-Поздравляю, - мать смешливо поцеловала рыжий затылок. «Ты опять тетя, в третий раз. У Тедди и Мораг доченька родилась, Стефания. Сейчас приду, - она пошла к входу в консерваторию. Джованни посмотрел на ее стройные плечи: «Три раза бабушка. И не скажешь. А я прадедушка. Надо будет маленькую Тони в Англию привезти, как война закончится. У Мирьям двое внуков, есть с кем возиться, а мне еще долго ждать. Франческо только обвенчался, а Рэйчел в Лидсе живет, далеко».
Юджиния сидела, вдыхая аромат жасмина - кусты во дворе пышно цвели. Девочка спросила, покачав ногой в атласной туфельке: «Дядя Джованни, а почему женщинам нельзя в консерватории учиться? И вообще, - она повела рукой, - в университетах. Профессор Госсек мне будет преподавать частным образом. Сиди у тети Изабеллы занимается, а все мальчики в школе, в Кембридже. Почему так?»
-Когда-нибудь, - серьезно заметил Джованни, - все это изменится, милая, обещаю тебе. Мама твоя, вернулась. Пойдем, - они встали. Юджиния, сорвав ветку жасмина, воткнула ее в свою прическу, придержав жемчужным гребнем.
-От меня, - пообещала она себе, беря мать за руку, - тоже будет так пахнуть. Жасмином.
Мать нагнулась. Поправив цветок, Марта одобрительно сказала: «Очень красиво, милая».
Над Парижем уже заходило солнце, когда карета остановилась у служебного входа Comedie Francais. Тео, нежно посмотрев на спящего сына, сказала Федору: «Нас не пустят, милый. Двадцать лет прошло, лето, театр на каникулах, все сторожа поменялись».
-Я все равно хочу, - упрямо ответил муж. Открыв дверцу, прихрамывая. Федор подал ей руку. «Пусть спит, - Федор взглянул на Петю, - устал мальчик. Завтра все вместе будем отдыхать, на набережной Августинок. Может, Мишель там? Или все-таки на Эльбе? Его светлость ничего не написал, конечно, но ведь Мишель всего лишь адъютант. Не будет Джон за таким следить».
-Мы его найдем, - шепнула Тео мужу и перекрестилась: «Господи, ты уберег мужа моего и сына от беды, так и второго сына убереги, пожалуйста».
Дверь была приоткрыта, темное пространство входа было освещено одной свечой. Сторож дремал на скамейке, уткнувшись в Mercure de France.
Он поднял голову и недовольно спросил: «Кто там?». Старик, чиркнув кресалом, зажег еще одну свечу. Тео остановилась: «Не может быть. Это месье Берри, я его помню. Господи, больше тридцати лет прошло с тех пор, как я сюда вошла, в первый раз. Меня тогда месье Бомарше прослушивал. Жанна мне прическу сделала».
-Мадемуазель Бенджаман, - месье Берри расплылся в улыбке. Сторож озабоченно добавил: «Уборная ваша занята, простите. Я знал, что вы вернетесь, знал. Как русские сюда вошли, так и сказал - скоро мадемуазель Бенджаман увидим, и месье Корнеля тоже. Вы в свою ложу, месье Корнель? - спросил старик.
Федор весело кивнул и шепнул жене: «Там я тебя в первый раз и увидел, любовь моя, тридцать пять лет назад».
-Тридцать шесть, - гранатовые губы улыбнулись. Тео поправила увенчанную перьями прическу: «Я на сцену, месье Берри».
Пахло пылью, свечным воском, и, - неуловимо, - пудрой и ее ароматической эссенцией, розами. Она стояла, выпрямив спину, читая монолог Федры, смотря на него, только на него. Федор, держа в руке оловянный подсвечник, не дыша, любовался ее прекрасным, смуглым лицом. В ее глазах играли золотые искры. Когда она закончила, и застыла, с поднятой рукой, так и глядя на ложу, Федор спустился вниз, и раскрыл объятья.
Тео, встала на колени, и привлекла его к себе. Он целовал темные, тяжелые волосы, длинные, дрожащие ресницы. Так и удерживая ее в своих руках, Федор шепнул: «Я люблю тебя, Тео. Так было, и так будет всегда».
В галерее Лувра было тихо, только раздавалось шуршание карандашей. Изабелла с дочкой сидели с альбомами перед статуей Венеры Арлезианской. Юджиния, устроившись на бархатной кушетке, сзади, просматривала какие-то ноты. Сиди искоса посмотрела на мать - та углубилась в рисунок. Немного отвернувшись, девочка достала письмо. Они виделись на Рождество, и потом на Пасху, когда у Мартина были каникулы в Кембридже. Он катал их с Юджинией на лодке, по Темзе, рассказывал о своих занятиях. Юноша иногда, смущаясь, смотрел на Сиди, - так, что она сразу краснела и опускала глаза.
