-Все будет хорошо, - твердо сказала девушка. Аарон, глядя на нее, подумал: «Одно лицо с матерью, конечно. И характер такой же, сразу видно».

-Добро пожаловать в Иерусалим, милая, - он закашлялся. Элишева велела девочке: «Отведи отца в спальню, пожалуйста. Сейчас я очаг растоплю, и станет уютно».

Аарон сидел, опираясь на подушку, отпивая горячий чай. Элишева внесла оловянную кружку: «Будете принимать три раза в день, и скоро кашель, как рукой снимет. Я Батшеве показала, как его варить. Ни о чем не волнуйтесь, дядя Аарон. Я к вам стану приходить, помогать Батшеве. Она спит уже, я ей об Амстердаме рассказала, - девушка присела рядом с кроватью и посмотрела на мужа.

Моше, молча, смотрел в темное окно спальни. «Отец…- он прервался, но справился с собой, - отец летом вернулся из Польши. Ханеле в море утонула. Ее волной смыло,  с палубы, вместе с ребенком…»

Элишева передала Аарону кружку: «Ты в это веришь?»

-Это еще не все, - Моше сжал руки в кулаки. «Он…он обещал дяде Аарону, что, если Малка за него выйдет замуж, он не станет печатать тот пасквиль, что ты видела».

-Однако напечатал, - Элишева все смотрела в темные, измученные глаза Аарона. «Седой совсем, а он ведь младше папы, - поняла девушка.

Аарон закашлялся и махнул рукой. «Месяц  назад хупа была…, Твой отец привез разрешение ста раввинов, как положено…, Через два дня после свадьбы он все это по городу и расклеил, - мужчина тяжело вздохнул. «Мы Малку не видели  с тех пор. Батшева даже из дому выйти не может, ей под ноги плевать начинают. Бедное дитя, она, в чем виновата…»

-Никто ни в чем не виноват, - Элишева коснулась плеча мужа: «Дядя Аарон, а что с госпожой Судаковой?».

-Никто не знает…, - тот развел руками. «По закону, он ее теперь содержать обязан, до конца ее дней. Однако его два года не было, даже больше. Не могла же она все это время дома провести…, Разве что он нанял кого-то присматривать за ней…- неуверенно закончил Аарон.

Моше поднялся: «Придется мне навестить отца, дядя Аарон. Без этого не обойтись, как я вижу».

Элишева посмотрела на застывшее, искаженное болью лицо мужа. Взяв свою накидку, девушка тоже встала.

-Я с тобой, - она подала Моше руку и обернулась: «Мы скоро, дядя Аарон. Можно у вас будет переночевать? Я  думаю, мы уже завтра комнату найдем».

-Конечно, - улыбнулся он. Проводив их глазами, Аарон потянулся за письмом.

-Милый, дорогой папа…- увидел он знакомый почерк старшей дочери. Вытерев слезы с глаз, рав Горовиц стал читать.

На покрытом кружевном скатертью столе орехового дерева, в тяжелых, серебряных подсвечниках, горели свечи. Пахло свежей халой, пряностями, из фарфоровой супницы поднимался ароматный пар.

Девушка - маленькая, худенькая, в темном, глухом платье, и таком же платке, замотанном вокруг головы, внесла блюдо с мясом. Не поднимая глаз, она вернулась на кухню. Там горели все четыре очага, было тепло. Малка, оглянувшись на закрытую дверь, проскользнула в кладовую.

Она приподняла крышку сундука и повертела в руках холщовый мешок с припасами. «Но ведь никак не передать, - горько подумала девушка. «Он  мне запретил из дома выходить, даже на рынок. Всю провизию сюда приносят, и он сам расплачивается. Господи, бедный папа, бедная Батшева, они же голодают…, Наверное, думают, что я их бросила…- слезы сами полились из глаз. Малка вспомнила, как, через два дня после свадьбы, она внесла в гостиную серебряный поднос с чаем.

Муж, с другими раввинами, наклонился над большими листами бумаги, что были разложены по столу.

-Очень, очень хорошо, - сказал он одобрительно, поглаживая рыжую бороду. «И в Цфат надо послать несколько оттисков, пусть там тоже знают».

Малка бросила один взгляд на крупные буквы. Задрожав, девушка еще сумела поставить поднос на стол. Вечером, когда она подавала ужин, она тихо сказала: «Рав Судаков, вы же обещали…»

Муж отложил  серебряную вилку и посмотрел на нее - ледяными, серыми глазами.

