Поручик Трубецкой спешился и вежливо сказал: «Да, ваше превосходительство. Сейчас мы уйдем, не волнуйтесь. Мы последние, подрывайте все спокойно».

Федор, вдруг, с болью в сердце, вспомнил: «Это великий зодчий строил,  Федор Конь. Белый город потеряли, давно еще, а теперь и здешнего кремля лишимся. А что делать?»

-Я не об этом, - усмехнулся Федор. «Пишут мне, ваше сиятельство, что сын мой под вашим командованием служит. Здесь ли он?»

Трубецкой отчаянно, молодо покраснел. До сих пор Пете удавалось избежать встречи с отцом. Федор был занят инженерными делами. В любом случае, генералу и прапорщику пехоты вряд ли бы удалось столкнуться в суматохе русского отступления.

Трубецкой тяжело вздохнул и признал: «Здесь, ваше превосходительство. Позвать?»

-Прячется, значит, - усмехнулся Федор. «Зовите. Я ненадолго, вас не задержу».

Они с сыном, сидели на каких-то бревнах. Федор, отпив из своей оловянной фляги, передал ее сыну. Он, вдруг, весело, спросил: «Водку-то пить приучился, за три недели, а, Петька?»

Рыжая голова поникла и Петя покраснел: «Вы простите меня, батюшка, но я не мог, не мог...»

-Да все понятно, - Федор положил свою большую руку на его плечо. «Но как только додумался - мать говорит, что письма от тебя получает. В Петербурге, что ли, оставил их?»

-Да, - Петя искоса посмотрел на отца и отпил немножко водки. «Не кричит вроде, - облегченно подумал юноша. «Мы с Никитой  Муравьевым, по три десятка их написали, - признался Петя, - его камердинер посылает. Там до Рождества хватит, а то и больше».

-Умники, - пробурчал Федор и забрал у сына водку. «Хватит. К Рождеству мы дома окажемся, Петька».

Сын молчал. Потом, оглянувшись,  юноша незаметно пожал ему руку: «Отступаем, батюшка. Как же это - Смоленск оставить?»

Федор поднял голову и посмотрел на яркое, летнее небо. Над крепостной стеной вились ласточки. Французы уже не стреляли, было тихо,  только с востока, со старой смоленской дороги, был слышен скрип колес и ругань офицеров.

-Бывало, - тяжело сказал Федор, - и Москву оставляли, Петька. Предок наш, что с князем Пожарским в ополчении сражался - думаешь, ему легко было видеть, как всякие самозванцы да поляки по площади Красной разгуливают? Однако тогда выстояли, и сейчас придется. Иного пути у нас нет». Федор  расстегнул испачканный каменной пылью мундир. Достав икону, отец протянул ее сыну: «Пусть с тобой будет. Иди, воюй, знаю - не посрамишь ты чести рода нашего».

Петя благоговейно принял образ. Перекрестившись, юноша вдруг, на единое мгновение, прижался щекой к широкому, крепкому плечу отца.

-А вы, батюшка? - тихо спросил Петя.

-Мне еще  все подрывать надо, - Федор поднялся. Чуть наклонившись, - Петька был лишь немного ниже, - отец поцеловал его в теплые, рыжие волосы над высоким лбом. «Матери напишу, что ты в тылу, - хохотнул Федор, - пусть не волнуется».

Петя, уходя, оглянулся. Отец стоял - высокий, мощный, словно крепостная башня, с непокрытой, рыжей головой. Юноша понял: «Седина уже у него». За поясом у отца он заметил эфес сабли - сапфиры сверкали чистой лазурью.  Петя вспомнил, как отец, давно еще, в Петербурге, показывал ему саблю: «Это руны, видишь? Так варяги писали, в древние времена. «Меч Сигмундра, сына Алфа, из рода Эйрика. И да поможет нам Бог».

-Поможет, - уверенно сказал Петя, пряча икону. У Богородицы были твердые, зеленые глаза. Юноша хмыкнул: «Батюшка говорил - наш предок, тот, что с князем Пожарским воевал, потом  в Италию уехал, архитектором там был, в Венеции. Так икона  туда и попала. А потом сюда, в Россию, вернулась. Батюшка сказал - в Смутное Время ее написали, или незадолго до этого. Редкий был мастер, конечно».

Никита Муравьев ждал его у Молоховской башни, уже в седле. Петя вскочил на своего рыжего жеребца: «Поехали. Нам еще до Соловьевской переправы надо добраться, а мы, - он оглянулся на двор кремля, - в арьергарде». Отца уже не было видно. Петя горько попросил: «Господи, убереги его, пожалуйста».

