал Никита Муравьев, - я бы всех дворян заставил его книги прочитать. Хоть будет понятно, что ни одна страна сейчас без конституции существовать не может. И Россия, - он твердо посмотрел на Петю, - тоже.

Трубецкой опустил вилку и, выпив вина, прикурил от свечи.

-Позор, - горько проговорил князь, - позор, конечно. Ездили на обед к англичанам, они в Венсенне стоят. Наши, некоторые, денщиков взяли.  Один офицер, при англичанах, за столом, начал денщика своего бить. Ты бы видел, Петр Федорович, какие лица у наших хозяев были. Тот, что бил - потом спрашивает у английского полковника: «А у вас в армии солдат не наказывают?». Полковник  только щекой дернул: «Есть дисциплина, есть устав, в случае нарушения  есть трибунал. Я свою честь джентльмена не уроню тем, что подниму руку на солдата». Но нашим дворянам, такое, как ты понимаешь, не указ. Еще удивляемся, что люди бегут.

-Опять, как в Германии? - спросил Петя.

-Они и не останавливались все это время, - Никита Муравьев отодвинул тарелку. «За три месяца уже больше сотни человек дезертировало, и это только у меня в части. Уводят лошадей, идут в деревню. Ищи ветра в поле, как говорится».

-Они же французского языка не знают, - удивился Петя. «Как они...»

-Выучат, - отмахнулся Трубецкой. «Кто бойчей, уже с девушками заигрывает. Да и русские слова здесь  уже понимают...»

-Быстро! - отозвался месье Жилон, принеся кофе, и офицеры рассмеялись.

-Раз мы здесь, - Никита потянулся за чашкой, - надо поискать масонскую ложу. Мы еще в Германии об этом говорили, Петя. Все-таки через них лучше всего знакомства завязывать, туда профессора ходят, экономисты, историки...». Никита откинул со лба темные волосы: «Если мы хотим Россию изменить, еще учиться и учиться надо, одними штыками этого не сделаешь».

-Я у отца спрошу...- было, начал Петя, а потом вздохнул: «Нет, он у меня пожилой человек, незачем его зря волновать. Сам найду и вам записку отправлю. Насчет штыков, - юноша обрезал сигару, - лучше бы обойтись без них, конечно».

-Революций, мой друг, без крови не бывает, - коротко ответил Муравьев и поднял бокал: «За успех нашего предприятия!».

Хрусталь зазвенел. Петя, пробуя вино, подумал: «Все равно. Надо ввести конституцию мирным путем..., Ограничить права монарха, как в Англии. Мама сказала - дядя Джон здесь. Он близок к принцу-регенту. За обедом у него и расспрошу, как  у них все устроено, с Парламентом. И книги, книги, - напомнил он себе строго. «Читать каждый день, делать заметки, вести дневник».

Уже на второй чашке кофе Муравьев внезапно, озорно спросил: «А постарше кузин у тебя нет, Петруша?»

-Леди Холланд, дочь его светлости герцога Экзетера, она тоже в Париже, - рассмеялся Петя. «Ей как раз  девятнадцать. Но я ее еще не видел, только за обедом...»

Муравьев подмигнул ему: «Если она хорошенькая, то познакомь, обязательно».

-Непременно, - уверил его Петя и добавил: «Это если она мне самому по душе не придется, конечно». Он оглядел стол и попросил: «Месье Жилон, несите нам еще две бутылки, мы  надолго».

Шелковое, отделанное брюссельским кружевом, голубое платье лежало на большой кровати. Джоанна, стоя в одной рубашке, оглянулась на дверь - ключ торчал в замке. Девушка быстро распечатала конверт. Почту приносили утром. Она, все эти дни, поднималась первой - чтобы успеть просмотреть письма. «Вряд ли папа обрадуется, - мрачно думала Джоанна, - если узнает, что я в переписке с месье Фурье. Хотя, что плохого,  папа всегда поощрял меня в чтении книг, был доволен, когда я в Лидс поехала..., Приду к нему и скажу, что не хочу в Ренн. Чем  там заниматься - за вышиванием сидеть, вместе с мамой и тетей Элизой?»