-Это мой долг, - ответил он коротко, - как блюстителя нравственности и защитника Торы. Как сказано: «Тот, кто милосерден к злодеям, в конце концов, будет жестоким к тем, кто действительно нуждается в милосердии».  Моше Рабейну не пожалел тех сынов Израиля, которые поклонялись золотому тельцу. Твой отец, Малка, должен был своей рукой убить твою сестру, а вместо этого он позволил ей погрузиться в пучину разврата и отдал еврейскую душу на поругание гоям. Так пусть теперь, - он вытер жирные губы шелковой салфеткой, - расплачивается за это.

Он забормотал, раскачиваясь, молитву после еды. Малка, глотая слезы, стала убирать со стола.

Девушка спрятала мешок подальше и вздохнула: «Что-нибудь придумаю. Надо ему чай подавать».

Она вошла в столовую. Наклонившись, спрятав заплаканные глаза, Малка стала нарезать миндальный пирог.

Муж внимательно смотрел на нее, размешивая чай в серебряном стакане. «Почему ты еще не ходила в микву? - вдруг поинтересовался он.

Малка отчаянно покраснела: «Мне…пока не надо было, рав Судаков…, После первого раза».

-А, - только и сказал он.  Девушка ушла, убрав со стола. Он, откинувшись на спинку кресла, довольно улыбнулся.

-Будет сын, - подумал рав Судаков. «А потом еще один, и еще. Каждый год пусть рожает, она молодая, здоровая…- он закрыл глаза и сказал себе под нос: «А память о том вероотступнике пусть сотрется. Уехал в Европу, наверняка, женился на той гойке…, И Ханеле с  ублюдком больше нет, лежат себе на дне морском. Вообще, - он сладко зевнул, - надо забыть обо всех них, так проще».

Вернувшись из Польши, он даже не пошел навещать жену - просто передал деньги смотрителю. Тот покачал головой: «Совсем ваша жена плоха, разум уже к ней не вернется».

-Вот и славно, - рав Судаков усмехнулся, допивая чай. Он потянулся за своей собольей шапкой и встав, полюбовался собой в большом зеркале. Он был высокий, мощный, капота облегала широкие плечи. Он завязал шелковый пояс. Огладив бороду, рав Судаков вспомнил свой уверенный голос: «Ты знаешь, как называется жена, которая отказывает своему мужу в том, что ему принадлежит по праву? Она называется «непокорной», Малка, и  муж с ней обязан развестись. Так я и сделаю, - он оглядел ее с головы до ног.

По белой щеке девушки поползла прозрачная слеза. Она долго молчала, а потом тихо ответила: «Простите. Мне..., было больно…, но я потерплю. Простите, пожалуйста».

-Очень хорошо, -  улыбнулся рав Судаков. «И помни, супружеские сношения - они не для удовольствия женщины, да хранит нас Господь от такого разврата. Твой долг - служить сосудом для исполнения заповеди, вот и все. Ты же знаешь, что женщина получает свою долю в мире грядущем, только если при жизни она способствовала тому, чтобы ее муж и сыновья учили Тору. Понятно? - он поднял палец.

На стене тикали часы красного дерева. Жена стояла, склонив укрытую туго намотанным платком голову, и едва слышно прошептала: «Понятно».

Рав Судаков подхватил со стола том Талмуда: «Теперь ей в микву долго ходить не придется, родит, потом опять  ребенок появится…, Так и надо. Буду строже ее воспитывать, этот Горовиц совсем своих дочерей распустил. Она должна быть покорной и молчаливой, от женщины больше ничего не требуется».

Малка помялась на пороге столовой: «Там стучат, рав Судаков».

-Иди на кухню, - коротко сказал он. «Помнишь же: «Вся красота дочери царя - она внутри. Если это кто-то из ешивы, - он посмотрел на свой золотой хронометр, - потом подашь нам чаю».

Девушка исчезла. Он, положив книгу на кедровый сундук, открыл дверь.

Пахнуло морозным воздухом, и рав Судаков услышал знакомый голос: «Здравствуй, папа».

Он стоял, занимая собой весь дверной проем - высокий, вровень ему, в простой, рабочей суконной куртке. На рыжих волосах была черная, бархатная кипа, пейсы были сколоты на затылке, короткая борода  аккуратно подстрижена.

Рав Судаков посмотрел на протянутую руку сына, и не стал ее пожимать.

-Вот как, - только и сказал Моше, вдыхая запах довольства и сытости, смотря на холеные, белые пальцы отца. На мраморном полу прихожей лежал персидский ковер, широкая, каменная лестница уходила на второй этаж дома.