Федор, пройдясь по флешам, пересчитал оставшиеся орудия, - их было меньше пяти десятков. Он велел подбежавшему адъютанту: «Посылайте в тыл. Пусть там, что хотят, то и делают, но ядра у нас должны быть  - генерал Багратион контратаку готовит».

-С тех пор я его и не видел, - вздохнул Федор. «Раевский, на военном совете, отвел меня в сторону и сказал, что Петр у него в корпусе, и служит отменно. А корпус , - он еще раз посмотрел на зеленеющий травой курган, - батарею обороняет».

Багратион спешился рядом с ним и жестко сказал: «Стреляйте из чего хотите, генерал, но войска наши, - он показал рукой на равнину, - поддержите. Жюно мы в лес оттеснили, - Багратион выругался, - однако они вернутся».

Федор достал свою короткую подзорную трубу. Оглядев позиции французов, он отозвался: «Уже возвращаются, ваше превосходительство. Будем стрелять, пока есть чем, а потом артиллеристы пехотинцами станут».

Пушки загремели. Федор, вернувшись к своим солдатам, хмуро крикнул: «Стоим до последнего ядра, а потом стреляем из ружей, бьем штыками, да хоть...- он выматерился. Кто-то из артиллеристов, задорно ответил: «Этим и будем их бить, ваше превосходительство!»

-Хоть посмеялись, - Федор сам встал к пушке. На равнине уже шла рукопашная. Он, прищурившись, смотрел, как русские ядра падают в гущу наступающих французов: «А если Мишель там? Ерунда, он адъютант, что ему в бою делать?»

Французские позиции были хорошо видны в подзорную трубу. Федор, наскоро посчитав их пушки, вздохнул: «Хоть бы до прихода подкрепления удержаться».

На западной стороне, капитан де Лу, обвел глазами поле боя. Мишель тихо сказал командующему  артиллерией:

-Видите, - капитан передал подзорную трубу, - это генерал Багратион, на гнедом. В самом центре. Черноволосый.  Это совершенно точно он. Я его узнаю, он к нам в гости приходил, в Петербурге.  Если мы сможем вывести его из боя - русские побегут.

Федор пригнулся - французы стреляли ожесточенно, и велел своим солдатам: «Огонь!». Он еще успел увидеть, как Багратион падает, зацепившись ногой за стремя. Сжав зубы, Федор повернулся к пушкам: «Стоять насмерть, что бы они, - Федор махнул рукой в сторону равнины, - ни делали».

-Генерал убит! - донеслись до него крики. Федора тронули за плечо.

-Где ядра? - спросил он злобно, распрямляясь. «Ну!»

-Везут, - губы адъютанта побледнели. «Ваше превосходительство, там говорят, что генерала Багратиона убили».

-Это война, - только и  сказал Федор. «На ней, поручик, убивают, понятно? Пошли,- он велел, - сейчас нам каждые руки понадобятся».

Они таскали ядра, стреляли, Федор вытирал рукавом закопченного мундира пот, что лился ему в глаза. Потом он услышал чей-то вопль: «Отходим, отходим! Всем отойти за Семеновский овраг, оставить флеши!»

Федор успел распорядиться: «Снимаем пушки, откатываем в тыл!». Через флеши покатилась толпа пехотинцев, преследуемых французами, последняя пушка еще стояла. Федор, заряжая ее, матерясь от боли в обожженных ладонях, услышал звук выстрела - прямо у себя над ухом. Что-то горячее, острое, ударило его в ногу, в голове зазвенело, она стала легкой. Он упал,  выставив перед собой большие, исцарапанные руки, лицом вниз, на вспаханную ядрами землю.

Остатки корпуса Раевского  начали отводить  в тыл сразу после сдачи флешей. Петя проводил глазами раненого Никиту Муравьева, - темноволосая голова друга была наскоро перевязана какой-то тряпкой: «Я на ногах стою, все со мной в порядке».

Трубецкой только вздохнул, глядя на усеянную трупами равнину. Сзади, - он обернулся, - уже виднелись мундиры солдат подкрепления.

-Ладно, - наконец, сказал, поручик, потирая висок. В последней штыковой атаке рядом с ними разорвалось французское ядро. Муравьева ранило, а их с Петей контузило, но легко.

-Ладно, - повторил Трубецкой, - сейчас  еще полки подойдут, выдержим.

Петя посмотрел с высоты кургана на обломки флешей - слева от них. Среди развороченных выстрелами пушек копошились французы. Трубецкой незаметно пожал ему руку: «Твой отец в тылу, поверь мне, за оврагом Семеновским. Вечером закончим все это, - князь тихо выругался, - и встретитесь».