Он был шафером у Франческо. Сиди, вспомнив убранную белыми розами церковь, и то, как они с Юджинией несли шлейф у Вероники: «Все это ерунда. Он мне пишет потому, что родственник». Последнее письмо из Лондона лежало у нее в бархатном мешочке. Девочка, отложив альбом, взяла конверт. Мать ничего не заметила - как и всегда, когда была погружена в работу.
-Дорогая кузина Сиди, - читала она, - я уже работаю в одном из наших лондонских магазинов. Два дня в неделю я провожу в конторе, вместе с папой. Он сказал, что через год, когда я закончу Кембридж, он меня отправит в Индию, на год, под крыло дяди Виллема. Папа хочет, чтобы я побывал на плантациях, съездил в Кантон, и увидел колонии. Я, конечно, тоже этого хочу, но мне очень жаль, что мы с вами долго не встретимся. Обещаю, я буду писать, так же аккуратно, как и сейчас. Майкл и Бен уехали на все лето в Корнуолл, на шахты. Они передают вам большой привет. Кузина Рэйчел написала, что приюты процветают. Папа дал денег, чтобы она вывезла детей на море, они все сейчас в Блэкпуле, до сентября. Дорогая кузина Сиди, пишите мне, пожалуйста, я очень рад, что вам нравится в Париже. Может быть, - перо остановилось, а потом строчка продолжилась: «Нет, не обращайте внимания, дорогая кузина. Остаюсь вашим преданным другом, Мартин Кроу».
-Преданным другом, - еле слышно прошептала, Сиди. Убрав письмо, поймав взгляд Юджинии, она подергала мать за рукав шелкового, цвета лесного мха, платья: «Мама, я рисунок закончила, можно мы с Юджинией выйдем во двор? Он все равно закрытый».
-Покажи, - попросила Изабелла, повернув к ней изящную, увенчанную тюрбаном голову. Мать всегда сама шила платья и делала шляпки. «По сравнению с фабричными цехами, - шутила она, - это ерунда». Она и Сидонию научила кроить и шить. У девочки был верный глаз, и твердая рука. Изабелла, рассматривая ее рисунки, улыбалась: «Жаль, что ты не можешь пойти в портнихи, милая, не принято это. А так - ты бы в золоте купалась, конечно».
-Можно основать модный дом, - неуверенно сказала Сиди. «В журналах все равно печатают рисунки с модами сезона. Женщины у меня бы заказывали вещи, я уверена...»
-Не с нашим положением в обществе, - вздохнула мать. «Что я семью обшиваю, так это семья, а портниха - это все-таки не занятие для девушки хорошего происхождения».
-Юджиния будет пианисткой, - недоуменно заметила Сиди, - почему я не могу...
-Это совсем другое, милая. Ты можешь рисовать пейзажи и портреты, - улыбнулась мать. «И выставляться, конечно. Сейчас много женщин это делают. На булавки себе всегда заработаешь».
Сиди потом поднялась в свою комнату. Рассматривая альбомы с эскизами платьев и шляпок, девочка недовольно пробурчала: «На булавки. Жаль, что у меня нет способностей к архитектуре, как у мамы и Франческо. За миниатюры много не платят. Косность, какая, - девочка поморщилась, - и почему только так? Я бы назвалась «Мадам ди Амальфи», ко мне бы очередь за платьями стояла».
Только сейчас, вспоминая письмо Мартина, ей пришло в голову: «Эмпориум, конечно! Надо предложить Мартину открыть там мастерскую. Дамы будут покупать ткани, и заказывать платья. Ничего неприличного, ведь это «К и К», торговая марка. Так и сделаю».
-Погуляйте, - разрешила Изабелла. Девочки, держась за руки, сбежали по мраморной лестнице вниз, на ухоженный двор. Юджиния с тоской посмотрела на кованые ворота - они были открыты. Девочка шепнула подруге: «Пойдем, мне Элиза рассказала, где они жили, в трущобах. Здесь недалеко, заодно собор Парижской Богоматери посмотрим».
-Мама будет недовольна, - вздохнула Сиди, - она велела тут ее ждать.
С реки дул теплый ветерок, пахло распустившимися цветами. Юджиния, в сердцах подбросив носком туфли какой-то камешек, отозвалась: «Элиза на улице торговала, когда мама и отец дяди Джона в Париже скрывались, во время революции. Она младше нас была, заметь. И ничего страшного. Сходим туда, к рынку, где Бастилия стояла, - девочка указала рукой на север, - и вернемся». Юджиния прищурилась, посмотрев на разряженных дам в открытых каретах, уловив гомон толпы: «В городе столько войск, что можно без опаски гулять по улице. Джоанна гуляет».
